доставлял багаж Надежды: чемодан и большая сумка. Они всё время путались под ногами.
Первое время девушка, несмотря на мои уговоры, не соглашалась сдать вещи в камеру
хранения. Мол, скоро полетим. Позже, когда согласилась, вещи перестали принимать – в
хранилище не осталось свободных ячеек.
Спасибо бабушке Маше: она, как будто приросла к креслу и никогда не отказывалась
присмотреть за вещами. Миловидная, улыбчивая, седенькая, похожая на учительницу
старушка с умилением рассказывала нам о своём сыне-милиционере, большом начальнике
на Колыме; показывала фотографии трёхлетних щекастых внуков-близнецов. Пожилая
худенькая, аккуратная женщина, казалось, символизировала собой счастливую, уютную
старость.
К концу пятых суток, вечером, когда, изнемогая от ожидания, мы в очередной раз
услышали по трансляции о задержке всех рейсов по метеоусловиям до утра, бабушка
Маша уговорила нас сходить в кино:
- Ну что вы молодые сидите, как старички. Развейтесь, погуляйте по свежему воздуху, съездите в город. Здесь - недалеко.
- Ой, неудобно, баб Маш, - засмущалась Надя.
- Идите-идите, я всё равно сижу, что мне, трудно? – из глаз очаровательной старушки
лучилась доброта.
В кино мы не пошли: метёт, холодно, автобус с насквозь промёрзшими стёклами никак не
хотел заводиться. Распаренный, в расстёгнутом полушубке и сдвинутой на затылок шапке-
ушанке немолодой водитель чертыхался, копаясь в двигателе. Мы с Надей переглянулись
и, рассмеявшись, повернули назад. Ехать в город расхотелось. Держась за руки, немного
погуляли по авиагородку. Снег поскрипывал под ногами: «хрум, хрум» - шагал я; «скрип, скрип, скрип» - переговаривались Надины сапожки. Заглянули в полупустое зимой кафе-
мороженое и мужественно съели по двести граммов крем-брюле. Поиграли немножко в
снежки, согреваясь, – невысокая, полненькая, но ладная, она смешно, по-девичьи,
замахивалась из-за головы снежком и всё время смеялась. Тёмные пряди выбивались из-
под вязаной красной шапочки, падали на глаза…
Потом долго стояли на заметённой снегом еловой аллее, ведущей к аэровокзалу. На
опущенные ресницы девушки садились снежинки, щёки и нос холодили, волосы чуть
уловимо пахли больницей, а мягкие пухлые губы были сладкими от малинового сиропа…
В зал ожидания мы вернулись минут через сорок, замёрзшие и смущённые. Ни бабушки
Маши, ни Надиных вещей не было. На наших местах по-хозяйски расположились
незнакомые люди.
- Простите, тут сидела бабушка такая маленькая? - неуверенно обратился я к пассажирам.
- Бабушка? – усевшаяся на «моё» кресло женщина с маленьким ребёнком на руках,
оглянулась. – Минут двадцать, как ушла.
- А вещи? Здесь стояли.
- Вещи она забрала.
Ребёнок заплакал, и женщина стала его укачивать.
- Вот сумку оставила, просила присмотреть.
На «бабушкином» кресле одиноко стояла старая хозяйственная сумка.
В милицию мы обратились не сразу, долго не могли поверить в худшее.
Зато дежурный старший лейтенант нисколько не удивился:
- Пять суток, говорите, сидели вместе? Добрая такая, симпатичная старушка? Эх,
молодёжь, молодёжь! Каждый час передают по трансляции о том, чтобы пассажиры
смотрели за вещами и не доверяли их посторонним лицам.
Милиционеры расстегнули «молнию» на бабушкиной сумке. Внутри лежали лишь пустая
водочная бутылка и завёрнутый в газету гранёный стакан.
- Николай, - позвал дежурный сержанта. – Быстренько с парнем пробежались по залу
ожидания. Погляди на автобусной остановке и стоянке такси, заскочи в камеру хранения.
Быстро!.. Таксистов, таксистов опроси! У них глаз намётанный. А вы, девушка,
присаживайтесь к столу – будем писать заявление.
Самое неприятное было в том, что Надежда оставила в сумке все документы, деньги и
билет на самолёт. Мне бы такое даже в голову не пришло. Деньги и документы я держал
при себе, в потайном кармане. Положение осложнилось тем, что Благовещенск, куда
летела Надя, расположен на границе с Китаем, и въезд в него разрешался в то время
только по спецпропускам. Спасибо ребятам из линейного отдела милиции: к середине
следующего дня они получили ответ из Благовещенского УВД, подтверждающий
показания девушки, а уже вечером посадили её на первый же попутный борт (погода
налаживалась, и полёты возобновились).
Я проводил девушку до стойки регистрации. Помахал рукой, но так и не произнёс слова, которые она надеялась услышать:
«Обязательно напиши, Надюша, слышишь! Буду ждать!»
«Зачем, - зевнул я? - Захочет - напишет! Куда еду она знает, я сто раз говорил».
Надежда, не мигая, смотрела на меня. Глаза её потемнели и стали огромными…
На следующее утро объявили о регистрации на мой рейс.
Глава 4
При посадке самолёт так трясло и болтало, что едва малыш Ил-14 коснулся шасси земли, пассажиры с облегчением перевели дух. Уши у меня заложило, и никак не удавалось
избавиться от неприятного чувства «глухоты». Уже потом, часто летая по служебным
делам через Зональное, я узнал, что аэропорт со всех сторон окружен сопками. Взлетно-
посадочная полоса тянется в котловине, и лишь в самом её конце, с поворотом градусов на
тридцать, открывается свободное для полёта пространство над морем. Посадка осложнена
тем, что снижение идёт «по дуге» и в несколько приёмов. Направление ветра и плотность
воздушного потока при этом непостоянны. Самолёт часто «проваливается».
Местный пейзаж не внушал оптимизма. Я мечтал увидеть море, а вокруг – серое небо,
сопки, тайга и тот же самый проклятый снег, что надоел уже до смерти на материке.
Взлётное поле: пяток самолётов, с полдюжины маленьких красных вертолётов на стоянке, поодаль - два ангара из рифлёного оцинкованного железа и двухэтажное кирпичное здание
аэровокзала с застеклённой вышкой на крыше. Чуть в стороне на шесте болтался
гигантский полосатый сачок-«матрас» .
У выхода из аэровокзала нетерпеливо дымил выхлопной трубой и дрожал от нетерпения
отработавший своё «Пазик».
Забросив пожитки в автобус, я расположился на заднем сиденье. «Пазик» бодро трусил по
дороге, напоминающей гигантскую тропу, расчищенную в снегу лопатой великана. По обе
стороны дороги возвышались снежные насыпи. «Пазик» то взбирался в гору, то спускался
вниз, на равнину, притормаживая колёсными цепями.
«Вот я и прилетел на краешек земли, - грустил я, стараясь разглядеть за замороженным
окошком хоть что-то. – Что же меня ждёт впереди?»
Сквозь «вату», закупорившую уши, не было слышно ни натужного рева двигателя, ни
визга тормозов, ни лязга цепей. То и дело, набирая в грудь воздух, я задерживал дыхание
и, весь багровый, надувал щёки, пытаясь продуть уши. Это мне удалось лишь, когда за
окном замелькали тёмные одноэтажные бревенчатые дома, - автобус въезжал в городское
предместье.
Николаевск-Сахалинский встречал меня белыми вертикальными столбами дыма из
печных труб и запахом горевшего каменного угля. Центральная гостиница располагалась в
двухэтажном деревянном, крашеном зелёной краской здании, протянувшемся вдоль
главной улицы города. Заняв койко-место в самом дешёвом шестиместном номере, я занёс
вещи и, наскоро побрившись и сменив рубашку, отправился в контору.
Как меня встретят? Не засмеют ли? Скажут: зачем ехал через всю страну, мальчишка?
Здесь, мол, нужны крепкие, зрелые руководители…
Мысли скакали и путались в голове.
Дорога тянулась вверх. Как только я поднялся на вершину сопки, перед глазами открылся
морской простор. Да так неожиданно, что я задохнулся.
Вид с высоты завораживал. Далеко, на границе видимости, голубела тонкая полоска
чистой воды. Я стоял, наклонившись вперёд, навстречу ледяному ветру, и мечтал. Там, далеко за горизонтом, ближе к экватору, - вечное лето. Где круглый год курсируют
белоснежные пассажирские лайнеры, сияет яркое тропическое солнце, зеленеют пальмы, а
под ними в шезлонгах загорают молодые роскошные женщины. Ласковый бриз развевает
их шелковистые волосы, играет соломкой от коктейля в высоких бокалах, покачивает яхту, пришвартованную в закрытой лагуне…
Здесь же покрытый ледяным панцирем океан замер в ожидании моего приезда. Он был
настороже. Он не доверял еще мне до конца. Он не знал, как ко мне относиться. Будет ли с
этого ленинградского паренька толк, или он, как и многие до него, испугается трудностей?
Хватит ли у него широты душевной полюбить суровую красоту земли этой и людей, её
населяющих? Выстоит ли он? Не растратит ли себя на пустяки? Не очерствеет ли душой, гоняясь за иллюзорной удачей?..
Океан прикидывал, что я стою.
Неподвижное ощетинившееся торосами ледяное поле с чернеющими тут и там силуэтами
