бахче. "Ну, погоди! — подумал я. — Сегодня я тебя отыщу, даже если ты провалилась сквозь землю. Я тебя и из-под земли вытащу за твои длинные уши". Я совсем расхрабрился. На меня напала какая-то веселая злость. "Даже если ты забралась на небо, — думал я про серую крольчиху, — я стащу тебя оттуда за твой короткий хвост. И сегодня же!" Вот такую задачу поставил я перед собой. И поэтому, как только дедушка, сев на своего серого ишака, куда-то уехал, я, несмотря на полдневную жару, схватил в руки лопату и так, чтобы не видела мама, пошел к бархану.
Вблизи пустыня вовсе не такая, чем когда смотришь на нее издали. Склон бархана усеян разной живностью. Все двигается, куда-то стремится. Я стал карабкаться по склону бархана. Остановился, присмотрелся. Ого-го! У каждого своя нора, свой дом. Свое продовольствие собрано. Я уж и не говорю о муравейниках, о которые даже верблюды спотыкаются. Я говорю о больших норах. У отверстий некоторых из них валяется кожура от разгрызенных семечек, возле других распотрошенные хлопковые коробочки, сухая трава, мусор всякий, ветошь…
"У животных ума нет, у них только привычки", — говорят. А мне кажется, что и ум у них есть. Может, не так и много, но есть. Иначе откуда им знать, что надо запасать продовольствие, которого не будет зимой? Взять, к примеру, серую крольчиху. Почему-то она не вырыла свою нору возле грядки с дынями. И вблизи от шалаша не вырыла. Решила быть подальше от людских глаз. С раздвоенной губой, лопоухая! Ну и прячься, если хочешь. Посмотрим, далеко ли ты ушла!
Я возмущался, словно крольчиха обидела меня тем, что все время пряталась. Вдруг я споткнулся о большую нору, чуть ногу не подвернул. "Ага, это и есть твоя нора!" — решил я. Спрашивается, откуда я мог узнать, что именно в этой норе живет крольчиха? Ведь сотни других нор похожи на эту. Но мне почему-то казалось, что скрывается она здесь. Я поплевал на руки и принялся раскапывать нору. Как я ни старался, дело не очень-то двигалось. Но все равно я продолжал рыть, работал лопатой с особым рвением, потому что верил: вот сейчас наконец доберусь до серой крольчихи, увижу ее, кормящую своих малых детенышей. Я рыл, рыл, а нора все убегала от меня, сворачивала, извиваясь, то в одну, то в другую сторону. Мне казалось, что это крольчиха убегает от меня по изгибам своей норы. "Ну и убегай! Я тоже настойчив! Все равно я настигну тебя! Сложу в подол рубахи твоих крольчат, похожих на серых котят, и унесу их с собой. Посмотрим, не прибежишь ли ты следом за мной, блея". Я задумался. Потому что не знал, блеют ли крольчихи или же издают какой другой звук. Но как бы там ни было, не немые же они. Во всяком случае, если у крольчихи забрать крольчат, она молчать не будет. Вот тут-то я и услышу ее голос. "Глупая! Не обижу я твоих детенышей! Я даже не потащу их насильно. Поманю, и они сами побегут за мной". Мне представилась такая картина: я шагаю с лопатой в руках, а следом за мной семенят крольчата. И первой нас увидит мама: "Ой, Базар-джан, когда это ты отыскал их?" — закричит она. Дедушка тоже удивится и похвалит меня: "Молодец, сынок!"
Я вытер со лба пот, распрямился и почувствовал, как щиплет ладони моих рук. Оказывается, от лопаты на руках моих вздулись волдыри. Да и руки словно онемели. Словом, я здорово устал. Я опустился на корточки, посмотрел, сколько я вырыл. Оказывается, я прорыл довольно большой участок. Вырытая мною траншея извивается, словно овраг. Рубаха взмокла от пота, во рту пересохло. "Эх, сейчас бы красный холодный арбуз съесть!" У меня потекли слюнки, я посмотрел вдаль. Там серело поле, засеянное кунжутом. Я знал, что там есть арбузы. Но что толку от арбузов, если они еще не созрели. Пару дней назад дедушка не выдержал моих просьб и повел меня туда. "Выбирай любой из них, и я тебе сорву!" Я схватил самый большой. Это был черный арбуз, выделявшийся среди всех других. "Давай, дедушка, вот этот!" — закричал я. Дедушка погладил арбуз и покачал головой. "Да он же совсем незрелый. Видишь, у него и кожура-то еще не стала гладкой". Я недовольно подумал про себя: "А что мне кожура, я, что ли, кожуру буду есть? Лишь бы он был внутри красный". Дедушка погладил другой, полосатый арбуз, пожал его, приложился к нему ухом и послушал. И тот не стал срывать. "Не трещит, значит, не созрел". Потом постучал еще по нескольким арбузам. Среди них были и полосатые, и черные, и белые. Но их дедушка оставил, сказав, что они не дозрели. Наконец дедушка склонился над длинным белым арбузом: "А ну, сорви этот. Вообще-то вряд ли…" Я быстренько сорвал арбуз, пока дедушка не раздумал, и положил его на сухую чистую траву. Дедушка вынул из-за пояса нож с белой ручкой, который когда-то сам смастерил, и разрезал арбуз на две части. И не ошибся. У арбуза семечки только-только начали чернеть. И сам он был чуть розовый. И все же я схватил большой ломоть арбуза, мякоть оказалась жесткой. Откусил — будто мыло ем. Есть такой арбуз не захотелось. Я нахмурился. Дедушка упрекнул меня: "Ты же очень хотел арбуз, ешь теперь!" Сунул нож в ножны и велел: "Возьми и отнеси домой, вечером ишаку скормим…"
Теперь я долго сидел возле разрытой норы, вспоминая все это. Жажда вроде отступила, мне стало полегче. Потом я приложил ухо к норе и прислушался. Мне показалось, что я слышу какое-то шипение. Я не знал, умеют ли кролики шипеть. Мне казалось, что нет. Но потом я вспомнил, что кошки хотя и мяукают, но шипеть тоже могут, особенно если разозлятся. Я подумал, что крольчиха, наверное, здорово разозлилась. Кому понравится, если раскапываешь его дом? А еще я подумал, она где-то совсем близко. Тогда я снял рубаху и стал копать с новыми силами. Вначале вроде бы мне было приятно работать без рубахи, и лопата не казалась такой уж тяжелой. Но прошло немного времени, и у меня начала гореть спина. Я быстренько надел рубаху. Я знал, что шутки с солнцем плохи. В ауле я иногда отправлялся с мальчишками купаться к арыку. Мы целыми днями загорали на солнце. И на другой день кожа слезала лохмотьями. Мама всегда ругала меня за это и дня три-четыре не выпускала из дому. Потом
