гой поворот судьбы мог быть только сталинский СССР. История эту надежду
оправдала; в мае 1945 года население старинных городов и сел толпилось
вдоль дорог, мужчины и женщины бросали цветы на танки под красным
флагом и тянули руки, принимая в объятия советских освободителей. Ни од-
ну чужую армию чехи так не встречали. Как напишет потом Зденек Млы-
нарж, «у чехов никогда не было, быть не могло, массовых антирусских
настроений, мы не знали антисоветизма, и если что-то страшное случилось,
у него есть точная дата возникновения – 1968 год» 19.
Чехи помнили, кто их освободил от фашизма, но повторяли, почти умо-
ляли советское руководство: не надо нас унижать на каждом шагу напоми-
нанием, что вы старшие братья. Мы маленькая страна, особенно в сравнении
с вами, но у нас тысячелетняя история, непрерывная борьба за выживание,
трудно найти другой народ, столько переживший. Мы знали гитлеровскую
Германию, но у нас был Ян Гус, Ян Жижка, Томаш Масарик… Пожалуйста,
считайтесь с нами!
Антонин Новотный, до войны руководитель областной партийной ор-
ганизации, узник германского концлагеря, по-своему честный, не очень об-
щительный, но с твердым характером, был для советского руководства
надежным человеком. Он следовал советам кремлевских наставников, не
очень считаясь с тем, как это примут земляки. Любви к себе он не вызывал.
Лучше других Новотного понимал Хрущев. У них было много общего:
пролетарское происхождение, некоторая угловатость, внезапная вспыльчи-
вость и бессознательное недоверие к интеллигенции. Они чувствовали род-
ство и ни в чем не отказывали друг другу. Как мне расскажет М.Зимянин, по-
сол СССР в Чехословакии в 1960–1965 годах, однажды он летел по делам в
Москву. «Новотный мне говорит: “В этом году у нас урожай зерна неважный.
Попросите для нас 500 тысяч тонн”. В Кремле, в Георгиевском зале, шел пра-
вительственный прием, я подошел к Хрущеву, передал просьбу. “Обрадовал!
– буркнул Хрущев. – Откуда я тебе возьму!” А когда я вернулся в Прагу, через
пару дней пришло решение: удовлетворить просьбу чехословацких товари-
щей» 20.
Смещение Хрущева застало Новотного врасплох. Он растерянно слушал
информацию посла Зимянина. «И можете представить мое изумление, когда
на следующий день Новотный выступил в газете “Руде право” с сожалением
об освобождении Хрущева! В практике отношений “братских партий” это
было неслыханно. Думаю, его уязвило, что очень скоро после приема Хруще-
ва в Праге, по-чешски хлебосольного, его гостя с треском снимают. Я тут же
напросился к Новотному на прием. Товарищ Новотный, сказал я, вы мне не
задавали никаких вопросов, никакого протеста не выразили. Как коммунист,
как человек, как ваш товарищ, наконец, как посол я просто возмущен. Про-
стите, но считаю своим долгом это сказать. Подумав, Новотный говорит: “Я
протеста не выражал, только свои чувства. Я имею на это право?” Я говорю:
“Вы на все имеете право. Но должны были меня предупредить. Я бы сообщил
своему ЦК, мне бы ответили, как поступать, чтобы не создавать отчуждения
между СССР и ЧССР”. У меня было такое чувство, будто мне плюнули в лицо.
Я написал шифровку в Политбюро и тут же позвонил Брежневу. “Он что, спя-
тил?!” – возмутился Брежнев. И спросил, что я думаю делать дальше. Поста-
раюсь, говорю, все выровнять, насколько это возможно, но прошу вас исхо-
дить из того, что работать с ним я больше не хочу. Новотный потом через
чешского посла в Москве искал пути, чтобы снять неприятный осадок, но
Брежнев и Суслов такие вещи не прощали» 21.
Серьезная внутрипартийная критика обрушилась на Новотного на ок-
тябрьском пленуме ЦК КПЧ в 1967 году. Ситуация выглядела пикантной: за
Новотным стояло советское посольство (послом уже был С.В.Червоненко, со-
ветником-посланником И.И.Удальцов, друг семьи Новотного); на все распри
внутри КПЧ посольство смотрело глазами Новотного, он был для посольства
и лично для посла главным источником информации, их мозгом.
На декабрьский пленум прилетел Брежнев.
По воспоминаниям М.А. Александрова-Агентова, помощника Брежнева,
«некоторые участники пленума раскрылись с совершенно неожиданной сто-
роны. Больше всех изумил Й.Гендрих, ближайший друг Новотного, с кото-
рым они вместе были в концлагере, его выдвиженец, второй секретарь пре-
зидиума ЦК КПЧ. На вопрос Брежнева, есть ли авторитетный в партии чело-
век, способный заменить Новотного, он ответил: “Есть такой человек. Это я!”
Леониду Ильичу запомнился молодой и чувствительный Александр Дубчек,
в то время первый секретарь ЦК компартии Словакии. Он вспоминал обиды
от Новотного и плакал» 22.
Дубчек конца 1960-х годов был азартный партийный игрок, веривший
в свою интуицию, которая до сих пор его не подводила. Ему казалось, что в
Советском Союзе знают, не могут не знать, его преданность. Всем своим ис-
кренним видом он говорил: пожалуйста, доверьтесь мне, дайте шанс, вы да-
же не догадываетесь, как много во мне нерастраченных сил, меня любят ра-
бочие, полюбит весь народ, я многое могу сделать. .
Накануне январского пленума ЦК КПЧ в пражской гостинице на улице
Рибна за столиком ресторана с Дубчеком оказался Владлен Кривошеев, кор-
респондент «Известий» в Чехословакии, его давний знакомый. «Давай на
всякий случай попрощаемся, – сказал Дубчек. – Завтра я пойду в атаку. Не
знаю, чем это может закончиться. Пан или пропал. Если меня не поддержат –
пропал…» 23
Пленум оставил президентом Антонина Новотного, а на пост главы ЦК
КПЧ впервые избрал словака Александра Дубчека.
Впереди была «Программа действий», Пражская весна.
Приезжая на дачу в Кубинку, встречаясь с соседями, Камбулов не со-
глашался с теми, кто относил Брежнева к «скучным людям», а вполне пони-
мал его усилия сохранять существующий порядок вещей. Народ устал, ниче-
го не надо ломать, переустраивать. С Леонидом Ильичом, членом военного
совета армии, политработником, он мельком встречался в годы войны, но
теперь, говорят ветераны разведки, это другой человек. За образом радуш-
ного хозяина, страстного охотника на кабанов, любителя застолий и дамско-
го угодника, каким он выглядит в рассказах вышедших на пенсию охранни-
ков-чекистов, Камбулову виделся нерешительный человек, угнетенный
внутренним страхом. В год Пражской весны Брежнев колебался под напором
политических сил, с разных сторон наседавших на него, требовавших от него
решение.
Жаркой была середина лета. В обществе вызревали тревожные процес-
сы, материализованные в письмах интеллигенции, в том числе деятелей
культуры, бравших под защиту людей, осужденных властью за инакомыслие.
Власти вскипали от дерзких по тону писем, от их трудноуловимой, но несо-
мненной связи с Пражской весной. Ощущалась подвижка тектонических
плит, на которых до сих пор твердо – так казалось – держались СССР и с ним
Восточная Европа. По всей стране шли «закрытые» обсуждения чехословац-
кой ситуации.
Во второй половине июля, когда на партийных собраниях обсуждали
письмо Политбюро ЦК КПСС об итогах Варшавской встречи делегаций ком-
мунистических и рабочих партий социалистических стран, при обысках у
инакомыслящих чекисты находили распространяемую в кругах интеллиген-
ции рукопись А.Д.Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосущество-
вании и интеллектуальной свободе». В ней была тревога о хрупкости совре-
менного мира на краю техногенных и социальных катастроф и надежда на
демократию, свободу личности, открытое общество, как гарантии выжива-
ния человечества. Мысли ученого перекликались с манифестами чехосло-
вацких реформаторов, и эта общность витавших в воздухе настроений под-
талкивала власти к действиям. Инакомыслящих исключали из партии, сни-
мали с работы, привлекали к уголовной ответственности.
Позднее в архивах я выпишу в блокнот свидетельства о возбужденных
Кремлем умонастроениях советской «общественности». На собрании Курско-
го партийного актива руководитель писательской организации
А.Харитоновский 19 июля говорил: «…И если чехословацкий народ, Компар-
тия Чехословакии, среди которой есть несомненно здоровая и хорошая
часть, если они своевременно не затушат весь этот контрреволюционный
пожар, то, конечно, социалистическим братским народам придется прини-
мать решительные меры. Это будет историческая необходимость. История
