услышал, что германские части перешли границу. Надо было обеспечить
безопасность агентов, заброшенных в Чехословакию, сообщить им план дей-
ствий в новых условиях. Накануне успели переправить группу в двенадцать–
пятнадцать человек. «Было воскресенье, люди шли вдоль дороги по грибы,
ничего не зная, а я летел на машине в расположение чехословацких военных.
Иду по баракам, извещаю о начале войны. Чехи радуются, давай меня обни-
мать. “Вы чего?!” – теряюсь я. “Теперь Чехословакия точно будет освобожде-
на!”» 15.
Камбулов со Свободой продолжали забрасывать в страну парашюти-
стов-диверсантов. После отправки значительной части интернированных
через Одессу и Стамбул в Европу из оставшихся легионеров, перемещенных в
лагерь под Бузулуком, начали спешно готовить Первый Чехословацкий от-
дельный пехотный батальон. В батальон записывались чешские и словацкие
политэмигранты, коммунисты и беспартийные, участники испанской войны,
инженеры (в том числе фирмы «Шкода»), врачи, музыканты, работавшие в
СССР по договорам. Чешские женщины шли медсестрами, пекарями, повари-
хами. Формирование части поручили не армейским структурам, а органам
госбезопасности. Не хотели повторять опыт с поляками: их объединили в
семь дивизий во главе с генералом Андерсом, но когда подоспела пора от-
правляться под Сталинград, польское командование настояло перебазиро-
вать дивизии в Иран, а оттуда на Ближний Восток. Этот случай (1942 год)
навел на мысль создать при НКВД Аппарат уполномоченного Ставки по ино-
странным воинским формированиям; в новой структуре был и капитан гос-
безопасности Камбулов.
Бузулук, сорок тысяч жителей, стал походить на Вавилон. Перемещен-
ные из западных районов предприятия, беженцы из прифронтовой полосы, а
теперь вот и чехословаки в новых шинелях и в шапках с восьмиугольными
кокардами. Город искал им помещения под казармы, под штаб части, под
госпиталь. Чехи становились для бузулукцев своими людьми; шли рубить
жителям дрова, ремонтировать косилки, восстанавливать мосты и линии
электропередачи. У эвакуированных предприятий были нарасхват чехи-
рабочие, особенно заводов «Шкода».
Камбулов помнит каменную школу на углу улиц Октябрьской и Перво-
майской, отданную городом под «Велительстви первниго прапору», то есть
под командование и штаб чехословацкого батальона. На втором этаже в кон-
це коридора был кабинет Свободы, а рядом кабинет Камбулова.
«В небольшой классной комнате, – будет вспоминать в записках
Л.Свобода, – собираются офицеры штаба батальона и командиры подразде-
лений… Здесь и оба советских офицера связи – подполковник Загоскин и ка-
питан Камбулов, прошедшие с нами весь путь от Бузулука» 16. Камбулов ни-
сколько не обижался на скороговорку, с какой автор упоминал в книге его
имя, понимая, как непросто Людвику Ивановичу, теперь Президенту Чехо-
словакии, признаваться в близости к офицеру советской разведки, всю войну
его опекавшему. Чуть приоткрыть их отношения осторожный генерал ре-
шился только в автографе: «Соудругу подполковнику Камбулову Петру Ива-
новичу в память о наших совместных боях за свободу нашего народа пре-
подносит Свобода… 09.01.1962».
Что Камбулову могли припомнить?
В чем упрекнуть?
После войны Камбулов не раз бывал в Чехословакии. Он любил эти по-
ездки за встречи с однополчанами, за роднившую их общую память о мае со-
рок пятого. Со временем, он чувствовал, застольные речи все чаще выгляде-
ли ритуальными; чехов занимало совсем другое. В последнюю поездку, за
год до ввода войск, он слышал от пражан об экономическом кризисе 1962–
1963 годов, об инакомыслии студентов, о появлении в коммунистических
рядах сомневающейся интеллигенции (интеллектуалов). Бурлили не види-
мые глазу подпочвенные воды, на поверхность прорывалось недовольство
диктаторскими замашками партийного аппарата; советской гегемонией в
чехословацкой внутренней и внешней политике. Чехи слишком долго испы-
тывали унижение, наблюдая, как созданное Кремлем в сороковые годы Ин-
формбюро следило за тем, усердно ли в странах Восточной Европы копируют
советский образец, не отступают ли чехи и словаки от единственно возмож-
ной для них модели. А Кремль раздражает, что «приживальщики», то есть
малочисленные народы Восточной Европы, пытаются жить своим умом и
выбирать к общей цели собственные пути.
Особую психологическую напряженность создавала расстановка проти-
воборствующих сил. Инициаторами перемен выступали не оппоненты чехо-
словацкой власти, а чаще носители самой власти, многие лидеры партии,
раньше других уловившие общественное недовольство. Ситуацию, как она
складывалась, все труднее было понимать в марксистских категориях «клас-
совой борьбы». Во второй половине и в конце шестидесятых годов чехосло-
вацкие реформы, поддержанные обществом, вынашивались в самих власт-
ных структурах и влиятельная оппозиция им оставалась внутри тех же
структур. Опорой оппозиции реформам была владевшая ее умами, закосте-
невшая в своей ортодоксальности Москва.
Отношения к Москве были деликатной материей.
Будь у чехов и словаков исторический опыт общения с самодержавной
Россией, пусть даже драматический, как у поляков, финнов, прибалтов, ко-
гда-то бунтовавших, дорого плативших за отвоеванную свободу, они бы
лучше понимали большой соседний народ, они бы учитывали другое миро-
восприятие, часто экспансивное, настороженное, иногда мистическое, всегда
непредсказуемое. Но опасными для чехов бывали соседи-немцы, соседи-
венгры, соседи-австрийцы; под их верховенством существовали, к ним при-
сматривались, без иллюзий представляли, что от них можно ожидать. Устоя-
ли перед казавшейся неотвратимой германизацией, сохранили язык предков
и навсегда избавились, казалось, от чужой превалирующей роли в своей
национальной судьбе.
Русские – другое дело.
В Европе не было народа с таким же, как у чехов, восторженным пред-
ставлением о русском народе. Его знали скорее по легендам, нежели по опы-
ту общения. Но слухи о фантастических лесных и сырьевых богатствах, о
драгоценных русских соболях и горностаях, которыми оторачивали свои
одежды европейские монархи, в том числе чешские короли, но слава о хле-
босольстве, о безумной для европейцев щедрости, граничащей с расточи-
тельством и выдаваемой за широту души, усиливали интерес к большому
славянскому брату.
Только в ХIХ веке, когда царские войска дважды разгромили польские
восстания (1830 и 1847) и десятки тысяч поляков, связанные цепью, шли
сквозь Россию в Сибирь, редкие уцелевшие и вернувшиеся на родину будут
своими воспоминаниями наводить ужас на Европу. Суровый заснеженный
мир пугал непредсказуемостью, его судьба, как потом напишут польские
публицисты, казалась им чуждой, они не ощущали себя за нее в ответе. Рос-
сия «давит на нас, но не является частью нашего наследия» 17.
Предки же чехов не знали даже таких конфликтов с русскими, у них не
было оснований слать своим потомкам тревожные предупреждающие им-
пульсы. Чехи, по их словам, оставались «невежественны относительно Рос-
сии, так как на протяжении тысячелетий не входили с ней в прямой контакт.
Несмотря на родство языков, чехи и русские никогда не имели ничего обще-
го ни в истории, ни в культуре» 18. А в годы гражданской войны чешские ле-
гионеры оказались в России, частью за «красных», частью за «белых», не
приемля идеалы тех или других, но надеясь с их помощью скорее вернуться
домой. Впечатления выживших были сумбурны и существенно не влияли на
традиционное восприятие русских в Центральной Европе.
В чешском обыденном сознании достоинство и величие нации никогда
не связывалось с воинскими доблестями, с покорением или усмирением дру-
гих народов, с колонизацией соседних пространств. Это было от них далеко;
история и европейское мироустройство не давали им шансов поправлять
свои дела экспансией, в том числе культурно-идеологической, поучать дру-
гих, как правильно жить, думать, верить. Они относили себя к малым наро-
дам, уважающим достоинства всех.
А во времена Мюнхена (1938), когда западные державы, уступив Чехо-
словакию Гитлеру, позволили разорвать ее на части, надеждой чехов на дру-
гой поворот судьбы мог быть только сталинский СССР. История эту надежду
