Деревни и хутора близ города были разорены; хуторяне не то ушли, не то попрятались - ехали, как через кладбище. Неподалёку от города, однако, наткнулись на маленький обитаемый хутор. На поле бабы жали пшеницу, два мужика - старый дед с бородой до пояса и парнишка лет пятнадцати, вооружённые на двоих одним обрезом, совещались, поглядывая на стоявшую на отшибе хату. Рядом, под сенью гигантских подсолнухов, толстушка в пятнами выцветшей юбке утешала беременную молодуху.
- Что стряслось, красавицы? - спросил Чернецкий, которому до всего было дело.
- Та бисы какие-то в галининой хате засели, чи казаки, чи кто, - отозвалась толстушка.
- Вы их, никак, воевать собрались? - осведомился комиссар.
- Ни знаємо, шо и робити, - мрачно сказал старик.
- В ружьё! - велел комиссар, поворачивая коня к хатке. - Долгодумов, Улизин, давайте на разведку. Храпов, стой, где стоишь. Тебя за версту видать.
Хатку оцепили в два счёта. Отряд в ней сидел тихо, будто состоял из мышей.
- Так где они? - комиссар оглядел дом.
- Это не казаки, - отозвался Лютиков в недоумении. - Те бы сразу начали отстреливаться.
Подбежал Долгодумов.
- Хата щелястая, - сказал он, - охраны никакой.
- Хорошо вооружены?
- Пулемётов точно нет. Только винтовки. Странные они, товарищ комиссар. Сброд какой-то.
- Эй, кто такие будете? - осторожно крикнули из хаты.
- Отряд комиссара Севера! Именем революции - сдавайтесь!
В доме посовещались.
- Не стреляйте! Мы выходим.
Один за другим хату покидали люди, высоко подняв руки.
- Это кто? - растерянно спросил комиссар. - Что это за отребье?
Вид пленные имели самый затрапезный - рваные шинельки, кургузые пиджачки, опорки. Знаменосец, тащивший свёрнутое чёрное знамя, был обут в калошу на левую ногу и рваный сапог на правую.
* * *
- Капрал Шнобцев моё фамилие. Дезертиры мы, - сказал вожак удивительного войска.
- Откуда? - комиссар развеселился.
- Отовсюду. Вы бы нас не трогали, а? Мы же чего… домой пробираемся.
- Вижу я, как вы пробираетесь, - заметил Чернецкий, разглядывая соломенное канотье на голове одного из дезертиров. - Из Красной Армии тоже бежали?
- Мы большевикам сочувствующие, - заверил Шнобцев.
- Почему флаг не красный?
Шнобцев замялся.
- Так… надо красный? Будет!
Бойцы начали смеяться:
- Ну, пройда!
Фыркнул и комиссар:
- Жулик ты, Шнобцев.
Один Лютиков передёрнулся и поглядел волком.
- Такие мародёры позорят всех бойцов революции!
Снейп похлопал его по заострившемуся от неприязни плечу.
- Какие же это революционные бойцы? Всякий видит, что простые шаромыги.
- Ни боже мой! - поклялся Шнобцев. - Никогда мы грабиловки ни на грош не сочиняли! Всё у мёртвых отняли. Им-то имущество уже без надобности.
- Поехали, - сказал комиссар. - И так до ночи проваландались.
- Эй, а мы?
- Сдайте оружие и валитесь к чёртовой матери.
- Хоть наган разрешите оставить! - взмолился Шнобцев, опасливо посматривая на старика с обрезом. Из-за его спины выглядывала толстушка. В руке она держала чугунную сковороду на длинной ручке. - Постреляют же нас.
- Туда вам и дорога. Ладно, один оставьте. Всё равно до стенки доиграетесь. Поворачивай, ребята!
- А может, мы с вами? - совсем осмелел Шнобцев.
- Нет! - рявкнул Лютиков.
- Товарищ помполит! - удивился комиссар. - Люди просятся в Красную Армию. Нельзя им препятствовать. А дисциплину мы в них воспитаем.
Лютиков с сомнением посмотрел на хитрую рожу Шнобцева.
- Ты это мне назло? - спросил он досадливо. - В отместку за Делакур?
- Ну что ты, - комиссар дернул ртом, пряча улыбку. - Какая такая Делакур? Ты ж у нас ничем, кроме мировой революции и воспитания пролетариата, не интересуешься.
Помполит насупился ещё сильнее и повернул конька. Всю дорогу до города он демонстративно держался рядом с Чернецким.
Флора Гавриловна, дочь инженерного спеца Делакура, вместе с папашей своим оказалась в соседях с руководящим составом отряда Севера, и немедля заняла мысли, если не сердца оного состава. Скромный Лютиков только вздыхал и читал иногда красавице Фета, а вот комиссар с Чернецким сразу перешли к боевым действиям. Иной раз Гарьке казалось, что борются они за Флору, как за приз - не ради прибытка, а из желания обскакать соперника. Флора Гавриловна, однако, оказалась крепостью неприступной и близко к себе никого не подпускала. Впрочем, и не отталкивала. Едва разочарованный соискатель начинал терять к ней интерес, как красавица приглашала его на чай или позволяла проводить её до папеньки, денно и нощно пропадавшего в порту.
Гарьке с Ромкой Флора ужасно нравилась, хоть надежды у них не было никакой. Да и кому бы она не понравилась? Мало что красавица, так ещё и папаша Делакур, обожавший дочку, наряжал её, будто куклу. Шёлковые локоны, шёлковые ножки, зубы - один к одному, как жемчуг в ожерелье…
- А чего это Лютиков злится? - спросил Ромка шёпотом.
- Вчера Делакур опять в порт засобиралась, - желчно сказала Георгина, - просила Лютикова с нею прогуляться. Так Снейп его услал в окружком за какой-то надобностью, а сам пошёл провожать.
- Куда народ - туда и урод, - проворчал Гарька.
- Делакур, Делакур, - замурлыкал Ромка по-котовьи. - Хороша Глаша…
- Да не наша, - добродушно одёрнул друга Гарька. - У неё сердечных претендентов поболее, чем у тебя волос на голове.
- Оно и немудрено. - Ромка стащил шлем, погладил себя по макушке, покрытой жёсткой медной щетиной. - Медленно растут. Что б такое сделать, чтоб побыстрее взошли?
- Намажь башку навозом, - посоветовал Фильченко. - Вмиг заколосится.
Бойцы загоготали. Ромка надел будёновку и осклабился, ничуть не обиженный. Масса солдат, дезертиров и беженцев принесла в город тиф. Север велел всему отряду уничтожить вошь и первый остригся.
«Не отрежу!» - ерепенился Улизин, однако сдался после того, как в сыпняке свалился Чернецкий, тоже державшийся за свой чуб до последнего. Прошло три месяца - чуб не спешил отрастать. Гарьке подчас становилось неловко перед другом: у него самого волосы отрастали как по волшебству.
Горшечников поймал взгляд Серафима: худой, как щепка, будто обгоревший после болезни, но по-прежнему весёлый, он всё равно был хорош, и даже пахло от него аткинсовским «Шипром». Чего удивляться, что Делакур его и выбрала.
Чернецкий подмигнул Георгине.
- Чего скучная?
Та сжала губы и отвернулась. Не могла простить Флоры Гавриловны.
- Что вы в этой тунеядке находите? Нетрудовой элемент! Сидит на шее у отца, только и знает, что наряжаться.
- Она в концертной бригаде работает, - вступился за Делакур Гарька.
Георгина вовсе свела брови: не то обиделась на друга, не то вспомнила, как в той же концертной бригаде с выражением прочла басню «Стрекоза и Муравей», глядя прямо на Делакур, сидевшую в первом ряду, а та лишь улыбалась беззаботно.
К счастью, отряд вступил в город; вскоре были на месте. Прохожие поглядывали на воинство Шнобцева, тащившееся в арьергарде. Впрочем, особого интереса оборванцы не вызывали. Видали всяких.
- Фильченко, выдай им какую-нибудь одёжку, и по квартирам. У хозяев ничего не брать - это наш район. - Для убедительности Север показал Шнобцеву кулак. Тот понятливо кивнул.
Ромка с Гарькой стояли в двухэтажном доме, владелец которого, врач по деликатным болезням господин Попорыкин, бежал в Константинополь с машинисткой из городской управы и семейными сбережениями в кожаном саквояже. Жене он оставил самое дорогое - дочь на выданье.
По ночам Гарька порой слышал доносящиеся из открытых окон второго этажа рыдания, перемежавшиеся бурными этюдами Шопена и стонами: «О, она погубит его, эта ужасная женщина! Замагнетизирует и бросит! О, мой бедный Жоржик!»
«Не волнуйтесь так, мама, - отвечала нечувствительная дочь. - Если бросит, будет ему поделом».
«О, как ты бессердечна, Пассионария!» - восклицала мать, ударяя по клавишам.
«Буржуи, - ворчал из своей комнаты Хмуров, также квартировавший на первом этаже. - Развели страсти, уснуть не дадут».
Георгина и Олёна Максимова, занимавшие комнату рядом со спальней барышни Попорыкиной, выпрыгивали прямо из окошка в сад и шли в гости к Храпову: тот поселился в летней кухне.
Место было тихое: не шумели красноармейцы, не гуляли матросы, не шныряли подозрительные личности в жёлтых остроносых штиблетах. Вокруг дома бродили пузатые козы, обгладывали ветки акации, ловко вставая на задние ноги. На верёвке сушилось штопаное бельё; дикий виноград, обнявший лозами забор, закрывал дом от взглядов прохожих.
После томительного, пыльного зноя приятно было облиться холодной водой из колодца за летней кухонькой - чем богаты были хозяева, так это водой. Остатки былого благополучного быта давно разлетелись по базарам и толкучкам. Красноармейцы вместо бесполезных денег платили за постой продуктами, да ещё и дрова приносили. Хозяйка, несмотря на всю пользу от постояльцев, смотрела на них с тихим ужасом. Дочка была не так пуглива. Необходимость добывать пропитание для себя и всего ужасающейся матери закалила её сердце, и без того не слишком трепетное.
