Мы снимаемся с якоря, сползаем с холма и держи путь к торговой части города. Миллер не больно-то лихо управляется со своей машиной. Он сидит какой-то напряженный и ведет машину рывками, точно никак не может решить, туда ему ехать или сюда. Витрины кое-где еще освещены, но кругом ни души. Поначалу Миллер пытается поддерживать общий разговор, но потом прекращает эти попытки и адресуется только к своей жене. У нас, на заднем сиденье, царит молчание. Джимми и Паулина целуются как ошалелые. Начали целоваться, как только машина тронулась с места, и я что-то не заметил, чтобы они дали себе передышку хоть на секунду.
Немного поерзав на месте, я спрашиваю Ингрид, удобно ли ей.
— Мне вполне хорошо, — говорит она.
Мы сидим очень близко друг к другу, совсем близко, потому что иначе невозможно. И я опять начинаю чувствовать то самое... совсем как было во время танца. Только теперь обстановка более интимная, мистер и миссис Миллер сидят к нам спиной, Джимми и Паулина заняты друг другом, и мы с Ингрид вроде как наедине. Темно, моя нога касается ее ноги, и я вижу совсем близко ее лицо.
— Полюбуйся на эту парочку, — шепчу я ей на ухо.
— М-м-м, — произносит она. — Да, они, по-видимому, очень довольны друг другом.
Я немного меняю положение, словно хочу устроиться поудобнее, и закидываю руку на спинку сиденья. Потом касаюсь ее плеча и притягиваю ее к себе. Первую секунду она ведет себя так, как будто не желает, чтобы ее трогали, но потом придвигается ко мне, и ее голова оказывается так близко, что я могу коснуться губами ее шеи возле левого, уха. Через несколько минут я свободной рукой поворачиваю к себе ее лицо и целую ее в губы. Она не сопротивляется, но я не чувствую никакого отклика с ее стороны. Я сижу так, что загораживаю ее от Джимми и Паулины и они ничего не могут увидеть, даже если б и стали смотреть, а они не смотрят, и я засовываю руку ей под пальто и легонько тискаю ее сквозь платье. Через две-три минуты она оживает и начинает проявлять интерес к моей особе. А я уже вспоминаю наше последнее свидание в парке и думаю лишь об одном — скоро ли мы сможем все это повторить.
— Когда мы увидимся? — шепчу я ей на ухо.
— Мне казалось, что ты не хочешь.
— Хочу... Когда? Завтра?
— Завтра нельзя.
— Когда же? Послезавтра?
Она отвечает не сразу.
— Хорошо.
— Кто-нибудь из вас знает, где мы сейчас находимся? — спрашивает Миллер. — Советую вам там, на заднем сиденье, поглядывать в окно. Мое дело ехать вперед. Если я все проскочу и доставлю вас к себе домой, вам придется либо возвращаться пешком, либо удовольствоваться сараем у меня в саду.
Джимми на мгновение отрывается от Паулины и бросает взгляд в окно.
— Поверните налево на следующем перекрестке, — говорит он. — А там еще ярдов двести и остановите, не доезжая до церкви на левой стороне.
— Кто из вас там живет?
— Высадите нас обоих. Я провожу Паулину домой. — Вы можете положиться на него, Паулина? — спрашивает Миллер.
— В каком это смысле положиться? — спрашивает Джимми с циничным смешком.
— Не вмешивайте нас в ваши пошлые интрижки, — говорит Миллер. — Как только вы, моя дорогая, покинете мой автомобиль под ручку с этим морским волком по фамилии Слейд, вам уже придется самой отвечать за себя.
— Я все-таки рискну, — говорит Паулина.
— Ну, будь по-вашему, — говорит Миллер и сворачивает направо в проезд.
Он ставит машину к обочине, там, где ему указал Джимми, и, подавляя зевок, откидывается на спинку сиденья.
— Когда ведешь машину ночью, в то время, как все уже лежат в постелях, невольно задумываешься.
— Над чем задумываешься? — спрашиваю я.
— Задумываешься над тем, что и тебе самому следовало бы давным-давно находиться в таком же состоянии.
— Ну, будет тебе, Джек, — говорит миссис Миллер. — Ты же сам получал удовольствие, не притворяйся. По-моему, мы все неплохо повеселились, верно? — спрашивает она, оборачиваясь к нам.
Мы хором соглашаемся, и Паулина говорит:
— Я считаю, что нужно устраивать такие вечера каждый месяц.
— Упаси господи! — говорит Миллер. — Завтра и так все придут с тяжелой головой.
— А как вам понравился номер, который отмочил старик Конрой? — спрашиваю я их.
— Что ж, это внесло оживление, — говорит Миллер. — Признаться, я никак от него этого не ожидал.
— Он хватил лишнего, — говорит Ингрид. — Это сразу было заметно.
— Конрой спел это на пари, — сообщаю я им. — Льюис проиграл ему фунт стерлингов.
Миллер оборачивается ко мне.
— Это правда, Вик?
— Я сам видел, как он получал свой выигрыш. Льюис хотел отвертеться, отделаться десятью шиллингами, но Конрой забрал у него фунтягу. И угостил меня. — После этой выходки Конроя мне почему-то приятно похвалиться тем, что я пил с ним.
— Ты пил с Конроем? — говорит Джимми. — Кто бы мог подумать!
— А он неплохой малый, надо только узнать его получше. У нас с ним в баре был длинный разговор по душам. Вы, конечно, и понятия не имеете о том, что он...
Тут я умолкаю, едва не проболтавшись им, что Конрой женат. А ведь я обещал держать язык за зубами, — ... что он так начитан и так здорово разбирается в музыке, — спешу я заглядить свою оплошность. — Куда лучше, чем Роули. Только не кричит об этом на всех перекрестках.
— Терпеть не могу ни того, ни другого, — говорит Ингрид. — Кен Роулинсон — страшный сноб, а Конрой — просто какое-то двуногое животное.
Теперь уже получается, что мы вроде как сидим и судачим, перемываем косточки, и Миллер кладет этому конец.
— Ну, ребята, отправляйтесь по домам. Дайте старому человеку насладиться желанным ночным покоем.
— Ах, что вы, мистер Миллер, — говорит Паулина, — какой же вы старый!
— Подлиза! — говорит Миллер и, перегнувшись через сиденье, отворяет заднюю дверцу. Джимми и Паулина выходят из автомобиля и кричат нам всем «спокойной ночи».
— Ну, что ж, эта парочка, во всяком случае, даром времени не теряла, — говорит Миллер, а миссис Миллер справляется, давно ли они вместе.
— Я даже не замечал, чтобы они особенно интересовались друг другом, — говорит Миллер.
— По-моему, до сегодняшнего вечера они и двух слов друг другу не сказали, — вставляет Ингрид.
— Вот как, неужели? — говорит Миллер. — В таком случае не приходится отрицать, что эти вечера содействуют сближению персонала.
Мы проезжаем еще немного, и он спрашивает:
— Ну, а вас, молодежь, куда?
— Если вы свернете у следующего светофора, я сойду прямо у своего подъезда.
— А вы, Ингрид?
— Я покажу вам свой дом после того, как мы высадим Вика.
— Я никак не хотел, чтобы вы делали такой крюк, Джек, — говорю я Миллеру.
— Пустяки, — говорит он. — В пятницу произведем у вас небольшое удержание из жалования.
Когда машина сворачивает на нашу улицу, я снова притягиваю к себе Ингрид и целую ее.
— Значит, в пятницу?
— Хорошо.
Машина останавливается, я выхожу. Наклоняюсь к ним и говорю всем «доброй ночи».
— Спасибо, что подвезли, Джек. Очень мило с вашей стороны. Спокойной ночи, Ингрид. Спокойной ночи, миссис Миллер.
Я смотрю им вслед — дым из выхлопной трубы кажется розовым в свете задних фар, — затем, пошарив в кармане, нахожу ключ и направляюсь по дорожке к дому. При мысли, что в пятницу я снова увижу Ингрид, внутри у меня все дрожит, и я уже сам не свой от волнения. Я вспоминаю, что я чувствовал после нашего последнего свидания, но теперь все представляется мне почему-то совсем иным и не хочется об этом думать. Единственное, о чем я могу сейчас думать, — это о том, что я снова ее увижу, а что будет потом — наплевать.
III
Недели через две после того бала Конрой однажды утром не вышел на работу, а почему — никто не знал. На следующий день он появился, как всегда; примерно в половине одиннадцатого направился в кабинет к Хэссопу и торчал там добрых полчаса — толковал с ним о чем-то. Колин Лейстердайк, мальчишка-курьер, понес Хэссопу его утреннюю чашку кофе, возвратился и сообщил, что он слышал, как Хэссоп сказал Конрою: «Видно, вас не переубедишь, раз вы так решили». Тут уж не требовалось особого ума, чтобы сообразить: Конрой подал заявление об уходе.
С виду все остается по-старому. Конрой помалкивает. Однако в пятницу на следующей неделе Джефф Льюис обходит всех с коробкой и листом бумаги — собирает деньги для прощального подарка Конрою. Набирается довольно порядочная сумма, особенно если учесть, что у нас многие недолюбливают Конроя. Даже старик Хэссоп раскошеливается на полфунта. Мы все понимаем, что он не выложил бы, конечно, больше двух шиллингов, как каждый из нас, если бы хитрец Льюис не спрятал вовремя бумажку, на которой мы расписывались и ставили сумму — кто сколько дал.
Через неделю Конрой покидает нас. Почти все утро он разгуливает по бюро, прощается со всеми, а часов около пяти происходит маленькая церемония около кабинета Хэссопа, и Конрою вручается подарок: автоматическая ручка с шариковым карандашом. Хэссоп произносит небольшую речь о том, как нам будет не хватать Конроя, и всем становится неловко и хочется, чтобы уж он поскорее заткнулся, так как каждый понимает, что сам Хэссоп не верит ни единому своему слову. На ручке и карандашике золотыми буквами выгравирована фамилия Конроя, и, когда он принимает этот подарок, лицо у него делается растроганное. Глотнув раза два, он наконец выдавливает из себя:
