- Собирай людей, - велел Снейп Георгине.
Сонные бойцы, отмахиваясь от комаров, столпились перед хатой, в которой квартировал комиссар.
- Утром в бой, - выразил общее недовольство Хмуров. - Зачем людей баламутишь, Север?
- Дело такое, - сказал тот и изложил результаты разведки. - Освобождать некого, - закончил он. - Пути у нас два: сидеть тихо и ждать Шмелева - в село банда не сунется. Или так: утром налетим на них и со всей нашей коммунистической яростью порубаем контру!
- Как бы нас самих не порубали, - вякнул кто-то.
- Струсили? Надо было дома за печкой сидеть! - закричал Горшечников. - Вся армия дерется, а вы решили под копну закопаться?!
Бойцы зашумели.
- Ты, парень, не ори, - сказал Хмуров. - Дело тут ясное, надо идти в атаку. Однако как бы людей зря не погубить.
- Никто на войну не гнал, - отрубил комиссар. - По доброй воле пошли.
- Если мы так оставим смерть товарищей, будем последними подлецами! - рявкнул Чернецкий.
- Отомстить надо, - сказал Лютиков стеснительно.
Красноармейцы согласно загалдели.
- Шабаш, - закончил Север. - Завтра на заре выступаем.
Утром отряд выстроился на улице. Бойцы сидели в седлах прямо, их лица дышали отвагой и жаждой мести. Отряд вылетел за околицу села, оставив позади разорванный собачий лай; с разгона промчались через обмелевшую реку.
- Товарищи! - крикнул комиссар, осаживая Воронка. - Нас мало, будем брать не числом, а наскоком!
Поднялись на пригорок. Снизу, с дороги удивленные крики - не ждали. Однако бойцы опытные, вмиг собрались, поскакали навстречу.
«За волю-ю-ю!!!»
Затрепыхалось по ветру черное знамя.
«За счастье народное!» - закричал слева от Гарьки Дигорев.
«Ура!!!»
Отряд дрогнул и пошел вперед, двигаясь все быстрее и быстрее.
Две волны лошадей сшиблись, заплясали молнии шашек над белой пеной папах.
Гарька пригнулся. Шашка свистнула над ухом и вошла в шею Дигорева, смахнув Сидору голову с плеч.
Горшечников закричал от ярости и горя, вышиб врага из седла, да поздно - Сидора было не вернуть.
Впереди, в гуще сражения - комиссар, рядом на белом коне Чернецкий. Кудрявая грива полощется по ветру, шея и под пулями не гнется - легко ей нести бесшабашную, недумающую голову. Бок о бок с ним бьется помполит Лютиков, зубы щерит по-волчьи, стекла пенсне горят кровавым огнем, маузер щелкает, как орехи, буйные казацкие головы.
Вынесся навстречу помполиту красноармеец Горшечников - уставилось черное дуло Гарьке в лоб.
- Это ж я, товарищ Лютиков!
Не слышит помполит. Подоспел комиссар, хватил помполита по руке - выстрел ушел в воздух.
- Ишь, лютый!
Нахлынули казаки, унесло Севера с Лютиковым.
С пригорка застрочил пулемет. Буланая гарькина Молния споткнулась, точно налетела на преграду, рухнула головой вперед. Горшечников грянулся оземь, съежился, колобком выкатываясь из-под копыт.
Поле будто ветром выдуло. Пулемет бился в истерике.
- Погибаем! - завопил кто-то рядом. - Порубит нас казара! Тикаем, братцы!
Гарька не глядя выстрелил в раззявленный мокрый рот и, пригнувшись, побежал вперед, укрываясь за лошадиными трупами.
Пригорок с пулеметом совсем рядом, очереди рвут воздух над головой.
Низенький человек в белогвардейском мундире со споротыми погонами с невнятным криком набежал на Горшечникова. Гарька саданул его прикладом в грудь. Офицер упал. Гарька бросил его - колоть лежачего было противно.
Следом бежали красноармейцы. Пока они дрались с казаками, Горшечников всадил пулеметчику в голову пулю, выстрелом перебил цепь, которой тот приковался к пулемету.
Подоспевшая Георгина заняла место убитого.
- Справишься? - спросил Гарька.
Георгина кивнула, разворачивая «максим».
В кровавой круговерти Горшечников увидел прилизанную голову Злоклятова, вынул шашку из руки мертвого казака и нырнул в гущу боя. Несколько раз он терял врага, однако его вело чутье: выскочил прямо на корнета, вышиб браунинг из руки, опрокинул на землю. Жалобно морщась, Злоклятов смотрел на Горшечникова снизу, будто не верил, что Гарька опустит шашку.
- Контра! - рявкнул Горшечников, распаляя себя.
- Берегись! - из-за казацких спин вылетел Север на Воронке.
Сухо хлопнул маузер в его руке. Гарька увернулся от падающего на него одноглазого есаула, глянул по сторонам - Злоклятова как корова языком слизнула.
Вдали закричал Пасюк, собирая вокруг себя уцелевших. Банда собралась в кулак и, огрызаясь выстрелами, двинулась по тракту. Поредевший отряд Севера не преследовал их, добивая не сумевших добраться до своих казаков.
Горшечников бросился на кривого бандита, только что располовинившего красноармейца. Тот оскалил зубы и поднял руку.
- Бомба!
Взрыв, грохот, желтое пламя. Отброшенный взрывом, Гарька смотрел на небо, в котором кружились хлопья пепла и черные клочья человеческих тел. Потом небо опустилось, шлепнулось Горшечникову на лицо, как огромная жаба, и все померкло.
Как очнулся, увидел у самого носа пару сапог. Лязгнули шпоры.
- Живой? - спросили сверху.
Гарька закашлялся и сел.
- Живой, - заключил комиссар.
Подошли два красноармейца, уложили Гарьку на подводу. На полпути Горшечников заругался, спрыгнул с подводы и пошел сам.
Мимо проехал Лютиков, улыбнулся Гарьке. Лютый взор прояснился и ласково заголубел - кончен бой.
Затем Горшечникова нагнал Ромка Улизин. Ехал он на Серке, в поводу вел трофейного гнедого коня. Улизин охал, разглядывая свою ногу. Пуля прошла наискось, только мясо до синяка вдавила - не ноги было жалко Ромке, а разорванного сапога.
- Гарька! - обрадовался он. - Я уж думал, конец тебе. А где же Молния?
- Убили, - Горшечников шмыгнул носом.
- Жалко, добрая была кобыла. Бери вот гнедого. Под есаулом ходил.
Гарька взгромоздился на коня. В ушах все еще тонко звенело.
- Много казаков порубил?
- Вона, - Ромка вытянул черную от запекшейся крови шашку. К клинку прилипла тонкая светлая прядка.
- Не Злоклятова? - кивнул Горшечников на клинок.
- Ушел, зараза, - Улизин бросил шашку в ножны.
Прошли через станицу, ту самую, с самогоном. На дороге - пост: перевернутая телега, рядом - парень с винтовкой.
- Кто такие?
- Отряд комиссара Снейпа, - Север поглядел на часового. - Станицу стережешь?
- Стерегу, - согласился парень.
- Штык примкни, суконное рыло.
Красноармейцы, посмеиваясь, прошли мимо. Из-под сапог с кудахтаньем разбегались куры. Бойцы ловили их на ходу, сворачивали шеи, совали в сумки.
Навстречу вышла делегация - староста, осанистый старик в щегольских сапогах «гармошкой», и два казака.
- Откуда будете такие гарные? - спросил староста.
- Из города Кукуя, не добраться ни х…я, - осклабился комиссар.
Красноармейцы заржали так, что бабка, вешавшая белье на плетень, присела и перекрестилась.
Ромка стащил с плетня косынку и сунул ее за пазуху.
- Сеструхе пошлю, - объяснил он. - Нас в семье семеро. Я сапоги в первый раз только в отряде надел, а так все босиком телепался.
- А куда вы, хлопцы, стремитеся? - продолжал допытываться староста.
Комиссар небрежно ткнул в мазанку.
- Разведка донесла, - сказал он веско, - что вы скрываете от народа стратегические запасы.
- Запас, да не про вас! - выкрикнул сивобородый казак. - Повадились народ грабить! Мы теперича сами законная власть!
Север крякнул и вынул маузер.
- А ну посторонитесь, властители.
Вышиб дверь сапогом.
- Да тут не самогон, братцы, а водка! - взвизгнул завхоз Фильченко.
Комиссар тяжко вздохнул.
- Братцы! - обратился к красноармейцам великан Храпов. - Как мы есть победившие пролетарии, водку эту надо икспраприровать и с криком «ура!» истребить всю посредствием распития!
Его поддержали дружным гоготом.
- Темный ты человек, Храпов, - сказала Георгина.
Комиссар поглядел на радостных красноармейцев, развернулся и полетел прочь, разметая буркой пыль.
Ромка скорчил страшную рожу и пропел:
- Эх, яблочко,
Распрекрасное,
Водка белая была,
Стала красная!
В Чаплыжное вернулись на закате. Погибших похоронили на сельском погосте, без поповских обрядов - комиссар сказал, дескать, это все мракобесие.
Врагов оставили хоронить волкам и воронам. С той стороны ветер доносил запах тухлятины.
Подводу с водкой поставили рядом с комиссарской хатой - для догляда.
Бойцы бродили по улицам, горланя песни, наливали сельчанам.
Во дворе у хаты Чернецкий бил чечетку - локти наотлет, золотые цыганские кольца качаются в ушах. Говорили, будто Серафим шляхтич, голубая кровь. Кто говорил - того бывший анархист лупил беспощадно.
Вот и сейчас - слово за слово, комиссар с Чернецким заорали друг на друга, Серафим шваркнул стаканом о землю, Снейп с размаху двинул ему в зубы. Оба вылетели в огород. Их не разнимали - привыкли, да и себе дороже. Две собаки дерутся, третья не приставай.
Под грушей пил чай Лютиков, морщась от звуков ударов.
