— Но я же не могу долго скрываться от самой себя.
— Научишься, — отвечает исполин. — Ты все можешь.
— Кто я? На Мосту можно узнать, кто я на самом деле?! — почти кричит она в испуге и отчаянии.
Он прижимает ее к себе и гладит по волосам. И она потихоньку успокаивается, прижавшись лицом к его груди, к тому месту, где когда‑то была рана, нанесенная секирой.
— Все меняется, — говорит он, поглаживая ее. — Все проходит. Все невечно.
— Но я…
Он не дает ей продолжать, закрывая губы долгим и нежным поцелуем.
— А ты сама не знаешь, сколько способна выдержать и преодолеть. Однажды тебе станет очевидной и та цена, которую нужно будет заплатить за покой и счастье этого глупого, но такого прекрасного мира. Правда?
— Почему ты больше не приходишь? — спрашивает она, словно слепая тычась в его огромные ладони.
И руки, которые могут сокрушить скалу, обращаются с ней легко и бережно.
— Я приду, когда это будет нужно.
— Мне это уже нужно, милый, — говорит она с такой болью, что ему становится невмоготу. Но он должен упросить ее потерпеть, иначе… Иначе Интагейя Сангасойя, Суть Сути и Мать Истины, не найдет поддержки и успокоения у своей мятущейся души.
— Потерпи, — просит он. — Помоги себе. Я знаю, что это нелегко, но у тебя особенное предназначение, и твоя скорбь, и твоя боль меньше, чем то, что ты должна сделать. А поэтому ты не имеешь права их испытывать так, как может себе позволить это смертная женщина. Все будет прекрасно, только потерпи. Обещаешь?
— Да, — шепчет она.
— А теперь я пойду, потому что уже не могу оставаться тут. — Он еще раз целует ее долго и нежно.
— Почему понимание всегда приходит так поздно? — спрашивает она. — Почему я не успела поговорить с тобой прежде?
— Все правильно, — шепчет он. — Иначе ты бы просто не выжила, а мир нуждается в тебе.
— Почему никто не спрашивает, в чем нуждаюсь я?
— Спросят. Однажды и об этом спросят. Ну, иди. Иди и помни, что ты должна быть сильной. Прощай.
— Боги! — взахлеб произносит она. — Как же я устала быть сильной!
— Бывает, — улыбается он. — Иди.
Мост позволяет лишь краткие свидания, и потому ей приходится повернуться и пойти в ту сторону, откуда она явилась сюда. Дальше Мост сам все сделает так, как нужно, — это его работа. И он привык хорошо исполнять ее. Не меньше привык он и к безоговорочному послушанию, поэтому — если Мост умеет удивляться — удивляется, что она внезапно поворачивает назад, как если бы он не прилагал все силы, чтобы помешать ей это сделать, и бежит… Она летит птицей по серому, уходящему в бесконечность Мосту и кричит:
— Я больше не могу без тебя жить!!! Я не могу больше, Бордонкай!!!
Кахатанна проснулась от собственных рыданий.
Она сотрясалась всем телом, рычала, словно пойманный в капкан зверь, и слезы нескончаемым потоком лились на постель. Ей уже казалось, что она выплакала их все, горло и глаза болели, но она продолжала рыдать.
Ей было страшно и тоскливо, но она абсолютно не помнила ни того, что ей снилось, ни причины, по которой на сердце скорбь, тяжесть и темнота.
* * *
Опытный глаз Огакина Овайхи сразу отметил, что корабли, идущие ему навстречу, не являются обычным торговым караваном. Их расположение свидетельствовало о том, что в этой небольшой, но грозной эскадре кто‑то один прекрасно знал, что делал. Будучи хаанухом по происхождению и капитаном военного флота в том далеком прошлом, когда имя Огакина Овайхи еще не занесли в Черный список, где перечислялись самые опасные пираты Сарконовых островов, он успел прослужить под командованием нескольких адмиралов, но такого блестящего построения не видел никогда.
Огакин Овайхи и сам был талантливым моряком. Недаром в Черном списке он постоянно лидировал — цена на его голову с каждым годом все возрастала, и вскоре цифра стала настолько астрономической, что небезызвестная в Хадрамауте личность — господин Цоциха, главарь контрабандистов, произнес знаменитую фразу о том, что одна голова Огакина обеспечит пенсию всему братству на несколько десятков лет вперед. А потому, вступая в морское сражение, капитан Овайхи приблизительно представлял себе и свои действия, и возможные ответные шаги противника. Именно способность предугадывать ответный ход и сделала его практически непобедимым.
Плохо вступать в сражение, не будучи уверенным в благополучном его исходе. Плохо не верить в победу. Это прописные истины, и Огакин Овайхи никогда ими не пренебрегал. Однако на сей раз он испытал неприятное, сосущее под ложечкой чувство неуверенности и — неловко произнести вслух — страха. Правда, капитан немедленно успокоил себя тем, что численный перевес пиратов столь значителен, что о поражении может думать лишь паникер и глупец. Его дело — правильно начать сражение, предоставив следующим за ним кораблям добить противника. И все же… Все же что‑то было не так.
Грузный одноухий аллоброг Доэн, командовавший «Голубой ласточкой», также считался пиратом удачливым и отважным. И конечно, он был искусным моряком — другие в братстве не задерживались: они погибали в первом или втором сражении с регулярными войсками либо их приканчивали свои же во время дележа добычи. Да и экипаж такому неудачнику набрать было просто невозможно. То, что аллоброг вот уже шестнадцатый год подряд числился среди лучших в Сарконовом братстве, говорило о многом.
Был он страшным любителем модной одежды и украшений. И поскольку ухо у него было всего одно, то понравившиеся ему серьги приходилось вдевать в него в двойном количестве.
Конечно, Доэну далеко было до хаануха, но хаанухи в табели о рангах — если речь шла о море, конечно — вообще стояли на недосягаемой высоте. А со всеми остальными одноухий аллоброг был готов поспорить на что угодно. Он тоже заметил изысканное и необычное построение приближающихся кораблей, но в отличие от капитана Овайхи не придал этому серьезного значения. Доэн справедливо полагал, что несколько сотен зажженных стрел, пушенных в корабль противника, вызовут пожар, а следовательно, панику и решат исход сражения в пользу нападающих. Он уже выстроил своих лучников вдоль правого борта, приказал поставить все паруса, а гребцов посадить на весла, дабы максимально увеличить скорость «Ласточки».
Они с Овайхи должны были проскочить мимо флагмана, выпустив стрелы в команду вражеского корабля, а затем атаковать первые два галиона. Доэн очень любил прогонять свою «Ласточку» между двумя судами противника: во‑первых, окованные железом и утыканные крючьями борта его корабля при соприкосновении с вражескими наносили им серьезные повреждения; во‑вторых, выпустив сотни две стрел в обе стороны, его лучники падали на палубу, накрывшись большими деревянными щитами, и ответный залп союзники обычно давали уже друг по другу.
Если учесть, что на корабле Овайхи было два нижних тарана, расположенных по обеим сторонам острого киля, то «Морской змей» словно нанизывал на клыки свою жертву. Злые языки утверждали, что такое расположение таранов сильно уменьшает маневренность судна, однако тараны были устроены в надводной части и только при сильном волнении зарывались в воду.
За этими двумя признанными лидерами следовали корабли поменьше и похуже, зато таким числом, что маленькая эскадра должна была быть проглочена в течение нескольких часов не самой яростной схватки.
Каково же было удивление Доэна, когда в самую последнюю минуту огромный флагман легко свернул в сторону. Поскольку ветер переменился в доли секунды, как если бы два воздушных потока столкнулись лоб в лоб и один из них одолел, — командир лучников просто не успел сориентироваться. Но его нельзя обвинять в этом, потому что невозможно человеку спорить скоростью с ветром. Немыслимо.
Так или иначе, зажженные стрелы были пущены по голубому красавцу‑флагману, но мощным порывом ветра их подхватило и отнесло на корму «Ласточки» и дальше — к следующим за «Змеем» и «Ласточкой» пиратским судам. Несколько стрел просто упали в море, зашипев и изойдя черным жирным дымом.
Корабли эскадры с невозможной для морских судов грацией и стремительностью ускользали от врага, становясь носом к борту пиратского судна. «Голубая ласточка» не смогла выполнить свой любимый маневр и протиснуться между двумя кораблями хаанухов, потому что борт о борт они не становились вообще. Зато два пиратских судна нечаянно налетели на корабль Доэна и сполна получили все увечья, предназначавшиеся другим.
Флагман, носивший имя «Брат Йа Тайбрайя», таранил маленькие суда пиратов, не сворачивая в сторону ни на ладонь. Он просто налетал на них и давил своей многотонной громадой, словно ореховые скорлупки. Разглядывая его вблизи, Огакин Овайхи с ужасом понял, что этот корабль построен необычным способом и усовершенствованная конструкция позволяет ему проделывать такие трюки, которые прежде были исключены.
