Микася крохки подметал.
Через несколько дней случилось несчастье: разболелся зуб у бабули Ягули, а лекарь, что в деревне работал, уехал к родне, в город. Мучилась старушка, страдала. Ступку достала, растолкла семена и травки, какие от хвори знала, и мазала, и полоскала, и пила отвар — да не помогало ничего.
— Вот ведь напасть, — сетовала она, — как же быть теперь?
Домовёнку стало жалко добрую хозяйку, он её спать уложил, а сам перстень достал, загадал ему:
— Пусть у бабули вубы вооот такие будут, больфые и сдоёвые.
Домовёнок засомневался: исполнилось ли чудо? Не болят ли теперь новые зубы? Бабуля спит крепко, не шелохнется. Очень уж он переживал за неё, и потому подумал, что неплохо бы и нос заранее подлечить, вдруг болячка и на него перекинется: пожелал для Ягули нос новый, большой и здоровый, чтобы всем видно было, какой он у неё хороший.
Тут бабуля так всхрапнула, что сама себя разбудила, а Михася, увидев результат своих творений, поспешно взобрался на высокий шкаф и притаился.
Как туда забирался — и сам не помнил от страха, но по пути опрокинул стул, просыпал мешок с крупой и разбил чашку. Глядит на весь кавардак сверху и не дышит — вот бабуля задаст ему трепку!
Старушка потянулась, шмыгнула огромным крючковатым носом и удивилась: зуб-то не болит! Пощупала щеку, провела по губам пальцами и застыла: отчего-то клыки нижней челюсти стали совсем большими, такими, что даже вылезали немного изо рта! Напугавшись, бабуля поспешила к зеркалу. Отражение заставило её вскрикнуть:
— Батюшки святы! Что же такое делается? То ли хворь новая, то ли…
Бабуля Ягуля прикоснулась к носу, потрогала выпирающие клыки и разглядела ещё, что родинка на щеке стала выпуклой бородавкой. Заплакала она горькими слезами, зеркало платком завесила.
Домовёнок не знал, куда себя деть от волнения: и боязно вниз спускаться, и бабулю жалко. Решил он новым чудом задобрить хозяйку: постучал по перстню и прошептал, подумав о метле: «Пусть сама уболку наводит, как молния летает, бистло-бистло!» — и показал жестом, как следует исполнять поручение. Только разошелся Михася, руками размахался, а перстень по-своему команду воплотил — оживил некоторую мебель и утварь в избушке, на какую хозяин ручонкой случайно показал.
Бабуля и плакать забыла, стояла бледная да напуганная посреди комнаты, а вокруг прыгали и кружились предметы. Самовар соскочил со стола, стул шагал из угла в угол, а рядом ещё метла закружилась, запылила хозяйку, напала на Лиску.
— Михася, ты где? — Крикнула, наконец, бабуля Ягуля, прижав к груди напуганную кошку и кое-как схватив трудолюбивую метелку. Посуда вокруг не унималась, даже ступка побрела по своим хозяйственным делам.
Тем временем шкаф, на котором прятался домовёнок, тоже зашатался и накренился, стараясь сбросить маленького проказника.
— Ой-ой-ой! Бабуууль! Я болсе так не буду! Спаси Мику! Микасю спасииии! — Завопил он, скатываясь к краю.
— Ах ты, разбойник! Твоих рук дело? — Рассердилась бабуля, стараясь разглядеть домового под потолком.
— Бабуууль! — Успел произнести Михася и полетел вниз, зажмурив глаза.
Глава 9. Рождение легенды
Ягуля смекнула, что метла летать может и направила на помощь к домовёнку, ведь сама не поспела бы к месту, окруженная лязгающей утварью.
Подхватив Михасю, выпорхнула метелка в открытое окно, сорвав занавеску.
Закричал напоследок домовенок:
— Бабуууля! Спаси Микасю! — И пропал, только его бабуля и видела.
Однако, пока проказник летел со шкафа, выпало у него колечко заветное да прямо к ногам Ягули подкатилось. Подняла она перстень фиолетовый, повертела им, проговорила с тоской:
— Ах, разбойник, ох, дружок мой сердечный, как тебе помочь-то теперь? — Всхлипнула бабуля и, отодвинув ногой ступку, что рядом прижалась, сказала ей в сердцах, — ступай прочь, покуда в окно не выкинула, а то полетишь во след за Михасей моим…
Но ступка вдруг стала расти на глазах, дернулась бочком, будто подпрыгнула, к окну ближе подбираясь. Бабуля охнула и, недолго думая, запрыгнула в неё, отдав команду:
— Догнать метлу с домовым!
Не приходилось раньше Ягуле Степановне по небу летать, да ещё и в таком аппарате необычном! Ступа разогналась, что даже дурно стало бабуле, еле держалась она на ногах, уцепившись руками за края. Вскоре увидела несчастного Михасю, что болтался на древке, как ниточка, вот-вот упадет.
Но метла и не думала останавливаться, будто свободу почувствовала. Встряхнула прутьями, подбросила вверх рыжего пассажира, затем вновь поймала его, усадив поудобнее. Оглянулся Михася, увидел подлетающую следом хозяйку, обрадовался, закричал:
— Бабууууль!
Шутка ли, но до самого вечера бабуля в ступе за домовым на метле гонялась, облетели они три деревни, весь народ местный перепугали.
В ту пору подходил Кощей Иванович к дому Варвары Ворчуньи. В нарядной рубахе (чистой и почти не штопанной) да с гостинцем пожаловал — абрикосы гнилые притащил. Поднял глаза к небу и замер, на забор облокотившись. Как раз низко летела Ягуля Степановна, признал её Кощей, а как разглядел лицо — ужаснулся! Забормотал: «Ах ты ж ведьма! А ведь я знал! А ведь я чуял!».
Вышла во двор Варвара Ворчунья, заметила гостя незваного, что рот разинул у ворот. Подкралась тихонько и как хлопнет его по плечу, отчего тот подпрыгнул, словно кузнечик, просыпав абрикосы.
— Чего ты опять тут вынюхиваешь, пень старый?
А он стоит столбом и в небо тычет, злобно выговаривая:
— А вон на ведьму полюбуйся, подругу твою верную. Ух, карга, до чего страшная!
Варвара Ворчунья углядела в небе странные фигуры. Уж кому, как не ей, припомнить да поворчать было, но не вслух, а про себя подумала: «Говорила я тебе, Ягуля Степановна, что добром не кончится. Вот те и на…».
А Кощею она так ответила:
— А ну, гад ползучий, убирайся восвояси, а не то в жабу превращу! — И начала руками размахивать и шептать что-то.
Оторопел старик, смотрит на Варвару и лопочет:
— Меня-то за что? Да еще в жабу! Ты тоже из этих, что ли?
— Из этих, из этих. Все мы из этих. А ну брысь, леший костлявый! — И топнула ногой.
Кощей пригнулся, лысую голову прикрыл и дал деру так, что лапти засверкали.
С тех пор, как видела Варвара его на улице — подмигивала непременно, отчего Кощей Иванович каждый раз то поскальзывался, спотыкался, то откашляться не мог, а иной раз и слова в горле застревали, глаз дергался, и спешил он убраться подобру-поздорову.
Но последняя кумушка, Сластена Никитична, сильнее всех впечатлилась: как раз суббота была, долгожданный купец с женою гостил, и когда пили они чай после ужина, хвалили блиночки, беседу вели,
