Он перепрыгнет вмиг небесных семь арен.
В горах взрыхлят скалу железные копыта,
А в море пена волн с хвостом волнистым слита.
Как мысли — бег его, движенья — бег времен.
Как ночь — всезнающий, как утро — бодрый он.
Зовут его Шебдиз, им целый мир гордится,
О нем грустят, как в ночь грустит ночная птица».
Умолк Шапур, чья речь свершила все сполна:
Покой свалился с ног, а страсть — пробуждена.
«Ширин, — сказали все, — должны почесть мы дивом».
Охотно вторят все устам сладкоречивым:
«Все, что возносит он, возвышенным считай:
Ведь живописью он прельстил бы и Китай».
В мечтах за повестью Хосров несется следом.
Стал сон ему не в сон и отдых стал неведом.
Слов о Ширин он ждет, и в них — она одна,
Уму давали плод лишь эти семена.
Дней несколько о ней он был охвачен думой,
Речами ублажен. Но час настал. Угрюмый,
Он руки заломил. Весь мир пред ним померк,
В тоске он под ноги терпение поверг.
Шапура он зовет, ему внимает снова.
Но после сам к нему он обращает слово:
«Все дело, о Шапур, кипучих полный сил,
Ты прибери к рукам, я — руки опустил.
Ты зданье заложил искусно и красиво.
Все заверши. Всегда твои созданья — диво.
Молчи о сахаре. Твой сказ не зря возник.
Будь там, где насажден сей сахарный тростник.
Иди паломником туда, где этот идол.
Хочу, чтоб хитростью ты идола мне выдал.
Узнай, добра ль, узнай, — мне сердца не томи, —
Общаться может ли со смертными людьми.
И коль она, как воск, приемлет отпечаток, —
Оттисни образ мой. Внимай! Наказ мой краток:
Коль сердце жестко в ней, — лети назад, как шквал,
Чтоб я холодное железо не ковал».
Поездка Шапура в Армению за Ширин
И мастер слов, Шапур, поклон земной отвесил.
«Да будет наш Хосров и радостен и весел!
Чтоб добрый глаз всегда был на его пути,
Чтоб глаз дурной к нему не мог бы подойти!»
Воздал хвалу Шапур — отборных слов хранитель —
И вот дает ответ: «О мира повелитель!
Когда любой узор мой делает калам,
То славою с Мани делюсь я пополам.
Я напишу людей — они задышат. Птица,
Написанная мной, в небесный свод помчится.
Мне с сердца твоего пылинки сдуть позволь,
Когда на сердце — пыль, в глубинах сердца — боль.
Все, что задумал я, всегда я завершаю,
Я все несчастия от власти отрешаю.
Утихни, веселись, не думай ни о чем.
За дело я взялся — забьет оно ключом.
Мой не замедлят путь ни усталь и ни хворость.
У птиц полет возьму, а у онагров — скорость.
Я не усну, пока твой жар не усыплю,
Приду, когда Ширин прийти я умолю.
Пусть, как огонь, она скует чертог железный
Иль будет, как алмаз, скалистой скрыта бездной.
Я силою ее иль хитростью возьму,
Схвачу алмаз, смету железную тюрьму.
Я стану действовать то розами, то терном.
Все огляжу и все свершу ударом верным.
Коль счастье в Сладостной, — найду добычу я.
Тебе должна служить удачливость моя.
А коль увижу я, что не свершу я дела, —
Вернусь к царю царей и в том признаюсь смело».
Едва сказав сие, сказавший быстро встал
И нужное в пути поспешно он собрал.
Пустыню пересек, скакал в другой пустыне,
Спешил к Армении, к возвышенной долине.
Ведь там красавицы, бродившие толпой,
В нагорьях дни вели, покинув тяжкий зной.
Поднялся ввысь Шапур, там были в травах склоны.
Там базиликам путь открыли анемоны.
Там каждый склон горы цветов окраску взял
И в складках красных был иль желтых покрывал.
К вершинам этих гор подъем свершая трудный,
Луга приподняли ковер свой изумрудный.
До пажитей Бугра с большой горы Джирам
Цветы сплетали вязь, подобясь письменам.
В михрабе каменном — а он — устой Ирака
И мощный пояс он вершины Анхарака, —
Вздымался монастырь, он был — один гранит.
Монахи мудрые устроили в нем скит.
И спешился Шапур у каменного входа:
Знавал обычаи он каждого народа.
И вот о чем ему там рассказал монах,
Слов жемчуга сверля в струящихся речах:
«Вблизи монастыря находится пещера.
В ней камень схож с конем; того же он размера.
В дни зрелых фиников спешит из Ремгеле
Сюда кобыла. Ждет — зачнет она во мгле.
Она, свершив свой путь, в полуночную пору
В пещерный лезет вход, как змеи лезут в нору.
И к камню черному в ней страстный жар горит.
Трепещет, бурная, и трется о гранит.
Ей волею творца от камня ждать приплода.
Что дивного? Творцу подчинена природа.
А конь, что здесь зачат, — всего быстрее он,
Свой взмах у ветра взяв, а скорость — у времен».
Так был зачат Шебдиз. Уж камня нету ныне.
Исчез и монастырь, как легкий прах в пустыне.
Вершины Анхарак скатилась голова,
У ног ее легла; тут не видна трава.
В одеждах сумрачных по златоцветным взгорьям
Каменьев черный рой сидит, сраженный горем.
И небо в пьяный жар от стонов их пришло,
Об их кремнистый стан разбив свое стекло.
Был роком черный рой отчаянью завещан.
Не заросли окрест — одни провалы трещин.
У бога множество есть назидании; тут
Он внятно говорит: «Узрите страшный суд!»
Столетий нескольких, быть может, приговоры
Способны повергать взгордившиеся горы.
Ты ж, глиняный ломоть, замешанный водой,
Все алчешь вечности в кичливости пустой!
О Низами, вернись к забытому рассказу,
Чтоб в будущем о нем не забывать ни разу.
Шапур в первый раз показывает Ширин изображение Хосрова
Когда ночных кудрей раскинулся поток,
А жаркий светоч дня сгорел, как мотылек,
И черною доской, промолвив: «Нарды бросьте!»,
Закрыли желтые сверкающие кости,
Всплыл яркий Муштари, держа в руках указ:
«Шах — выбрался из пут, Шапуру — добрый час».
И вот в монастыре передохнул немного
Шапур прославленный: трудна была дорога.
И старцам, знающим небес круговорот,
Шапур почтительный вопросы задает.
Не скажут ли они, куда пойдет походом
С зарей красавиц рой, к каким лугам и водам?
Велеречивые сказали старики:
«Для неги дивных жен места недалеки.
Под грузною горой, там, на дремучих скатах,
Есть луг, укрывшийся меж зарослей богатых.
И кипарисов рой сберется на лужок,
Лишь их проснувшийся овеет ветерок».
Шапур, опередить стремясь кумиры эти,
Свой пояс затянул, проснувшись на рассвете.
И ринулся он в лес, что вкруг лужайки рос,
Чтоб с россыпью сойтись багряных этих роз.
Взяв листик худжесте, руки движеньем самым
Скупым хосровов лик он набросал каламом.
Рисунок довершил и в сладостную тень
Его он поместил, вложив в щербатый пень.
И будто бы пери, унесся он отсюда.
И вот пери сошлись, они чудесней чуда.
Со смехом на лужке они уселись в круг,
То вязь плетя из роз, то заплетая бук,
То выжимая сок из розы ручкой гибкой,
Сияя сахарной и розовой улыбкой.
И нежит их сердца сок виноградных лоз,
И розы клонятся к охапкам нежных роз.
И, зная, что лужок чужим запретен взорам,
В хмельной пустились пляс, живым сплетясь узором.
Меж сладкоустых лиц Ширин прельщала взгляд,
Сияя, как луна меж блещущих Плеяд.
Подруг любимых чтя, Ширин запировала,
Сама пила вино и милым пить давала.
Прекрасная, гордясь, что лик ее — луна,
Глядит, — и худжесте увидела она.
Промолвила Ширин: «Рисунок мне подайте,
Кто начертал его? Скажите, не скрывайте».
Рисунок подали. Красавица над ним
Склонилась; время шло… весь мир ей стал незрим.
Она от милых черт отвлечь свой дух не в силах,
Но и не должно ей тех черт касаться милых.
И каждый взгляд пьянит, он — что глоток вина.
За чашей чашу пьет в беспамятстве она.
