эти разодранные клочья сущности. Они согрелись, уменьшились и смешались со сновидениями, плавающими в растворе совершенного спокойствия. То, что осталось от Чивейна, бесконечно малая искра, устроилась в своём новом доме. Заснув там на девять месяцев.
В день яркого света и боли он вновь вернулся в мир. Повитуха вытащила вопящего младенца из чрева ведьмы. Колдунья потеряла при родах слишком много крови. Она лежала при смерти, с розовым новорождённым на руках.
— Чивейн — сказала она повитухе. — Его имя Чивейн.
— Это имя героя, — ответила повитуха. Она смотрела на круглое и нежное лицо младенца. У него были голубые глаза и что-то львиное мерцало в их глубине.
Ведьма кивнула. — Возьми его, воспитай его с любовью, — сказала она. — Он вырастет высоким и сильным, как его отец. И когда снова появятся вопящие налётчики с севера, как всегда алчные до нашей крови и золота, он будет там, чтобы встретить их. Все узнают его имя. — Она один раз поцеловала сына в безволосую головку и умерла.
Повитуха забрала маленького Чивейна из пещеры и унесла в долину. Её народ аккуратными рядами сажал весенние посевы вдоль речного берега. Тёплый ветерок играл верхушками ив. Она принесла дитя в свой скромный дом, называя всем его имя, когда проходила мимо.
Однажды вечером, когда ребёнок спал в своей колыбели, она нашла двуручный меч, лежащий у очага. Никто в деревне не признавался, что оставил его там, и никто не мог даже позволить себе подобное оружие. Его ножны были из древней кожи, усеянной самоцветами и золотыми инкрустациями, сам же клинок выкован из чистейшего серебра.
Она положила меч на колени и наблюдала, как дремлет младенец. Столь спокоен, столь полон блаженной невинности. Увы, это было лишь мирное время: мир никогда не бывает долгим.
Снаружи стенал холодный северный ветер, обещая отомстить Стране Ив.
Она укрыла серебряный клинок в яме под своей хижиной.
Он будет лежать там, покуда не понадобится Чивейну.
Среди палаток, где солдаты шептались о пауках и колдунах, расхаживал менестрель и бренчал на своей гитарре. Тут и там он останавливался рассказать байку или спеть песню, ободряя сердца слушателей. Везде, где он проходил, разговоры от возбуждённого беспокойства обращались к самоуверенной браваде. Фермерские отпрыски и необстрелянные рекруты сравнивали себя с героями песен менестреля. Они таращились на его багряно-золотой плащ, когда он проходил поблизости, приглашали его к своим кострам и предлагали подогретое вино за любимые напевы.
Яэль Тараска угождал им всем. Таков был долг, наложенный на него королевой Шарока. Семь лет она держала Яэля при себе придворным менестрелем и дорожила силой его голоса. Однако теперь присутствие Яэля требовалось её солдатам гораздо больше, чем ей. — Такие люди, как ты, бесценны во время войны, — объяснила она ему, — ибо твой язык воодушевляет других отдать жизнь во имя престола. Твои песни заставляют воинов жаждать славы. Ты отправишься с полководцем Анко в долину Эзерель.
Так Яэль сменил комфорт дворцовой жизни на грубую палатку среди грязи и куч грифоньего помёта. Легионы Шарока разбили свой лагерь севернее долины, десять тысяч шатров и походных костров под шелестящим знаменем Льва и Ястреба. Сапоги Яэля из прекрасной шарокской кожи измарались в лагерном соре и он лишился еженощного общества дворцовых куртизанок. Если он не мог заставить себя съесть жалкую солдатскую порцию, то его живот оставался пустым. Полководец Анко и его лейтенанты вкушали великолепные яства в огромном шёлковом шатре позади палаточных линий. Но лишь покорители грифонов, Рыцари Королевского Дома, могли получать деликатесы с королевского двора. Яэль довольствовался имеющимся под рукой вином.
«Скоро, — напоминал он себе, шатаясь от палатки к палатке, — битва наконец-то произойдёт и я вернусь во дворец». Этой ночью он не сможет заснуть, поскольку полководец Анко велел ему развлекать войска до рассвета. Анко хорошо знал подкрадывающийся страх, грызущую жуть, что колеблет решимость неиспытанных воинов в ночь перед атакой. Он знал, что Яэль Струнный своими песнями может вызывать у воинов отвагу. Менестрель считал себя везунчиком за такую обязанность. Большинство воинов, которым он пел этой ночью, завтра погибнет в долине. Лучше уж петь для королевы, чем умереть за неё.
В залитой лунным светом долине собирались вторгшиеся Легионы Гота. Выстраивались в ряды исполинские пауки на сегментированных ногах, толстых, как древесные стволы. Высились плетёные пагоды с остроконечными крышами, закреплённые на широких паучьих спинах. Среди готианцев шли и чернокнижники, мрачные чародеи из касты чистокровных, каждый из них родился со Знаком Великой Матери на лбу. По слухам, эти люди делили с громадными пауками даже их помыслы. Когда взойдёт солнце, Грифон и Паук сойдутся в битве и кровь потоком хлынет в долину.
Яэль задрожал и опустил взгляд на струны своей гитарры. Он закончил «Слепящий Клинок Героя» под одобрительные возгласы девяти солдат, собравшихся у гаснущего пламени. Он играл эту мелодию уже шестой раз за ночь.
— Проклятье, да ты отличный певец, — сказал юный воин, облачённый в кольчугу. Он поднял кружку с вином и выпил за менестреля. Его товарищи присоединились к поздравлению и кто-то вручил Яэлю наполненный кубок. Он жадно выпил вино и мерцающие звёзды закружились над его головой.
— Ты знаешь «Историю о Воросе Паутинорубе»? — спросил другой парень.
— Конечно, — подтвердил Яэль. Он устал от этой песни и вино развязало ему язык. — Но эта история всем известна. Как насчёт кое-чего поновее?
Юные солдаты обменялись нервными взглядами. — Вроде чего?
Яэль причмокнул и заново настроил пятую струну своего инструмента. Он разразился «Балладой о Летней Деве». Его слушатели внимали, целиком поглощённые музыкой. Подошли ещё несколько солдат, присоединившись к своим товарищам, ловящим каждое слово песни. Когда Яэль закончил, последовали аплодисменты, но не веселье. Половина воинов орошала слезами свои кубки.
— О, Эсмерала, как я тоскую по тебе! — рыдал юноша.
— Я скучаю по моей милой Джаретее! — стенал другой.
— Я больше никогда не увижу свою жену и сыновей, — звучало среди солдат.
Яэль заморгал. Это было неподходящее время для романтических баллад. Этих парней нужно было вдохновить к победе над врагом, а не на тоску по их далёким возлюбленным.
Поэтому он начал «Историю о Воросе Паутинорубе» и настроение компании тут же улучшилось. Он закончил песню под ещё один взрыв аплодисментов, но отказался от второго кубка вина. Несмотря на то, что его упрашивали остаться, он перешёл к другой группе солдат, собравшихся у другого костра. Там он дал новое представление, задержавшись лишь настолько, чтобы изгнать мрачные мысли у слушателей, отправившись затем к следующему ряду палаток,
