-- НЕТ! -- безумно кричит здоровяк. -- СЫНОК, НЕТ!
Он спрыгивает с ворот, но уже слишком поздно.
"Свежак" настигает парня в полуметре от входа, заключает в медвежьих объятиях и валит на землю. За стоящим вокруг грохотом я не слышу хруст позвоночника -- его дорисовывает мое воображение. Но я вижу, как конвульсивно дергаются и обмякают конечности парня еще до того, как "свежак" вонзает в него свои зубы.
-- Весь огонь на "свежака", на "свежака"! -- орет Михась.
Общим усилием трех карабинов тварь удается уложить на асфальт.
Незнакомый мужчина выбегает на улицу, поднимает бесчувственное тело сына на руки, и, рыдая в голос, относит в ангар.
-- Патрон! -- требую я. -- Патрон!
Ваня вкладывает мне в руку пластиковый цилиндр.
Дробь.
-- Это последний, Макс...
Заряжаю, поднимаю ружье. Прицеливаюсь в блок -- антрацитово-черный квадрат на черном потолке.
И спускаю курок.
Звенит простреленная цепь... а затем ворота, под грохот металлических секций и торжествующие вопли обороняющихся, падают вниз, погружая нас во мрак.
Глава 21
Последний день города
18:55
Очутиться в замкнутом, лишенном света помещении, битком набитом визжащими от страха людьми и осаждаемом снаружи сотнями безумных нелюдей -- такого и врагу не пожелаешь. На мгновение я и сам поддаюсь общей панике. Я не вижу и не слышу друзей, не ощущаю их присутствия рядом. Внезапно я оказался совсем один посреди кромешного ада, который вот-вот поглотит меня. Ситуацию усугубляет ощущение полнейшей безысходности. Мы в ловушке -- в огромном цинковом гробу, который скоро похоронит под землей военная авиация.
Какое-то время я пытаюсь кричать. Темнота пялится на меня отовсюду десятками светящихся глаз -- это экраны мобильников, ни на что иное теперь не годных. Свой телефон я выбросил на второй день после катаклизма -- никогда не любил эту штуку и был только рад избавиться от нее. Но сейчас я жалею об этом. Фонарик на дуле моего карабина разбит, а никакого иного источника света у меня нет.
Кто-то кладет ладонь мне на плечо. Я оборачиваюсь. Михась подсвечивает себе вспышкой "Айфона". За его спиной ангарные ворота дрожат под натиском "прокаженных".
Вокруг стоит такой шум, что я скорее читаю по его губам, чем слышу:
-- Надо их утихомирить!
Разумеется, он имеет в виду беженцев. Если они и дальше будут так орать, мы не услышим "прокаженных", даже когда те ворвутся в ангар под шум канонады и грохот взрывов.
Пытаться докричаться до них -- все равно что тушить пожар бензином.
-- Карабин заряжен? -- спрашивает Михась.
-- Нет..
Он кивает и исчезает на несколько секунд в темноте, а потом возвращается с Виталиком. Тот дает три залпа в воздух.
А ангаре становится немного тише. Люди озабоченно бормочут, отступают к стенам помещения.
-- ТИШИНА! -- зычным голосом кричит Михась. -- ТИШИНА!
Виталик дает еще три залпа.
Воцаряется почти полное молчание. Теперь звуковой фон составляют лишь громыхающие под ударами "прокаженных" ворота да рокот вертолетов где-то над потолком.
-- Заткнитесь, в самом деле! -- раздается из темноты незнакомый мужской голос. -- Чего разорались?
Молчание толпы разбивается на десятки звуков: кашель, хрип, плачь, стоны, быстрый шепот.
-- Почему еще не бомбят? -- спрашивает кто-то.
-- Начало отложили на полчаса, -- отвечает мужчина, призывавший всех заткнуться. -- По радио слышал.
Чернота моргает горящими глазами -- владельцы телефонов смотрят на дисплеи, сверяясь с часами. В одном из углов ангара плачут дети.
-- Нужно успокоиться! -- говорю я в полный голос. -- Другого выхода нет. Попробуем переждать.
По ангару разносится недовольный галдеж. Двое мужчин затевают жаркий спор -- на них шикают со всех сторон. Снаружи в ворота бьется основная волна "прокаженных", одинокие твари скребутся в стены.
-- Сегодня, кстати, день города, -- вспоминает вдруг кто-то.
-- Вот вам салют забацают -- вовек не забудете, -- отвечают ему
Несколько человек нервно смеются.
Собираемся своей группой у входа в ангар, располагаемся прямо на полу. Михась, Ева, Саша и Миронюки подсвечивают мобильниками. Я словно заново перенесся в детство, когда мы с друзьями рассаживались кружком в темной комнате, зажигали свечи и вызывали духов. Мы знали, что это понарошку, но намеренно пытались себя напугать. Сейчас все наоборот.
Я оглядываю друзей. В эту первую минуту покоя, когда адреналин потихоньку рассасывается в крови, я вдруг ощущаю, насколько загнан и измотан. Меня всего трясет, ноги подгибаются, не могу отдышаться. А потом накатывает неимоверный страх. Внезапно мне открывается вся картина происходящего во всем своем безобразии. Наши шансы на выживание практически равны нулю. Нас прикончат либо свои, либо чужие. Мы -- живые покойники, такие же, как те, что ломают ворота снаружи, но еще не утратившие способность думать, способность анализировать, способность бояться...
Ужас окончательно завладевает мной, и я плотно стискиваю зубы, чтобы не закричать.
Тяну за рукав брата. Тот оборачивается:
-- Что?
В свете вспышки телефона он выглядит особенно болезненно. Худой, взмокший, волосы дыбом. На бледном, как у привидения, лице два больших черных глаза.
Я молчу. Наверное, стоит попрощаться.
Но у меня нет сил даже на это. Возможно, так даже лучше. Если я найду их -- это будет последнее, что я сделаю. Признание поражения -- последний гвоздь в крышку гроба надежды.
Все молчат. Никто не хочет начинать обсуждение. Нам нечего предложить, у нас нет идей и энергии для их осуществления. Только животный, отупляющий страх, пригвоздивший наши задницы к бетонному полу ангара.
Надо попытаться найти другой выход наружу. Я устанавливаю дробовик прикладом в пол и, опираясь на него, пытаюсь встать, но тут же с криком падаю обратно. Боль простреливает левую руку от кончиков пальцев до плеча.
Все озабоченно смотрят на меня.
-- Сломал пару пальцев, когда бежали, -- поясняю я.
Надо мной возникает округлая фигура Евы, подсвечиваемая вспышкой телефона.
-- Дай посмотрю.
Протягиваю ей руку. Она внимательно осматривает мои распухшие пальцы.
-- Надо наложить повязку.
Болит жутко. В пылу боя я почти не замечал этого и даже умудрялся держаться за цевье и перезаряжать оружие. Удивительна способность человеческого организма мобилизоваться в минуты смертельной опасности. Ни боли, ни мыслей о неминуемой кончине. Всегда бы так...
-- Ты врач, что ли?
Ева смотрит на меня исподлобья:
-- Не выпендривайся.
Она извлекает из сумки аптечку, прихваченную из дома на Таганрогской, и достает рулон бинта.
-- Не дергай рукой. Сейчас будет больно.
Я стискиваю зубы, пытаясь стоически терпеть боль, но очень скоро не выдерживаю и начинаю мычать. Потом перехожу на тихий, свистящий мат.
Наконец, с перевязкой покончено. Четыре пальца плотно стянуты бинтом, несколько раз Ева обмотала большой палей для жесткости -- получилась эдакая варежка.
-- Старайся поменьше шевелить пальцами.
-- Ну, это уж как получится.
Мы молчим. Слева Михась, Женя и Виталик вполголоса что-то обсуждают. Лилит показывает Артему нечто забавное на своем телефоне -- тот вяло улыбается. Ваня извлек из сумки со съестными припасами палку колбасы и теперь жует ее. Саша сидит у стенки, отстраненно уставившись в одну точку.
Каждый из нас прячется в свою раковину.
-- Ты, вроде, собиралась распрощаться с нами, когда покинем город, -- напоминаю Еве.
-- Так и будет. Когда отсюда выберемся.
Я выдерживаю паузу.
-- Думаешь, выберемся?
Ева встряхивает копной каштановых волос.
-- Не знаю. Переждем бомбежку, а там видно будет.
-- Ты правда считаешь, что бомбы пройдут мимо нас? Мы же в самом центре "прокаженного" стада. На нас хоть мишень рисуй...
-- Знаю! -- перебивает Ева. -- Чего ты хочешь? Чтобы я заплакала? Чтобы начала молиться?
Я и сам не знаю, чего хочу. Наверное, мне просто нужно выплеснуть на кого-то весь свой ужас, всю свою злость. А Ева -- очень подходящий кандидат.
-- Боишься? -- вдруг спрашивает она.
Я показываю ей невидимую монетку, зажатую между большим и указательным пальцами:
-- Вот настолечко...
Ева скептически смотрит на меня.
-- Шутишь? -- говорю я. -- Да я бы обделался от страха, если бы было чем!
Она нервно улыбается.
-- Я тоже вся как на иголках. Надо что-то делать. Нельзя просто так сидеть.
Она права. Бездействие убивает. Если не физически, то морально. Большинство приговоренных к смерти мучит не сам факт казни, а ее ожидание.
-- Пойдем, -- говорю я. -- Поищем запасной выход.
Мы встаем и, подсвечивая фонариками (я позаимствовал телефон у Артема), отправляемся на поиски.
