кошелек.
— Конечно, я его отбил — о, я еще умею драться, это у нас в крови. Но тут подошла стража, — короче говоря, ибо сейчас не до лишних слов — я всю ночь просидел в участке. Не одну ночь я провел там, когда мы с лордом, — но я не буду терять времени…
— Нашли вы Каупера, сэр? Будет ли он давать показания?
— Джонни, — сказал отец поспешно, как будто боясь меня обидеть, — он сказал, что ты стащил у его жены кольца.
Майор Каупер действительно сказал, что я ушел с пиратами, ограбившими их судно и укравшими кольца его жены. Мой отец, возмущенный до крайности, даже не спросил у него адресов ямайских плантаторов, живших в Лондоне, а на обратном пути, в поисках адвоката, он попал в переделку, и потом в участок. Только что его оттуда выпустили.
— Мальчик мой, — умоляюще проговорил отец, глядя на меня полными слез глазами.
— Я… я не знаю, как…
— Ничего, отец, — сказал я.
Я предчувствовал, как мое прошлое нагрянет на меня и раздавит меня тысячей непредвиденных роковых совпадений. Очевидно, жена уговорила Каупера свидетельствовать против меня. Я живо вспомнил, как он благодарил меня за то, что я помог вернуть его бумаги: "Благослови вас Бог. Вы спасли меня от голодной смерти"… В его глазах стояли слезы. "Всегда… клянусь честью, если понадобится моя помощь… честь порукой…" Конечно, я советовал его жене отдать кольца, когда пираты угрожали ей.
Дверь открылась. Какой-то человек сердито крикнул:
— Ведите же этого стервеца. Что вы заставляете суд ждать?
Я вышел прямо к скамье подсудимых. Она была обнесена невысокой загородкой, усаженной гвоздями. Мне было совсем не страшно. Три человека в гигантских париках и отороченных горностаем мантиях сидели передо мной. Еще четверо в небольших паричках сдвинули головы, как попугаи на жердочке. Толстый человек с цепью на шее усаживался в кресло за самым важным судьей. Он вытирал рот и что-то дожевывал. По обе стороны судей все скамьи были заполнены дамами и господами, глазевшими на меня. Я видел все ясно. Мне казалось страшным, что какая-то девушка, синеглазая и краснощекая, весело щебетала и смеялась. Меня поразило убожество и грязь залы суда. Мне казалось, что такое важное дело, как мое, только по ошибке слушается в этой убогой обстановке. Я видел золоченый якорь над головами судей и внезапно подумал: "Отчего я не попросил отца узнать, не вернулся ли "Лион" сегодня ночью".
Какой-то человек пролаял список присяжных:
— Питер Плимли, джент., нет отвода… Лазарус Коген, купец, нет отвода…
Тюремщик рядом со мной прошептал:
— Коген, вест-индский купец. Ну, я б его отвел!
Его сосед прошептал: "Тс-с…"
— Ихний папаша дали мне пять золотых, чтоб я ему, в случае чего, подсказал, — шепнул мой сторож.
Тут я понял, что он советует мне сделать отвод присяжным. Громко я крикнул главному судье:
— Я протестую против состава присяжных. Он специально подобран. Почти половина из них вест-индские купцы.
По залу прошел удивленный шепот. Старый судья, сидевший посредине, открыл глаза, и снова устало закрыл их. Второй, сидевший справа, сердито крикнул:
— Ерунда, уже поздно. Они уже приведены к присяге. Нужно было говорить раньше, когда читались имена. — У него из-под парика на широком лице злобно сверкали желтые глаза.
— Это позор, — снова сказал я. — Вы хотите погубить меня. Почем я знаю, какие у вас правила? Я говорю вам: состав присяжных подтасован.
Старый судья открыл и снова закрыл глаза и медленно сказал:
— Тише! Мы здесь для того, чтобы судить вас. Имейте уважение к суду.
Тюремщик потянул меня за рукав:
— С этим будьте повежливее. Это лорд Стоуэлл, из адмиралтейства. Тот направо — барон Гэрроу, скотина страшная; это он повесил мальчишку. На него можешь фыркать.
Лорд Стоуэлл махнул рукой клерку. Тот передал присяжным книгу, в которой они расписались. Старый судья вдруг заговорил неожиданно глубоким и торжественным голосом:
— Подсудимый, вы здесь находитесь перед беспристрастным судом, который и будет судить вас по законам страны. Если вы желаете разъяснений по поводу порядка судопроизводства — вам могут их дать.
— Я все-таки протестую против состава присяжных. Я невиновен и…
Он махнул рукой:
— После, после… — и проскрипел другим голосом: — Попрошу обвинительный акт.
Кто-то, скрытый от меня головами адвокатов, начал читать громким, но неясным голосом. Я разобрал только: "Кроме того, вышеупомянутый Джон Кемп, он же Николс, он же Никола Эль-Эскосе, он же Эль-Демонио, он же Дьяблетто, двенадцатого мая нагло и преступно напал… м-м… на судно "Виктория"… м-м-м… собственность купца Когена и других… ограбил… шестьсот тридцать мешков кофе… м-м… и других товаров…"
Я глубоко вздохнул. Так вот оно что. Я слышал о "Виктории", помню, как в Хортоне ругался старый Макдональд. Как раз в этот день у нас сбежал негр Аполло. Я сумею доказать свое.
По окончании чтения один из судей спросил, признаю ли я себя виновным. Я начал говорить, что я вовсе не Никола, но меня остановили:
— Это вы скажете после. Теперь — виновен или нет?
Я отказался от ответа: я просто не тот человек.
Третий судья, спавший все время, вдруг открыл глаза:
— Значит, не признает себя виновным. Запишите, — сказал он, и снова заснул.
Девушка с синими глазами, сидевшая почти около него, весело засмеялась. Барон Гэрроу покачал головой и свирепо фыркнул на меня:
— Не думайте, что вы улучшаете свое положение такими выходками.
— Я борюсь за свою жизнь! — ответил я.
По публике прошел ропот.
— Тише! — сказал старый лорд Стоуэлл, — не то вас выведут, — и, обращаясь к прокурору, сказал: — Господин королевский обвинитель, кажется, первым от обвинения говорит мистер Джервис.
Пыльный паричок вскочил слева от меня. Старый лорд закрыл глаза с видом человека, едущего в долгое путешествие в дилижансе. Барон Гэрроу царапал пером по столу. Из-под грязного парика унылый голос затарабанил бесконечную речь о пиратстве вообще, пиратстве у греков, во времена Вильгельма Завоевателя и так далее, без конца. Публика слушала, вытаращив глаза. Обвинитель начал переводить испанские сопроводительные бумаги:
— Его католическое величество, из любви и преданности своему другу и союзнику, его величеству королю Англии, соизволил препроводить знаменитого Эль-Демонио…
Я не слушал, что говорил обвинитель: все это я уже слышал и раньше, в Гаване, в первой инстанции. Я увидел в дальнем ряду бледное исхудалое лицо отца. Он улыбнулся жалкой улыбкой и кивнул мне головой. Я тоже кивнул и улыбнулся: пусть знает, что я не трушу. Голос уныло продолжал: "Господа судьи и господа присяжные, мы сейчас допросим свидетелей, почтенных моряков с "Виктории", и вы ясно увидите, господа
