Вот и черная дыра тоннеля. Там, в темноте, мелькают неясные тени — это новые армии нечисти маршируют по коридору, открывшемуся между пространствами, чтобы вторгнуться на Шангайскую равнину.
— Положи меня, — говорит Змеебог. — Положи меня и беги.
— А…
— Некогда! — рычит бог, и император впервые отступает перед чужой волей. Он осторожно опускает бессмертного на пороге тоннеля и, спотыкаясь, отходит.
— Долюби ее… за нас! — хрипит Джоу Лахатал.
А потом у порота словно взрывается вулкан. Ослепительный сноп света — белого, чистого, такого яркого, что глазам больно, — взмывает к небесам. И проход в пространство Мелькарта перестает существовать. Воздух в этом месте похож на рваную рану — он пульсирует и мерцает. И кажется, что вот‑вот прорвется, не успев затянуться, но передышка у защитников Арнемвенда все же есть.
И двенадцати все труднее собраться вместе. Разгневанный Самаэль — его правая рука обожжена от плеча до запястья — атаковал Зу‑Л‑Карнайна. Поединок их был краток и жесток. Клинки скрещивались с такой неистовой силой, что во все стороны летели искры, ветер развевал смоляные волосы Молчаливого, и полыхал огнем его венец с драконьими крыльями. Аита был великим полководцем и искусным бойцом, возможно одним из лучших на планете. Но ничто не могло долго противостоять звериной мощи урмай‑гохона. Если бы речь шла о приемах фехтования, то, возможно, у Зу‑Л‑Карнайна и был какой‑то шанс. Но прямых ударов он выдержать не смог. Первый удар пришелся по нагрудному панцирю, глубоко вмяв металл, затем слетел наплечник, а третьим Самаэль пронзил императору грудь. И тут же бросился дальше, рубя наотмашь. Несколько сангасоев, сопровождавших аиту, упали под его мечом, как срезанные серпом колоски.
Уместно ли теперь вспоминать, что именно Агатияр требовал от своего Зу, чтобы тот стал расчетливым и хладнокровным полководцем, забыв о личных привязанностях? Что это он твердил постоянно, что аита обязан думать об армии и не думать о конкретных людях, о каждом в отдельности, иначе битва будет проиграна? Что это он требовал искоренить любовь на время сражения и не допускать ее до сердца?
Теперь ответственность за войска тхаухудов ложилась на старого визиря, и, следуя собственным рассуждениям, он должен был забыть о своем поверженном императоре.
Агатияр оказался рядом так быстро, что этого просто не могло быть на равнине, где кипело отчаянное сражение. Как он нашел своего Зу? Сердце подсказало. Старое сердце, готовое разорваться от боли и тревоги за своего мальчика. Визирь увидел распростертого на земле императора, истекающего кровью. Она алым потоком струилась по запачканным землей и копотью доспехам, и с первого взгляда было видно, что рана эта смертельна. Белый как мрамор Зу‑Л‑Карнайн попытался заговорить, но изо рта пошла кровавая пена, и пузыри, лопаясь, забрызгивали его бледную кожу красными крапинками. Тогда аита сделал слабое движение ладонью, прогоняя старика.
Если любовь не безумна и не жертвенна — это не любовь. И поэтому, когда Агатияр увидел, что один из танну‑ула остановился над аитой и занес свое копье, чтобы пронзить им умирающего врага, он бросился вперед, закрывая императора своим телом. Поступок этот был воистину безумен, но старик не рассуждал. Иначе он не мог — и безжалостное копье вошло ему точно между лопаток, соединив два любящих сердца в смерти так же крепко, как было и при жизни.
Агатияр умер сразу. А император еще успел почувствовать, что седая борода визиря щекочет ему шею. Он хотел обнять его напоследок и с усилием поднял окровавленную руку, но не смог ее донести — пробегавший мимо воин наступил на эту руку каблуком.
* * *
Трикстеры по‑прежнему держали ущелье. И Маннагарт даже придумал нехитрую боевую песню для поддержания духа своих воинов. Впрочем, песня была весьма ритмичной и рубить под нее топорами было удобно.
Морлок с талисманом Джаганнатхи на груди носился по всему полю боя, оставляя за собой скорченные смертной мукой тела. На лица тех, кто пал от его руки, смотреть было страшно. Когда Куланн преградил ему путь, занеся высоко свой меч, морлок только улыбнулся. Могуч был командир полка Траэтаоны — славный князь Алглоранн, могуч и вынослив. Он многое видел и многое пережил, прошагав со своей госпожой полмира, но он не знал, какая бездна стоит за спиной проклятого эльфа. Он не представлял себе, как его можно убить. И поэтому не рассуждая погрузил острие своего клинка в центр черной высокой фигуры. Морлок не сопротивлялся. Он просто смотрел на то, как всполохи черного света, невозможные, немыслимые в этом мире, бегут по блестящему лезвию, доходя до рук человека. Куланн дико вскрикнул, выронив ставший внезапно горячим и неподъемным меч, и упал навзничь. Глаза его широко раскрылись и уперлись взглядом в небо, по которому мчалась среди облаков колесница Аэ Кэбоалана.
— Куланна убили! — пронесся по полю крик.
Тиермес услышал его случайно. И, услыхав, издал странный горловой звук. А затем метнулся по полю в поисках врага.
Каэтане и Траэтаоне удалось собрать вокруг себя несколько сотен воинов, и они пробивались неуклонно к центру Шангайской равнины, туда, где стояли окруженные отборными войсками несколько хранителей: в их числе — Эр‑Соготох и Жемина. Внезапно на пути бессмертных выросли воины — наряженные в одежды из выделанной кожи, щедро украшенной перьями.
— Йаш‑чан! — воскликнула Каэтана. — Зачем вы?..
Она хотела спросить, зачем они покинули относительно безопасные свои горные долины и пришли сюда, где гибель была неизбежной. Но времени у нее не было. Ее время сидело сейчас на вершине дозорной башни над крепостной стеной Салмакиды и чего‑то там колдовало, уронив на каменный пол медовые коржики, да так о них и забыв.
— Мы обещали помочь тебе, — бросил на ходу Хедерге. Он уже прицелился в кого‑то из толпы лурдов, выпустил стрелу, и враг свалился как подкошенный. — Наши боги сказали — всем есть дело до этого сражения.
— Они бы еще сами приковыляли, — крикнул Траэтаона.
— Они пришли! — отвечал Хехедей‑мерген.
Каэ оглянулась. По полю битвы шли тяжело и неуклюже, пробивая себе путь сквозь неприятельские ряды, два кряжистых существа, похожие на ожившие стволы вековых дубов. Ан Дархан Тойон и Джесегей Тойон не понаслышке знали, что такое схватка с Мелькартом, и посчитали, что достойнее всего будет умереть, сражаясь против извечного врага.
Пустив Ворона вскачь, Интагейя Сангасойя оказалась возле них.
— Они постараются снова открыть проход, и это им может удасться, — прогрохотал Ан Дархан. — Им нужно помешать. Второй волны этого нашествия вы не выдержите.
Она огляделась. Шангайская равнина была усеяна телами мертвых. Какие только существа не нашли тут свой конец! Она представила себе еще одно такое столкновение, и ей стало жутко.
— Удачи тебе, девочка! — проскрежетал Джесегей Тойон и упрямо пошагал в ту сторону, где собирались войска врага.
Оха все еще кипела. Казалось, сколько ни есть на свете подводных гадов, все они теперь обезумели и ринулись в битву. Йабарданай уничтожил их в таком количестве, что вода в реке стала густой, маслянистой и бурой от их крови. То и дело всплывали на поверхность части чьих‑то уродливых, покрытых слизью или чешуей тел.
— Интересно, где этот бездельник А‑Лахатал? — задал Йабарданай вопрос в никуда.
— Тут! Тут! — раздался возглас, и в волнах Охи мелькнули зеленоватые волосы бессмертного. — Тружусь не покладая меча, а ты кричишь.
— Так бы и сказал сразу, братец! — весело отозвался Владыка Морей. — Кто же тебя, трудолюбивого, знает?!..
Доспехи Ур‑Шанаби ничего не весят, и Такахай и Тайяскарон безмерно любят свою госпожу, но все равно ей приходится нелегко. Будучи Истиной, она ощущает безмерную боль, и это значит, что кто‑то из близких и дорогих уже погиб, а она даже не попрощалась с ними. Ей трудно двигаться, но она не имеет права ни на скорбь, ни на страдание. Каэ прорубает себе дорогу в рядах вражеских воинов, одержимая одной целью — убить кого‑нибудь из двенадцати, кого угодно, чтобы не дать Мелькарту снова прорваться в этот мир.
Волна схватки сталкивает ее с фенешангами. Каэ не видела их с самого утра и теперь искренне радуется, что они живы. Полубоги выглядят не лучшим образом — белые волосы слиплись и покрыты коричневой коркой. Может, это грязь, может — кровь. Если кровь, то неизвестно чья. Но все же маленькая богиня испытывает облегчение — чувство ни с чем не сравнимое. Правая рука Римуски висит как плеть, но фенешанг улыбается ей. Вчетвером полубоги представляют огромную силу, они не расстаются ни на мгновение, возможно потому и уцелели в этой бойне. Затем лурды и солдаты Эр‑Соготоха оттесняют фенешангов от маленькой богини, и она снова теряет их в пылу схватки.
Элоах возник перед ней внезапно. Он и пытался скрыться, однако Ворон оказался быстрее его скакуна. Каэ успела схватить гнома за край плаща и дернула его с такой силой, что он вылетел из седла. Рванулся было вскочить на ноги, даже успел выхватить короткий кинжал, но меч богини оказался более быстрым — и она отсекла гному голову, уклонившись от фонтана крови, ударившего прямо в нее. Безголовое тело село на земле, загребая почву и траву руками. Каэтана свесилась с седла и стремительно сорвала у него с груди талисман. Твари Мелькарта бросились на нее со всех сторон, и тогда она высоко подбросила золотое украшение, на лету разрубив его Такахаем.
