раскидистыми деревьями улицы квартала Лаи-Иалла и добрались, наконец, до своего родного Лоиссэ. К тому времени луны уже клонились к горизонту, предвещая скорое наступление зари. По ночному времени притихший, город наполнился пением птиц.
– Что ж, тебе налево, мне направо, – с деланой весёлостью сказал Мэаларэн. Они стояли на тёмной пустынной улочке возле высокой, украшеной искусным узором стены Коллегии архитекторов. Окружавшие Коллегию деревья чуть покачивались от налетевшего с моря ветерка.
– Да, – мрачно кивнул Нэатэон. – Ты всё-таки решился, завтра пойдёшь к Эйэсу?
– Прости, я не могу иначе.
– Что ж, может это и к лучшему, – бескровные тонкие губы Нэатона тронула улыбка. – Наверное, ты прав, и иначе нельзя. Делай, как знаешь. Доброй ночи, передавай привет жене и детям.
– И тебе доброй ночи, Нэатэон. Радуйся.
Приветливо кивнув, Мэаларэн отвернулся. До дома отсюда четверть часа, можно будет наконец вымыться и выспаться, слишком уж долгим выдался день. Его размышления прервал голос родича.
– Мэаларэн, подожди.
– Да, Нэатэон, что забыл сказать? – Мэаларэн с улыбкой повернулся, и боль пронзила его живот. Перед глазами выросло искажённое страшной ухмылкой лицо родича, его обычно холодные глаза пылали фанатичным пламенем. Орихалковый катар, что Нэатон носил у правого запястья, вошёл в живот Мэаларэна по самую рукоять.
– Великое изменение свершится… – удар, боль раздирает живот, кровь дождём барабанит по камням мостовой. Мир изменится необратимо, во имя рода людского… – снова удар, кровь наполняет рот, стекает по подбородку. – Взойдёт Невидимое солнце и время пойдёт вспять… – ещё удар, голова Мэаларэна бессильно опускается на плечо родича, со стороны может показаться, что они слились в объятьях. – Но ты этого не увидишь. Я не хотел, чтобы так вышло, ты виноват сам, прости…
Нэатэон отступил, и навстречу Мэаларэну рванулась узорная, выложенная красной, белой и чёрной плиткой мостовая.
***
Из просторной комнаты с огромными окнами до пола открывался захватывающий вид на красавец-город весь в зелени и серебре деревьев, с просторными улицами и вычурными домами из белого, чёрного, красного камня. Город раскинулся у широкого залива, полного кораблей со всего света, а дальше простиралась бескрайняя морская гладь. Аришта-Элем стоял у самого окна, и лёгкий солёный ветерок приятно освежал его обнажённое тело.
Массивная орихалковая дверь распахнулась, и на пороге выросла могучая фигура Тхэрона, которого всё чаще, на новый лад, называли Тироном, хотя вряд ли кто осмелился бы сделать это в его присутствии. Светлые, чуть рыжеватые волосы подобны львиной гриве, огромные чёрные глаза пылают словно угли, чудесно соразмерное лицо с массивной волевой челюстью, гладкая кожа. Лёгкий тёмно-красный каэйтон открывает точёные грудь, живот и сильные руки, перевитые бугрящимися мышцами. По мнению многих, прекраснейший из людей, по мнению всех – величайший. Поэт, заклинатель, архитектор, скульптор, кузнец, художник, изобретатель – было ли то дело, которым не занялся этот человек, а занявшись, не превзошёл в нём всех живших доселе и ныне живущих? От Тхэрона исходило ощущение невероятной силы. Подле него, казалось, подрагивал сам воздух, точно у пышущей жаром печи.
Не удостоив Аришта-Элема взглядом, Тхэрон подошёл к снежно-белой статуе, выполненной с чудесным искусством. Рука мастера настолько точно, до мельчайших подробностей, передала каждый изгиб тела, каждую черточку лица, что Аришта-Элему при виде неё всегда становилось не по себе. Ему казалось, что эта ещё недавно бесформенная глыба белого камня и есть настоящий Аришта-Элем, сам же он лишь жалкая, неумело слепленная копия. Тхэрон, однако выглядел неудовлетворённым. Ловко орудуя длинным острым ногтем, он подправил что-то на груди статуи, затем на бедре, и снова замер, пристально разглядывая собственное творение.
Не отрывая задумчивого взгляда от статуи, мастер рассеяно протянул руку, и его кинжально острые ногти, легко касаясь, пробежали по груди Аришта-Элема на живот и ниже, заставив щёки юноши покрыться румянцем. Он никогда не испытывал чувств к мужчинам, да и вообще ему не был нужен никто, кроме его драгоценной Миолли, но привычку Тхэрона овладевать своими натурщиками, невзирая на возраст и пол, знали все. Кое-кто даже подшучивал – правда, очень осторожно – насчёт статуи полководца Таар-Нтахона, изображённого, как известно, верхом на боевом скакуне. Можно было и отказаться, но честь помогать в работе самому Непревзойдённому огромна, да и плату Тхэрон посулил уж очень щедрую. Аришта-Элему вдруг вспомнилось, что в древние времена, перед свадьбой, старший из мужчин рода либо вождь входил к жениху. Считалось, что так будущему ребёнку перейдут качества выдающегося человека, а ведь Миолли ощутила первые признаки беременности полтора года назад, почти сразу после того, как… Конечно, познающие уже давно доказали, что это не более чем глупое суеверие, но было бы неплохо, если бы они ошиблись. Если хотя бы малая часть достоинств Непревзойдённого передастся маленькому Кхэл-Тахону, тот непременно вырастет большим человеком.
При мысли о Миолли и маленьком у Аришта-Элема потеплело на сердце и захотелось улыбаться. Любопытно, чем они сейчас заняты? Всё, долгие месяцы работы над статуей закончены, сегодня Тхэрон вручит ему полную плату – такой кучи электра Аришта-Элем и в жизни-то не видел! Непременно нужно пойти на рынок, купить лучшего мяса, сладкого вина, заморских приправ и сладостей, а ещё… Ещё те баасатские серьги и ожерелье, которые так понравились Миолли, но были им, конечно, не по средствам. Вот она, наверное, обрадуется! Ну а завтра они пойдут подбирать новый дом. Маленькому нужен простор, а не тесная каморка, где и повернуться-то негде. И рабов нужно купить, хватит Миолли портить нежные руки стиркой, готовкой да шитьём. На остаток же денег Аришта-Элем откроет торговую лавку, и они втроём, а потом и вчетвером, и впятером, заживут как настоящие богачи.
– Радуйся, многоискусный Алахор-ин Тхэрон, – послышался скрипучий голос от входа. В комнату вошёл седобородый мужчина в просторном коричневом кэмайтисе, драпирующем его ссутуленую, но крепкую ещё фигуру. Кахорн-э Ган-Наон, старший служитель храма Иперона в Таоллэ и родич Аришта-Элема, правда из куда более богатой и влиятельной ветви. Старый Ган-Наон считался негласным предводителем семьи Кахорн. Его слово было непререкаемо, а сам он заботился о престиже рода и приглядывал за младшими родичами. Именно Ган-Наон устроил Аришта-Элема к самому Тхэрону. По совести, юноше следовало быть благодарным, и он был, но мрачное, неулыбающееся лицо и серые холодные глаза старика вселяли в него робость.
– Радуйся, Ган-Наон, – голос Тхэрона был под стать его облику: глубокий, переливчатый, рокочущий бас, от которого, казалось, вибрируют внутренности и дрожит позвоночник. – Какие вести с совета начертателей.
– Споры о новом
