- Девушка, у вас тут час потерялся… Целый час, говорю, потеряли… Смотрите,
пробросаетесь!.. Чего, чего?.. На восток?.. Теория относительности? Альберт Эйнштейн?..
Понятно, как бы вокруг света за восемьдесят дней, читал, как же… Да, девушка, а где
здесь камера хранения?.. Что, первый час ночи? А я как-то и не заметил. Спасибо. До
свидания.
Немножко поспать удалось лишь в кресле, в обнимку с вещами и на голодный желудок.
«Ни-че-го, ни-че-го, ни-че-го!» - подрагивал мраморный пол аэровокзала.
Ночлег в зале ожидания формирует у пассажира философское отношение к
действительности.
Всю ночь горит свет. Туда-сюда снуют пассажиры, задевая тебя сумками и спотыкаясь о
выставленные в проход ноги. По полу гуляет сквозняк. Отяжелевшая голова, с каждым
кивком увеличивая амплитуду, пытается упасть на грязный пол и закатиться куда-нибудь в
угол. Именно в то самое мгновение, когда удаётся, наконец, провалиться в долгожданное
забытье, страдающая бессонницей тётенька в синем халате толкается шваброй и просит
поднять ноги. И ты безропотно держишь их на весу, пока она елозит там, внизу, мокрой, дурно пахнущей тряпкой.
Или вдруг под куполом аэровокзала раздаётся радостный женский голос, информирующий
пассажиров о задержке, прибытии или отправлении очередного рейса. Особенно приятно
слышать сквозь сон пожелание: «Счястливого пути», именно с акцентом на «я». В эту ночь
не раз с умилением вспоминалось мне верхняя полка в купе и так мило похрапывающая
бабушка.
Небритый и помятый, я занял очередь в только что открывшийся буфет. Вещи оставил под
присмотром соседей по креслу.
Передо мной - несколько человек. Женщина, оказавшаяся в очереди первой, забрав свой
скромный завтрак, ушла. Стоящий за ней, худощавый, весь какой-то линялый, и в то же
время хотя и бедненько, но чисто одетый дядька очень тихим голосом делал свой заказ.
Мне почему-то запомнился яркий, модный и, по всей видимости, дорогой галстук,
стягивающий обтрёпанный ворот застиранной рубашки. Верхняя расстёгнутая пуговица
висела на остатке нитки и колыхалась при каждом движении плохо выбритого острого
серого кадыка. Глаза нестарого ещё мужчины поражали своей пустотой. Тусклые, как
будто выгоревшие на солнце, белесые и водянистые, они совсем ничего не выражали и
казались мёртвыми. Впрочем, и морщинистое, испитое, с впалыми щеками лицо
пассажира своей неподвижностью походило на сделанную из папье-маше маску.
За стойкой священнодействовала симпатичная, румяная и улыбчивая, хотя, на мой взгляд, и несколько полноватая буфетчица. Вот она последовательно выставила на буфетную
стойку две бутылки пива, сваренное вкрутую яйцо на тарелочке и какую-то рыбу.
Отсчитав сдачу мужчине, обратила взгляд к следующей покупательнице. Мужчина не
сдвинулся с места, глаза его, как и прежде, ничего не выражали.
- Вам что-нибудь ещё? – нервно тряхнула шестимесячной завивкой буфетчица.
- Сдачу, - голос покупателя был тих и бесстрастен.
- Так вот же сдача с пяти рублей, - она назвала сумму.
- Я вам дал пятьдесят, - ни одна морщинка не дрогнула на испитом лице пассажира, а его
железные зубы сквозь приоткрывшиеся тонкие бескровные губы вежливо улыбались.
Очередь оживилась. После «хрущёвской» денежной реформы пятьдесят рублей «новыми»
считались немалыми деньгами. К примеру, стипендия успевающего по всем предметам
учащегося техникума составляла двадцатку, а билет в фирменном поезде через всю страну
– чуть больше сотни.
- Да у меня и денег-то таких нет. Я только что открылась. Смотрите сами! – женщина, накаляясь, резко выдвинула из-под кассы ящичек с деньгами.
- Я вам дал пятьдесят рублей одной бумажкой, вот гражданки подтвердят, – покупатель
обернулся к стоящим в очереди покупательницам.
Очередь опустила глаза…
С одной стороны, никому не верилось, что у этого облезлого кота водились деньги, с
другой - у советских граждан было твёрдое убеждение, что все работники прилавка -
жулики. И поэтому красномордая, в пергидрольных кудряшках и золотых серёжках
торгашка сочувствия ни у кого не вызывала. Где-то в хвосте очереди пассажирка стала
довольно громко рассказывать о том, как её обсчитали три года тому назад в магазине на
семнадцать копеек. Ближайшие к прилавку покупатели заворчали:
- Давайте быстрее, сколько можно копаться!
Опытная буфетчица, быстро оценив ситуацию, достала из-под прилавка завязанные в
носовой платок деньги, отсчитала мужчине сдачу уже с пятидесяти рублей и, промокнув
слёзы этим же платком, рявкнула следующему покупателю:
- Ну, что вам, говорите быстрее!
Лицо женщины стало злым и некрасивым…
Так хотелось взять этого старого мошенника за шкирку. Еле сдерживался... А потом устало
подумал: «Зачем? Мне что, больше всех надо? Каждый за себя!»
И вспомнил маму… Опять не позвонил.
*
Перелёт из Читы в Хабаровск я, признаюсь честно, проспал как сурок. Сказались
бессонная ночь в аэропорту, ожидание вылета, бесконечная процедура регистрации на
рейс, затянувшаяся посадка в самолёт и нудное выруливание его на взлётную полосу. Едва
самолёт, набрав высоту, вынырнул из облаков, солнце залило ярким светом пассажирский
салон. Под нами расстилалась холмистая пелена, на вид такая плотная, что, казалось, ступи на неё, выдержит. На миг я поверил, что действительно создан «по образу и
подобию Божьему», и мне подвластно всё! Захотел – и сделал! Сам! И в небо взлетел, и
горы, если захочу, сверну!..
Но эйфория быстро сменилась усталостью. Солнце слепило глаза, ровный гул мотора и
спокойный полёт убаюкали, веки стали тяжёлыми, глаза закрылись…
Неласково встречал чужака Хабаровск. Над тайгой разворачивался циклон. Облачность, боковой ветер, снегопад, плохая видимость – ничто не способствовало мягкой посадке.
Низкое, затянутое тёмно-серыми тучами небо давило. По расчищенной взлётно-
посадочной полосе, серой среди окружающего её снега, мела позёмка.
«Ничего, ничего, ничего!.. - повторял я снова и снова, шагая сквозь метель к зданию
аэровокзала. - Сели бы где-нибудь в Уссурийске, куковал бы ещё пару дней!». Первым
делом, само собой разумеется, в кассу. Лучше бы - до Зонального! Если лететь через
Южно-Сахалинск, придётся добираться до Николаевска поездом. Билеты были и - какое
везение! - на утренний рейс.
Простояв полтора часа в очереди, я всё же сдал вещи в камеру хранения. В голове
мелькнуло: «Позвонить бы домой, мама, наверное, с ума сходит. Совсем забыл! В
Ленинграде - ночь: разбужу – испугаются. Ладно, завтра дам телеграмму прямо из
Николаевска».
После посещения буфета настроение заметно улучшилось.
«Ага, вот и свободное местечко!», - обрадовался я.
- Девушка, креслице, случайно, не занято? Можно посидеть рядом с вами интересному
молодому мужчине?
Молоденькая брюнеточка, хорошенькая, кареглазая, с симпатичными ямочками на щеках, одетая, на мой городской взгляд, несколько простовато. Она, приветливо улыбнувшись мне, кивнула:
- Можно, если интересный мужчина не будет слишком навязчив.
Глаза её смеялись.
- Спасибо. Рядом со мной вы можете не бояться ничего на свете, красавица. Я - коренной
ленинградец в третьем поколении!
- Ой! Правда? Я всю жизнь мечтала побывать в Ленинграде.
Чувствовалось, что девушке до смерти надоело сидеть в этом проклятом кресле, и она
рада случайному знакомству…
Намерения непогоды, как это обычно и бывает, не совпадали с нашими планами. Как
говорится: человек предполагает, а Бог располагает.
Над тайгой метался, не находя себе от ярости места, штормовой ветер. Полёты
прекратились. В аэропорту тосковало несколько сотен пассажиров. Отправления рейсов
переносили по причине неблагоприятных метеоусловий часа на два, не больше, поэтому
далеко от аэропорта не отлучиться. В вестибюле забитой под завязку гостиницы
аэровокзала, на самом видном месте «прибили гвоздями» табличку «Мест нет».
Переполненный зал ожидания аэропорта гудел, как улей в период роения. Пассажиры,
которым не досталось сидячих мест, проклиная судьбу, укладывались спать на кафельном
полу, расстелив газеты поближе к батареям отопления.
С Надеждой, как звали мою новую знакомую, и бабушкой Машей, нашей соседкой слева,
мы скоротали пять долгих суток. Надя летела домой в Благовещенск, в свой первый
отпуск. Девушка работала хирургической медсестрой в рабочем посёлке под Находкой.
Бабушка Маша дожидалась рейса на Магадан; летела в гости к сыну. Втроём нам было не
так тяжело, как остальным пассажирам. Мы могли по очереди сходить умыться,
перекусить. Двое «держали» место отлучившегося третьего. Дополнительное неудобство
