(те ромашки, которые ещё никогда не попадали в руки влюблённым,
чтоб гадать на них «любит, не любит»); там, где лён-кудряш, такой синий,
синее, чем само синее небо, обаял незабудок обаятельными galanterie и
compliments; где жёлтые и белые ветреницы (ударение можно ставить и на «е»,
и на «и»), раскачиваясь от ветерка (кстати, шептались шизонепетки
многонадрезные2 между собой, что Ветер – какой уж там точно Ветер никто не
знал – что Ветер ветреницам – отец), ветреницы раскачивались от ветра и
обольщали, раскачиваясь, и колокольчиков, и лён, и кукушкин лён; ими
восхищались и готовы были для них на всё (этот collocation уже встречался в
рассказе несколько раз, но что делать – так оно на самом деле и было), готовы
были на всё для ветрениц: и репешок волосистый, и лопух войлочный, и
лабазник вязолистый; и василистника малого они соблазнили, посылая ему
изредка то белый, то жёлтый надушенный платочек, и тот, от напряжения
1неизвестные стихи неизвестного талантливого поэта.
2Schizonepetamultifida (L.)Brig.-(лат.),Семейство Губоцветные/Яснотковые – Labiatae/Lamiaceae
12
страдания покрывался каплями яда (см. сноску1), хотя ветреницам это было
совершенно не опасно, потому что они и сами ядовиты, и ещё как (см. сноску2)!
Словом там, где никто ещё и подумать не мог пользовать ромашки, чтоб гадать
на них, точно так же, как никому не приходило в голову глотать сиреневые
венчики с пятью или шестью отгибами…
Всё четыре, всё четыре,
Всё не вижу я пяти…
…где никому в голову и не могло ещё прийти заваривать те же ромашки и
пить их, как успокоительное для желудка, или полоскать этим чаем горло, или
прикладывать листья сирени к ране и таким образом рану исцелять…
Я купила себе белую сирень.
Я поставлю её в вазу на окне,
Чтоб ты знал, что у меня хороший день…3
…там, где ещё не давили изо льна-кудряша масло, а кукушкиным льном не
лечили половые недомогания и заболевания кожи, а теми же шизонепетками не
пользовались, как противококлюшным средством, где вероника поручейная и
герань луговая, купена и купальница, медуница и княжик, и золотисто-жёлтая,
как солнышко, красильная купавка цвели и пахли, что называется, в своё
удовольствие, и влюблялись, и кокетничали, рождались, вступали в брачный
период, воспитывали молодых, и у тех, в свою очередь, тоже наступал брачный
и все остальные периоды, и… где ароматы трав и чуть видные помахивания
лепестками были словами любви и признаний, которые сильфы и эльфы, витая
и кружась, перенимали у цветов, учась у них языку искушений – словом, там и
тогда Земля, сама изнеженная испарениями любви и неги, дыханием страсти и
пылким солнечным лучом, родила Лепушка. Это потом его обозвали лопухом, и
мордвином, и татарином, и собакой, и волчцом, и басурманской травой, и
репейником, и чертогоном ( квіти ангельскиї, а кігті диавольскиї)4 – это потом, а
сейчас он был ещё такой нежный, такой стройный; стебель у него был
прямостоячий, ветвистый, бороздчатый и слегка паутинистый, листики
короткочерешковые и по краям колюче-реснитчатые, а цветки – лилово-
пурпурные, собранные в корзиночки и сидящие на паутинистых же ножках. Тот
же ветерок, который покачивал ветрениц, овевал и лепушка своими
проникновенными дуновениями, но Земля-мать хранила ещё
несовершеннолетнее дитя от ненужных прикосновений – и трепетанья его
пушистого хохолка совсем ещё не означали любовного нетерпения или
заблуждения чувства – пока, это были только открытые вовсю на мир глаза,
1ThaliktrumL.-(лат.), Медонос и перганос. Ядовитое лекарственное растение.
2Anemone-(с латинского – дочь ветров). Ветреницы ядовиты. Яд их называется – анемон.
3Любовь Захарченко, поэтесса.
4цветы ангельские, а когти дьявольские (укр.)
13
впитывающие равно дневной жар и вечернюю прохладу, как откровения
любящего его окружающего бытия.
Но, пришло время…
«…и как тут не вспомнить Старину Время»1: оно, то незаметно пролетает, то
бежит – не догонишь, а то стоит на месте, «Особенно на уроке музыки».
Однажды утром время пришло и остановилось, и даже не то чтобы
остановилось – лепушок перестал его замечать, впрочем, как и всё остальное, и
даже то, что расцвела сирень2… лепушок перестал замечать даже сирень, хотя
сирень немало делала в своей жизни, чтоб остановить время и чтоб пришла
пора…
Татьяна прыг…………
…………………………
Летит, летит, взглянуть назад
Не смеет; мигом обежала
…………………….
…………………….
Кусты сирен переломала…3
Лепушок не видел ничего перед собой, только губки, щёчки и всякие
округлости.
Ах! та первая, незабываемая (хотя, бывает часто, и вторая, и третья тоже
вспоминаются и тоже с удовольствием), та первая, незабываемая – она
действительно вся была из щёчек, которые были белизны небесной (я здесь
имею в виду белизну не как цвет неба, но как целомудренное и нетронутое
пространство под названием – небо); из губок, которые были, как кораллы (я
говорю здесь о кораллах наиярчайшего красного цвета, которые таят в
причудливых формах своих, в своих непереносимых рельефах неистовые
вопросы и невинные ответы), и из округлостей… да что там… лепушок был
готов для них на всё.
Сцена третья
Какими бывают приятными сны и несимпатичными пробуждения.
–Лиза! Лиза! Внученька! – трогала за плечо бабушка внучку. – Да ты, никак,
уснула?
– Ах, бабушка! А где же господин с зонтиком?
1Это, как вы понимаете ещё не мои собственные экзерсисы на тему «время». Это из Льюиса Керролл,
«Приключения Алисы».
2Время и сирень потом отомстили за это Лепушку.
3Из «Евгения Онегина».
14
– Господин с зонтиком? Это тебе привиделось, наверное? Не было никакого
господина.
– Мне показалось сейчас, что господин с зонтиком… рассказывал
удивительную историю… о лепушке и непереносимых рельефах.
Нет! не было никакого господина с зонтиком – а только сирень в окно1.
И снова надышавшись сиренью, внучка впадала в неистовое любовное
томление, и ночью ей снова снились живые сны; и снова, смятенная, сначала,
она не могла никак заснуть и переворачивалась с боку на бок, а потом снова
раскидывалась на хрустящих накрахмаленных простынях и комкала подушку, и
трогала себя… а потом снова засыпала; и набрасывалось на неё необъятное
дыхание пространства, неохватный простор плодоносящих и разящих
душистостью цветов и трав. Ах! звенящие поцелуи света! Оле-ой!..
неприкаянные мурашки осязаний! Оле-ай!.. проникающая маета боязливого
желания! Оле-эй!.. и золотой колосс (теперь уже не колос, а колосс), и золотой
колосс – непочатый жар, язвящий дрожащим наслаждением! Оле-ой! Оле-ай!
Оле-э!.. и тогда поднимался занавес, и приоткрывались покровы, нежные и
прозрачные, как лепестки розы, которую дарил Купидон Психее, когда она,
ненаглядная, в ночи, ждала его – невидимого, таинственного и вожделенного
телом и мыслью.
Возлюбленный!
По-юношески гордо возвысился он над цветущим лугом. Он источал
