тягучее, однообразное туда-сюда. И нам это не нужно!
(Рыжей) Нет, конечно же, слёзы, страдания, кровушка, но дозировано… дозировано, не разводить же слякоть, чтоб потом самому поскользнуться.
На сцене продолжают, в рапиде, двигаться полуразличимые фигуры.
Бим
Хватит!
Всё останавливается.
Бим
Хватит жевать жизнь! (Луне) А ну-ка поддай, как ты можешь, как, помнишь там, где: Лижите его ненасытными языками! И Собачий Вальс! Во всю силу!
И всё так и происходит, как приказал Бим.
– взрывается и орёт рояль, и Луна раздевает и обнажает пары и группы: на столах, под столами, стоя, сидя, лёжа, всех, и Зрителя, и Певицу, всех, пытающихся попасть в этот собачий такт, в такт Собачьему вальсу.
Бим
(Рыжей в зале) Так лучше! не правда ли? Хоть веселее! И всё не против воли! а по соглашению!.. Или соглашаться можно и против воли? А? Против своей воли ущипнуть; маленькую гадость, против своей воли, сделать; Всё зависит от количества этих маленьких гадостей – сколько таких маленьких налипло. Ты думаешь не так, я вижу по тебе, я по тебе знаю, ты думаешь: «Нет, – думаешь ты сейчас, – дело, как раз, и не в количестве. Первый огонь, – думаешь, ты, – так жжёт всю жизнь, что всё остальное – только угли в его жару…»
Правильно, моя маленькая грешница! Так и сжигает тебя, и сжигает тебя всё больше, всё больнее… но! уже! вот всё – уже не так больно, уже нет боли и тебе уже кажется: Ну, отстрадала, ещё мгновение и всё. А что всё? «Я не согласна, но разве не сказано, – думаешь ты, – но сказано: Не можешь ни одного волоса сделать белым или чёрным, – я не согласна, но вынуждена приходить сюда всякий раз, когда уже поздно, когда он уже ушёл к ней… и я старалась сначала, успеть, обогнать, обогнуть, ну как-нибудь, очень старалась, но всякий раз – поздно… он уже ушёл к другой… а теперь уже не стараюсь, теперь знаю, что теперь навсегда поздно, я сначала, да, и долго, плакала, а теперь не плачу, потому что мне никого не жалко, значит, себя уже не жаль».
Когда ты в следующий раз умрешь, рыжий, мой маленький суккуб, я разыграю перед твоим открытым гробом твою жизнь, на манер погребальных актёров, я представлю тебя в твоих исполнившихся ипостасях: ты увидишь себя со стороны… и тогда тебе станет жалко, что там, где ты сейчас – ты не то и не это, и ты протянешь руки к Божественному Драматургу и скажешь: О, дай мне прожить ещё жизнь – как я всё переделаю, пересочиню!..
Жизнь-то он тебе даст, потому что всё равно не силах изменить (так написано), но жизнь эта будет та же; та, запятая, же! Какой же автор даст пересочинять свою книгу?
Ты подумала сейчас о том, что бы было, если бы ты избавилась от страдания, если была бы не обожжена? Старая история.
На сцене гаснет свет. Непостижимо каким светом осияна, видна только головка Рыжей.
НОЧЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Перестановка заканчивается, а радист вмыкает звук.
Голоса:
Боже, чего ещё не хватало…
Каждому своё!
Не в своё корыто не лезь!
…ещё не хватало в Раю побывать.
Осветитель осторожно высвечивает картины Рая (кто только ни приложился, о Босха до Чурлёниса, я бы сказал) в основном ту, где происходит грехопадение. Он, как бы проводит прожектором по мультяшной картинке, от края до края, а потом назад, от края и до края, по этой же картинке.
И, что очень не по делу, но важно, возвращается к живой жизни Хор.
Хор
Светозарная звезда греховному миру явилася еси, Магдалино Марие, егда по славнем Спасове вознесении, грады и веси преходящи и слово Евангелия всюду возвещающи, многи подклонила еси под благое иго Христово. Достигши же даже до древняго Рима, мужески Тиверию кесарю предстала еси и тому образом красного яйца и мудрыми словесы живоносную силу Христа уяснила есн, лукаваго же Пилата и безбожнаго архиерея обличала еси, да по беззаконным делам своим достойная примут, таковому подвигу апостольства твоего дивящееся, радостно вопием ти сице: …
Осветитель даёт свет: возвращает амфитеатр с колышащимися, как и до этого, на фоне театрального задника, фигурами, с прибитой к нему Луной.
Бим
(Упёршийся глазами в Рыжую, сидящую в зале) Ну что, понравилась эта игра в «Кто виноват»?
перекривляет Господа Саваофа:
Кто сказал тебе, что ты наг? Не ел ли ты от дерева, с которого я запретил тебе есть?
и за Адама:
…жена, которую Ты мне дал, она дала мне от древа, и я ел.
Чудный жест, предательский: она! дала мне… так и видится мне – этот упёртый в тебя, чуть опешившую, указательный палец, ещё хранящий запах твоего женского!
А жена сказала:
…..
Ну, скажи, рыжая! Что сказала жена? Нет, ты не скажешь, ты будешь только думать: змий меня обольстил, – если, только речь не идёт, о прóклятой перед всеми скотами… ходящей на чреве своём и ядущей прах во все дни жизни своей змее, а о том змие, кто ликом чёрен, душой остёр, и чувствами исполнен…
«Да нет! – думаешь ты, – речь здесь обо мне, соблазнённой и прелюбодействующей. Прелюбодейка – я».
Ты думаешь – разве и этого, с чёрной душой, создал не Бог? Змий виноват, но разве Змий не его дитя? Змия же родил он! Нет, – говорит Иисус: всякое царство разделившееся само в себе, опустеет.
Правильно говорит, потому что жёлчь, только с жёлчью смешанная, остаётся горькой. И сахар, всякий раз, кислеет, смешиваясь с кислым!
И тут пошло: Бим длеснул талантам, „Piano, Forte!“ – вот он прыгает в бездну, вот летит, упал, вот разбился вдребезги:
Вдребезги (кричит и пищит, и поёт, и плачет, и танцует на канате, и жонглирует длинными сверкающими ножами Бим) в дребезги, а дребезги собрались в кучу (потому что разбилось в дребезги существо бессмертное, а бессмертие ещё труднее победить, чем смерть!) собралась куча в кучу и куча ожила снова… ожила. Он! на краю земли, над бездной, из которой был изьят. Коварный Враг, низринутый с высот Гордыней собственною…
Ты соблазнил её! Но не тобой совершено прелюбодеяние! Но ею. Скажи, Рыжая – ею?
Жонглировал прозрачными шарами, большими, медленными, ленивыми, как пламя инквизиции, на фоне красной кирпичной стены замка, и кресты с распятыми вверх ногами, и щипцы, рвущие языки, и
