клоунской одежде под потолком на свободно натянутом канате и бросают в амфитеатр (читай в кабинет) сомнительные реплики: «Милиция, всегда милиция! как ты перед ней не пляши, она перед тобой не запляшет! Так или так (при этом они делают лица). Это не в цирке!»
– Ну, закоулки, Пётр Анисимович, и колодцы, и проходные дворы… Вы думаете, это помогает? Да, нам помогает. Больше пробежите, больше выдохнитесь.
– Но, господа, господа! А эта комедия с кладбищем? Прятаться за могилки, прислушиваться неизвестно к чему и бурчать неизвестно кому и неизвестно что…
– …и изображать, будто видит, как рожает Луна. Да у вас расстроенное воображение, Пётр Анисимович, и нам это понятно…
– Но мы на вашей стороне! – плюхается из под купола (читай потолка), прямо на середину манежа (читай кабинета) двух-головый Бим-Бом и раскланивается во все стороны и кричит: Вот и весь цирк, вот и весь цирк! Вот и весь цирк… – будто он не Бим и Бом, а сдвоенная полосатая борцовская кукла, – Вот и весь цирк!
– А почему тогда рукопись на столе?
– Так вы и выложили, Пётр Анисимович, когда шарили в шуфлядке в поисках ключа от Вадимовой квартиры и оставили так, на столе, как была открытой, иначе бы наш переписчик, который дописывал всё остальное что произошло с вами после, помните? – и капитан открывает, как шпаргалку, свою правую ладонь и читает:
Похоже, похоже… а разве, вообще всё, не похоже на всё? – помните? – Но всё же! – лишь похоже, лишь похоже, и пусть даже ложбинки и ямочки на берцовой кости неандертальца, расположены точно там же, где ложбинки и ямочки расположены у меня, – всё же случается, бывает, зазор, расстояние… и этот-то зазор и есть оправдание!»
– Ну, это уже достоевщина, интеллигентские штучки, – не правда ли, Петр Анисимович? – и младший лейтенант, младший коллега снова косится на Петра Анисимовича (наверное, это был один из его профессиональных приёмов) и, будучи пойманным глазом подследственного, кокетливо и намекающее улыбается ему и, как кажется главному редактору, даже подмигивает.
– Но всё это, снова же, лирическое отступление, а закончили мы ваше («йота за йотой и черта за чертой») движение тем, что вы барахтались… – продолжает читать с ладошки дальше, капитан милиции, – в захлестнувшей, как Вы сами написали, волне всяких психосоматических расстройств, галлюцинаций, депрессий, интроверсий, бреда и аутизма, задыхались и вновь выплывали, пока не оказались перед дверью в квартиру защёлкнутого уже Вадима.
Тут должно следовать какое-нибудь разрывающее душу описание, психоневрологическая картина крадущегося, мятущегося в сомнениях вора-одиночки, домушника, а изощрённая тень, впереди, ползущая по стене, должна быть описанной, как если бы она переживала настоящие чувства, почти такие же, как Mannequin и Schneiderpuppe. И чёрная кошка, и огрызок яблока на подоконнике, вместе с лужей красной жидкости… Но это потом, перед сдачей в архив, придёт специальный мастер по таким описаниям. Потом, когда будем сдавать в архив.
В парадном подъезде свет уже отключили, – читал Пётр Анисимович, – и, как в романах, только трепетный лунный луч (именно трепетный, потому что какой ещё может в данной ситуации быть лунный луч), из окна на площадке, освещал дверь, и его было достаточно и довольно, чтоб прочитать на ромбовидной табличке номер квартиры НН, и на самой двери, углём: ЛЮБОВЬ ПОБЕДИТ! (смешно).
Дверь оказалась не закрытой, а даже приоткрытой. Было видно, что бумажная квитанция (ею была дверь опечатана) с печатью, разорвана как раз в том месте… как раз и не разорвана, а отклеена в том месте, с одной стороны, где косяк, чтоб потом можно было снова подклеить.
«Неужели там кто-то есть? – и Пётр Анисимович припал ухом к тому, что за дверью, как терапевт слушательной трубкой к спине пациента, или часовщик к часам (терапевт и часовщик уже были. «Ну и что?» – сказал бы один мой смешливый знакомый), но в квартире было тихо, казалось – никого нет. – Может, как в достопечальной квартире на улице Садовой, в городе Москве? Вот сейчас зайдешь, и начнёт «пошаливать», тем более что было уже у нас когда-то… вся эта история с убегающим вдаль коридором, похожим на шахматную доску, с кроликовидными существами и блудным сыном-мошенником … и это: Эй, баргузин пошевеливай вал.
В прихожей свет не горел, но было светло, видно, во всяком случае; может, это свойство любой завороженной темноты или, может, как в романе – луна в окно? Повезло Вадиму, в его окно заглядывает Луна; к Петру Анисимовичу Луна в окно никогда не заглядывает, потому что мешает стоящий напротив дом. У Петра Анисимовича такая планида – всегда что-то мешает. Но не об этом сейчас. А о чём? О том, что зайдя в квартиру, Пётр Анисимович вдруг понял, что он не знает, зачем он сюда пришёл. На какую загадку он должен получить здесь разгадку? Что он тут должен найти и для чего? Что он может здесь прояснить и как? Может там, та рукопись, которая уже… две тысячи лет, в дупле, под каким-то священным дубом, сикоморой или в ней самой, где когда-то было капище Ваала, или Астарты, или Ваала и Астарты вместе, или в том, что от него осталось, на высотке, в древней священной роще…
– Преступника всегда тянет возвратиться на место преступления, – не удерживается и вставляет реплику прокурор. – Казалось бы, странная примета: преступник возвращается или его тянет всё время возвратиться на место преступления. Смешная, конечно, примета, сейчас, в наше с вами, господа, не уважающее никаких примет, время. Но метафизически, у преступника преступление – есть факт перехода в другое состояние… которое более нервное, непривычное, неудобное, и, конечно, дорога назад желанна – к тому метафизическому переходу – кажется, что если он возвратится туда, то вдруг – один процент из ста (1% из 100%…) – сможет начать новый, другой отсчёт, тот, который – твоя навязчивая мечта о прошлом.
– Нет-нет, «преступник» – это уже юрисдикция уважаемого суда, уважаемый коллега и собрат, а наше преступление не доказано, и я попросил бы воздержаться, пока, от таких громких определений… а что касается смешной приметы… то согласен, согласен и готов даже на этом выстроить свою защиту, – заявил адвокат, – опираясь, притом, – добавил он, – на первейшего релятивиста Тёмного Гераклита, родом из Эфеса, аристократа, отстранившегося от власти. Тёмного, потому что знания его темны, потому что понимающих, что значит «Нельзя дважды войти в одну реку» в то время было очень и микромало.
– Вы, наверное, хотите сказать, что сейчас каждый и всякий понимает, о чём говорил Гераклит?
– Да, теперешний, элементарный, даже малолетний преступник, знает, что нельзя дважды войти
