– Ты меня боишься, Джордана?
– Нет. – Потом, покачав головой, добавила: Впрочем, иногда ты меня пугаешь. Но не сейчас. Она дотронулась до его руки, задержала ладонь на локте и улыбнулась чуть задумчиво. – Пойдем посидим в саду. Рэнди говорит, что это самое чудесное время дня.
Чувствуя ее пальцы на своем локте, Патрик вышел вместе с ней в сад и, слегка поддерживая ее, направился к садовому столику, за который они уселись.
Когда Джордана взглянула на него через стол, он не мог отделаться от жуткого ощущения, что эти незрячие глаза видят под внешней оболочкой настоящего, спрятанного от всего мира Патрика.
– Ты что-нибудь можешь видеть? – Голос его бестактным, назойливым скрежетом нарушил безмятежность сада.
– Свет, тьму. Неясные тени – когда условия хорошие. – Она была бесстрастна до такой степени, как будто вела разговор о погоде.
– А сейчас хорошие условия? Ты видишь меня?
– Нет, Патрик, – сказала она почти нежно, словно понимала, что ее слова доставляют ему боль. – То, в чем мне отказывает зрение, компенсируют другие чувства. Ты сейчас сидишь. Голос звучит со мной на одном уровне. Если бы ты стоял, он доносился бы сверху. – Джордана легонько хмыкнула. – Здравый смысл подсказывает, что ты сидишь напротив меня, поскольку я слышала скрип стула о гравий и еще потому, что больше здесь сесть некуда.
– Тогда, в ресторане, я мог бы поклясться…
– Ты был всего лишь голосом. Я не могла увидеть тебя. И никогда не увижу.
Он вспомнил, как лежала на руке Конроя ее рука, как она пробиралась между крошечными столиками.
Уверенная, спокойная. Изящные пальцы, скользящие по креслу, осторожно изучающие, узнающие. Пустой бокал в ее поднятой руке, а потом, наполненный, аккуратно опустившийся на стол. Ее удивление при появлении незнакомца. Смущение, робость, колебание не знакомый ли?
Реакции, действия, превратившиеся в инстинкты.
Укоренившиеся настолько, что справлялись с любой неожиданностью. Привычки, воспитанные годами.
Патрик вдруг понял, что сжимает край стола, и заставил себя расслабиться.
– А ты давно не видишь?
– С рождения.
Он шумно выдохнул. Почему-то он не был готов к такому ответу. Думал, что много лет, но не всегда.
Страшно было представить, что она никогда не видела солнца, цветка или, например, утра, как в его любимой Шотландии. Значит, она и понятия не имеет, насколько прекрасна.
– Как? – глухо повис между ними его вопрос. Наверное, это жестоко и грубо, но Патрику нужно было знать.
Если ее и задела его бестактность, Джордана этого не показала. Она даже не отвернулась, не отвела глаз.
– Я родилась преждевременно. В боксе для новорожденных что-то случилось. Двадцать восемь лет назад это не было редкостью.
– Но ведь твоя семья должна была что-то делать, искать пути, возможности лечения. Медицина постоянно развивается. Каждый день появляются новые лекарства, новые методы.
– Да, меня пытались лечить. Папа не оставлял попыток до самой смерти. Мне тогда было девять. А потом бабушка махнула на это дело рукой. Раз необратимое повреждение, сказала она тогда, нечего и стараться… По крайней мере в этом она оказалась права. Что-то промелькнуло на ее лице, что-то доселе не виданное Патриком. Промелькнуло и исчезло – слишком быстро, чтобы он смог это распознать.
– Бабушку твоя слепота возмущала, не так ли? Он сделал попытку объяснить непонятный промельк. Она стеснялась твоей неполноценности?
– Да, она меня презирала. – Улыбка ее стала мрачной, и Патрик удивился, что в незрячих глазах может быть столько тоски. Но она быстро взяла себя в руки и продолжала будничным тоном:
– За неполноценность и за то, что я не мальчик, который унаследовал бы фамилию Даниэль. Теперь, когда моя мама снова вышла замуж и живет в Швейцарии, из нашей семьи остались только мы двое, бабушка Эмма и я. Желчная старуха и слепая внучка. Последние из династии Даниэлей.
– Ты не поддерживаешь отношений с бабушкой?
– Она отказалась видеть меня с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать.
– И что же произошло, когда тебе исполнилось восемнадцать, Джордана? – спросил Патрик, недоумевая, какой проступок могло совершить существо столь юное и к тому же почти беспомощное.
– Ничего особенного, просто моя бабушка – истинная южанка, гордая, чопорная, с допотопными понятиями о фамильной чести. Она помнит те времена, когда дети вроде меня считались позором для семьи, их положено было прятать от посторонних глаз. У нее вообще тяжелый нрав, мама тоже не смогла с ней ужиться после смерти отца. В конце концов мой позор открылся, и сочувствие знакомых бабушку доконало. У нас с ней есть одна общая черта – мы обе ненавидим жалость. Но эта черта нас не сблизила, наоборот – как только я повзрослела, мы разошлись окончательно и бесповоротно.
Сострадание было не в натуре Патрика, все единодушно считали его человеком черствым. И все же сейчас, слушая печальный рассказ Джорданы в освещенном угасающим солнцем саду, он мечтал привлечь ее к себе, утешить, излить искреннее негодование, вызванное жестокостью несгибаемой Эммы Даниэль.
Ощущение было слишком новым, для него не находилось слов. Момент оказался упущен. Он молчал, удивляясь про себя, почему Джордана, столько недель избегавшая его, теперь решила рассказать почти незнакомому человеку эту глубоко личную историю. Он понимал, что она к таким излияниям не привыкла и, может быть, откровенничает впервые в жизни.
Как будто устав от напряжения, Джордана легонько прикоснулась кончиками пальцев к вискам, где бились под тонкой кожей жилки. Потом медленно провела ладонью по волосам, пытаясь пригладить их пальцами, но лишь растрепала еще больше.
Для всего мира она была мечтой, ускользающим миражем. Сейчас, здесь, в своем саду, она была женщиной из плоти и крови, со своими заботами. Если мир еще не весь был у ее ног, он рухнул бы, увидев такую Джордану.
– У меня есть вопросы, Патрик. – Ее гладкий лоб перерезала морщинка. Она покачала головой, не зная, с чего начать. – Мне известно о тебе довольно много.
Когда ты начал меня разыскивать, Рэнди посчитала своим долгом узнать о тебе все, что можно. Феноменальные успехи в бизнесе, в спорте, у женщин – и бульварные, и респектабельные газеты постоянно докладывают публике об этом. Я знаю про твои владения в Шотландии, про отца, про вашу близость. Только мать осталась как-то в тени. О ней ничего нет. Как будто ее не существовало. Нетрудно предположить, что есть другой, скрытый Патрик, который глубже своего газетного двойника. Так же как есть другая Джордана, нисколько не похожая на Джордану с обложек журналов. Правда бывает так далека от бульварных сказок.
Джордана сама услышала горечь в своем голосе. С горечью она распростилась давно. И вот теперь появление Патрика…
– Задавай свои вопросы, Джордана.
Патрик не мог отделаться от мысли, что еще двадцать четыре часа назад он не стал бы делать подобных уступок. И вообще не стал бы их делать никому, кроме Джорданы.
– Мои вопросы очень просты. Они начинаются с "почему".
– Задавай свои "почему", если они смогут успокоить тебя. – Услышь Патрик в своем голосе нежность, он был бы поражен, но он к себе не прислушивался, поскольку все его мысли были устремлены на встревоженную женщину, сидевшую напротив него.
– Ты обещаешь сказать мне правду? – Все, что она узнала об этом человеке, говорило о его прямоте. Но будет ли он и с ней таким же откровенным? – Правду, какой бы горькой она ни была?
– Да.
– Тогда начнем. Почему ты здесь? И раз уж ты здесь, после стольких недель поисков, почему ты уходишь?
– Ты знаешь, почему я пришел. Ты знаешь, почему я ухожу. Почему я должен уйти.
Джордана, уловив в его тоне раздражение, ощутила неловкость.
– Ты мне не ответил, Патрик.
– Черт возьми, Джордана! Что ты хочешь, чтобы я сказал?
– Ты подошел ко мне в ресторане…
– Давай выражаться прямо. Я набросился на тебя в ресторане.
– Ладно. – Джордана наклонила голову. – Ты набросился на меня. Почему?
– Почему? Боже милостивый! Почему мужчина набрасывается на женщину? Потому что хочет ее!
– Почему? Почему ты хотел меня? Разве одного взгляда достаточно? Ты не знал меня, не знал ничего обо мне.
– Ты очень красивая женщина, Джордана, ты и вообразить себе не можешь, как ты красива. Я устал, мне было скучно. Мир начал казаться мне унылым, уродливым – по моей, конечно, вине. Я слишком спешил жить, перестал отличать хорошее от плохого. Для меня ты стала солнечным светом во мраке. Светом, который я хотел получить. – Он обещал откровенность, что ж, пускай она ее получает. – Ты стала моей мечтой. А когда ты взглянула сквозь меня, словно сквозь бездушную вещь, ты стала больше чем мечтой – ты превратилась в навязчивую идею.
– Ты искал меня, но безуспешно. Меня не легко найти.
– Пока Рейф Куртни, мой представитель в Америке, не напал на твой след. Ему удалось разузнать адрес у Ричарда Чессена, спонсора съемок "Девушки лета". Я был до такой степени тобой очарован, что прилетел из Шотландии, с твердым намерением на этот раз получить тебя.
