Не обращая внимания на призывы спасаться, она волчком крутилась вокруг ликаркуда, дразня его, подпуская почти вплотную и уворачиваясь в последний миг, чтобы близость добычи не дала зверю вспомнить о более доступной цели. Безумная игра со смертью, но надолго ли хватит удачи и сил? Велевойс, оставив пустые увещевания, подал, наконец, сигнал «вижу добычу». Оставалось надеяться, что помощь придёт раньше, чем выдохнется Оникс или ветреной Дихэ надоест помогать герийской царице.
Но волкомедведь не был обычным зверем, животная ярость и жажда крови не застили ему разум. Коварством и хитростью тварь не уступала самому страшному из зверей: человеку. После нескольких бесплодных атак ликаркуд не просто понял, что достать вёрткую цель нелегко – он понял, как заставить её вступить в бой. В очередной раз промахнувшись, он бросился не на Кинану, а к силящемуся высвободить ногу Велевойсу.
Кинана успела. Пустив коня в безумный карьер, она догнала зверя, когда до Велевойса, отчаянно сжимающего бесполезную рогатину, оставались считаные локти. Удар пришёлся ликаркуду прямо в оскаленную морду. Зверь замешкался на миг, но этого хватило Кинане, чтобы соскочить с коня и, с рогатиной наперевес, встать между ним и Велевойсом. Мысль «Даяра Неистовая, что я делаю?!» ещё успела мелькнуть у царицы в голове, а затем волкомедведь помчался на неё.
Шага за четыре до Кинаны чёрная туша взметнулась в прыжке, чтобы, походя, смять кажущуюся беззащитной жертву, и девушка сорвалась с места, выбрасывая вперёд рогатину – как учил отец: уверенно, мощно, вкладывая в удар все силы, целя в сердце. Попала! Рогатина вонзилась точно в грудь зверя, и сам он, силой своего прыжка, насадил себя по самую поперечную перекладину. Рёв ярости и боли сотряс высокие кроны деревьев. Кинана подняла голову, и её глаза встретили глаза зверя над оскаленной, истекающей кровью и слюной пастью. Человеческие глаза.
С бешеным рыком, насаженный на рогатину ликаркуд рванулся вперёд, но упёртое в землю древко, прижатое всем весом девушки, выдержало – благословите все бессмертные и даэмоны прочный селакский ясень. Зверь рванулся снова, и ещё, и ещё. Рогатина трещала, страшная пасть щёлкала так близко, что на спину Кинаны оседали горячие хлопья слюны, кинжально-острые когти едва не касались её волос, но и девушка, и рогатина держались, хотя мышцы уже сводило болью, а дерево похрустывало всё жалобнее. Кто сломается первым? Вдруг ликаркуд замер, давая царице мгновение передышки, а потом его лапы мягко легли на перекладину рогатины и окровавленное древко медленно, но неумолимо поползло из покрытой чёрной шерстью груди.
Не веря собственным глазам, Кинана яростно зарычала и изо всех сил ткнула рогатину вперёд. Зверь тут же рванулся к девушке, и она еле успела уткнуть древко в землю. Ликаркуд опять потянул рогатину из груди, и опять Кинана вонзила глубже, едва успев защититься от ответного рывка. И снова, и снова. Проклятая тварь раскачивала её, как дровосеки подпиленное дерево. Кинана рвала связки, с её губ рвался надсадный рык, не уступающий рёву чудища, кожаные перчатки едва не дымились, перед глазами плыло, но она держалась с истинно герийским упрямством. Вперёд и назад, вперёд и назад, толкнуть – упереть, толкнуть – упереть. Всё уже почти кончено, но пока ещё есть силы, упереть и толкнуть, упереть и толкнуть. Неестественно считать себя мёртвой, когда ты жива, а умирает, не значит умер, так ведь, мудрая Аэльмеоннэ? Толкнуть – упереть, толкнуть – упереть, толкнуть, толкнуть, толкнуть …
Лай собак донёсся издалека, и только сейчас Кинана поняла, что слышит его уже давно. Могучие гисерские псы, гладкошёрстые, крепконогие, с тупыми морщинистыми мордами, неслись по дороге, высоко подкидывая лапы и заливаясь надсадным лаем. Первый пёс прыгнул, целя зубами в ухо. Ликаркуд небрежно отмахнулся, захлёбывающаяся кровью собака покатилась по земле, но другие уже были рядом. Они набрасывались на могучего зверя со всех сторон, тот яростно отбивался когтистыми лапами, а Кинана, ещё не веря в случившееся, лежала на рогатине, не давая ликаркуду освободиться. В воздухе висел густой тошноворный запах крови.
Всадники вылетели на дорогу следом, пена летела с боков их полузагнанных коней. При виде желанной добычи раздался торжествующий вой, и они с ещё большим рвением, погоняя лошадей кинжалами, ринулись вперёд. Всех опередил двоюродный брат вождя Леверез. Он на полном ходу занёс рогатину обеими руками, и длинное стальное остриё со всего маха вошло прямо в сердце ликаркуда.
***
Аттал тяжело дышал, переводя дух. После столь долгой и бурной речи немудрено. За без малого четверть часа, на Кинану излился целый водопад отборной казарменной брани, но гисеры отнеслись к такой непочтительности с полным пониманием, равно как и к тому, с какой нескромностью Аттал ощупал свою царицу с головы до ног. Многие из них чувствовали примерно то же, а Зеслев даже несколько раз согласно кивнул, слушая сентенции герийского стратега о том, что Кинана легкомысленная идиотка, сумасшедшая и вообще какого сатира они вдвоём попёрлись по следу чудища, если надо было дать сигнал и ждать на месте? Надо полагать, сам Зеслев, хоть и был посдержаннее, думал совершенно о том же. Впрочем, Кинана понимала, что досадуют оба умудрённых мужа не столько на подопечных, сколько на самих себя. Оставить тех, кого клялись защищать, вдвоём, в лесу, где рыщет опасное чудище, дать этому чудищу едва не сожрать своих подопечных – облажавшемуся так не позавидуешь. Разумеется, вслух Кинана этого не сказала, да и вообще на Аттала не сердилась. Лицо стратега бледностью спорило с мелом, производя особенно сильное впечатление вкупе с иссиня-чёрными волосами и бородой.
– Прости меня, Аттал, я сглупила, – сказала царица, кладя руку на плечо агемарха. – Я постараюсь быть осторожнее, обещаю.
– Постараешься… – проворчал Аттал, но не отстранился. Пар уже выкипел, и стратег всё яснее осознавал, какую оплошность совершил. Кинане было его даже жалко. – Я как представлю, что явился бы в Грейю с твоими обглоданными костями…
– Зато теперь вождь нам обязан, – не разжимая зубов, тихо промолвила Кинана.
– Нет худа без добра… – буркнул стратег. – Я оставил тебя одну. Больше этого не случится.
– Ну, в баню и в уборную-то отпустишь? – усмехнулась Кинана.
– Она ещё и шутит… – хмыкнул Аттал недовольно, но девушка почувствовала, что именно такая неказистая шутка сейчас и требовалась. – Надо будет, и в баню вместе пойдём, – стратег исподлобья взглянул на царицу, и впервые в его обществе Кинана ощутила не опасность, а нечто иное. Что-то, в чём сама себе не вполне отдавала отчёт. Этому жестокому,