User - i cf85044c3a33e6c4

горячий. Ну, еще бы, на матрасе ведь стоит.

— Вот сам и почисти, — огрызнулась я.

— Вот и почищу, — фыркнул Шон и потянулся к мышке, в результате чего навалился на

меня сверху.

— Слезь! — потребовала я, задыхаясь.

— Да заткнись ты! — Но все-таки чуть-чуть сместился вбок, позволив мне вдохнуть.

«Более приличную» статью, как он выразился, Шон все-таки нашел, и мы принялись ее

изучать, пока вдруг его вниманием не завладел иной жизненно важный вопрос:

— Как ты ухитрилась сделать такую дебильную татуировку?

— Не твое дело, — автоматически ответила я.

Ну… примерно так и жили.

Глава 8. Разрыв

Настоящее время

Сегодняшний день ознаменован небывалым событием — мои смехом. И виноват Энрике

Каддини. Но обо всем по порядку. Помните мое недовольство группой параллельщиков Клегга?

Ну так вот я попыталась изменить их настрой. Пришлось повозиться, но все получилось.

Началось с того, что я целый месяц кружила вокруг Картера, пытаясь выбить с него

здоровенный дисплей, да-да, тот самый, который висит теперь напротив входа в корпус наших

кафедр. Он — моя главная радость и гордость, потому что там теперь красуются две колонки с

баллами, первая из которых принадлежит картерианцам, а вторая — клеггинсам. Соревнование

— залог прогресса, решила я, вспомнив гадкую Пани.

Монитор поставили всего неделю назад, но клеггинсы уже отстали по всем показателям,

причем настолько, что стыдно за родную кафедру. И теперь как-то зашевелились что ли. Хоть

лабораторные сдавать начали. Но у картерианцев есть чокнутый Энрике Каддини, и это

железобетонный аргумент в пользу победы первых. Клеггинсам, короче, ничего не светит.

Но не в этом дело. Вот вхожу я сегодня в корпус и вокруг поднимается дружный хохот, потому

что на мониторе не разбаловка, а… я.

Еще не забыли про двойной хлопок дверью машины? Ну так вот на дисплее классика в

исполнении Джоанны Конелл. Подъезжает мой минивэнчик на парковку. Из дверей

высовывается нога на четырехфутовой шпильке, я выхожу и прежде чем закрыть дверь

деловито одергиваю юбку, разглаживаю складочки, рассматриваю собственный каблук.

Господи, и после этого я смею требовать, чтобы к моей фамилии приставляли звание «доктор».

Ладно, продолжим: сумочку на локоть. Хлоп дверцей машины — не закрыла. Студенты

загибаются. А цифровая я подхожу к двери, открываю ее с крайне недовольным видом. Хлоп

дверцей. Вроде закрыла. С чувством выполненного долга, присаживаюсь, смотрюсь в боковое

зеркальце, подкрашиваю губы. Улыбаюсь сама себе, ну все, я готова. Снова одергиваю юбку.

Нажимаю на брелок сигнализации. Шесть писков. Ведь дверь-то все равно не закрыта.

Студенты уже держатся за животы. Я с чувством пинаю колесо. Машина недовольно пищит.

Снова хлопаю дверью. Вот, закрыла. Ура. Цепляю на нос солнцезащитные очки. И тут звонит

телефон. Я его беру, благо, не слышно разговора, откидываю волосы с лица и поворачиваюсь к

выезду. Даже на видео заметно, как я тяжело вздыхаю. Затем открываю дверцу машины,

залезаю на водительское кресло, виртуозно разворачиваю мой минивэнчик и еду к воротам, но

при этом дверь-то опять не закрыта, и пока я прямо на ходу пытаюсь это исправить, машина

опасно виляет и чуть не цепляет створку ворот. В холле стоит дружный истерический хохот. И

если вы думаете, что я от окружающих отстаю, то это не так. У меня уже болит живот и скулы.

Я не помню, когда в последний раз так долго и искренне смеялась. Не в этом месяце точно.

Приваливаюсь к колонне рядом со мной и обнаруживаю, что рядом скалился во все тридцать

два зуба Каддини.

— Твоя работа? — спрашиваю я.

— Конечно. Увидел эту сценку и решил не жадничать, а поделиться с миром. У профессора

же камеры по всему кампусу развешены. Вот. Стащил и выложил.

Оказавшись на кафедре, я занимаюсь тем, что стираю с экрана все следы вмешательства

итальянца. Теперь там снова красуются скучные два столбика. Но я улыбаюсь, и улыбаюсь, и

улыбаюсь. А потому тянусь к колонке картерианцев и добавляю им тридцать бонусных баллов.

Потому что шуточка одного взъерошенного мальчишки — лучшее, что случилось за мной за

весь прошлый месяц.

Я знаю, что должна поддерживать своих, но было бы ханжеством не поблагодарить

Каддини, учитывая, что он это сделал ради меня. Ведь парень не дурак. Совсем нет.

А в остальном все не так безоблачно.

— Скоро сессия, — говорю я Роберту. Мы стоим около расписания экзаменов, изучаем его,

предвкушаем, пьем кофе. Я — латте, он — эспрессо. — Знаешь, что это значит? Что я здесь уже

почти пять месяцев.

— Нет. Это значит, что вам с Брюсом пора либо разъехаться, либо определиться с датой

свадьбы, — резко отвечает Роб.

— Я беременна, — сухо сообщаю я, то ли чтобы его заткнуть, то ли потому что больше

молчать не могу. Я никому не говорила о своем открытии, ни маме, ни Керри, ни, разумеется,

Брюсу. Будто если игнорировать проблему, она возьмет и исчезнет. Наверное, мне необходимо

было поделиться с человеком, который в курсе всей ситуации и не является ни одной из

пострадавших сторон. Но Клегг на задушевные беседы не настроен.

— Тогда самое время выбрать дату, — не менее сухо отвечает он. И удивленным не

выглядит. Предполагается, что супруги или будущие супруги обязаны состоять в интимных

отношениях, но правда в том, что с тех пор как мы переехали, ни один из нас с Брюсом не

сделал попытки прикоснуться друг к другу. Живем как соседи по общежитию, с той лишь

разницей, что еду готовлю только я. Как мы можем вырастить в такой обстановке ребенка?

— Думаю, я стану ужасной матерью, Роб.

— Если тебя это утешит, из Брюса отец выйдет еще более паршивый.

— И это все, что ты можешь мне сказать? — зло выплевываю я.

— Неа. Еще я могу сказать то, что даже с Картером ты была счастливее.

Я так зла на Роба, что срываюсь на студентах. Зачеты, которые я устраиваю, поистине

садистские. Настолько ужасные, что спасать подрастающее поколение приходит сам ректор. Он

фактически вырывает у меня из рук ведомость и пустующие графы заполняет сам.

— Это нарушение протокола, — рычу я.

— Уверен, ректор закроет на это глаза, — язвит Шон и громко объявляет, что все

свободны. — Ну что, Конелл, совсем тошно? — злорадно спрашивает он.

— Пригласила в гости Керри. Пытаюсь закончить дела к ее приезду. Но раз ты решил, что

знаешь о моих студентах больше, чем я, то с радостью отправляюсь домой.

— Не переусердствуй, — слышу я, но не могу понять, на что он намекает.

— Что?

— С радостью не переусердствуй.

А вы думали он обо мне заботиться вздумал? Ха.

После того, как мы выехали из квартирки с зелеными стенами, я немного пришла в себя, а

Брюс, напротив, замкнулся. Причина в деньгах. Но когда я вышла из кабинета врача,

подтвердившего мои подозрения, Брюс был последним человеком, чувствами которого я

озаботилась. Знала, что скандал будет, знала, что он взбесится, но взяла телефон и набрала

номер риелтора. И теперь мы живем в квартире настолько роскошной, что временами я сама на

себя поражаюсь. Зачем она мне понадобилась? Думаю, я пыталась отомстить Брюсу за этого

ребенка. Будто он один виноват. Кстати, в нашем новом месте обитания две спальни. Я сказала

Брюсу, что вторая гостевая, но ни один из нас в это не поверил. Однако, именно наличие

большой и свободной комнаты позволило мне пригласить в гости Керри и ее детей.

А еще я устала. Устала врать самой себе, что собираюсь замуж за Брюса. Наши отношения

закончились в тот миг, когда я впервые встретилась с агентом Леклером. Все, что было дальше

— попытка позлить Шона и доказать, что и без Картера я вполне себе неплохо просуществую…

да вот только, сдается мне, все это игра в одни ворота. Этому хмырю пофигу. Точнее нет, ему

пофигу, когда не смешно. Сегодня я снова в этом убедилась. Хотя, когда мой живот начнет

расти как на дрожжах, Шон действительно разозлится. Уверена, он даже расщедрится на еще

одну мегауничижительную речь. Только все это неважно. Потому что у меня проблемы будут

все равно серьезнее: я собираюсь родить ребенка от человека, которого не люблю и навсегда

потерять шанс на счастье с тем, который мне дорог взаправду. Тут уже не до злорадства.

У моей подруги трое детей: Джулиан, Марион и Констанс, которую почему-то сокращают

до Кики. И теперь нестройный топот их ног разносится под высокими потолками моей