— Вот так да! — усмехнулся Туор. — Ведь, он проснуться в любую минут мог!
— Теперь то я и сам понимаю, что — мог и, даже — проснулся. А тогда вспомнил я одну старую книгу, в которой сказано, что богатыри, после ратных подвигов, спят по три дня. Вот я его за богатыря и принял… И вид у него был такой изможденный, что тут, казалось, не трех, а и тридцати дней не хватило бы… Ладно, сам вижу — глупо поступил. А, хотя… не пошел бы к березе — тебя бы не встретил — кто знает — может, не ты бы сейчас ужинал, а — тобой, под темным кустиком; а олень был бы тебе хорошей приправой!
— Вечно вы, хоббиты, болтаете!
— Ладно — ужин готов, а гости заждались.
И вот, вооружившись деревянными подносами, отправились они в гостиную. Это была большая, вырытая по всем хоббичьим обычаям зала, в которой даже и «человеку-медведю» было просторно — вот, разве что, сидел он не на стуле, а прямо на деревянном полу.
Темным деревом были обиты и стены, и потолок. В очаге потрескивало пламя, высвечивало большие настенные часы, которые показывали половину первого. Возле часов, все крутился гном, причмокивал губами, открывал крышку, трогал какие-то рычажки, и при появлении Фалко, торжественно изрек:
— Наша работа. Гномья.
Фалко повел носом — густо пахло медом. Тут только хоббит увидел, что «человек-медведь» держит пред собою большую лохань наполненную этим золотистым напитком. Он протянул ее Фалко:
— Не мог же я придти без угощения…
Его прервал гном:
— А где же яблочный пирог?!
— Сейчас, сейчас! — засуетился Фалко, который остановился было за столом, оглядывая эту компанию (ведь, подобной ей, хоббитские холмы отродясь не видали!).
Через полчаса ужин был расставлен на столу, в камин подложены дрова, а кое-кто занимался поглощением пищи. Особенно отличался в двиганье челюстями гном — это он полностью съел яблочный пирог, три тарелки супа, а, также — полностью жаренного гуся. После этого, он выхватил из ручищ «человека-медведя» жбан с медом, осушил его наполовину, вытер бороду, и уже тогда спокойно принялся прихлебывать пиво, извиняясь:
— Уж знали бы вы, сколько я в дороге без еды, без ночлега пробыл — еще б не так на еду набросились.
— Давайте, кстати, представимся. — предложил златокудрый эльф, и, поднявшись, молвил. — Имя мое Эллиор, родом я из Ясного бора, но отсюда, до моего дома, если идти прямиком на юго-восток — две недели.
— Я Мьер, — поднялся «человек-медведь». — Мой дом в трех днях ходьбы — среди жужжанья пчел мои хоромы!
— Наконец — я Глони, — представился гном — лишь слегка приподнялся, и с чувством выполненного долга плюхнулся на место.
Настала очередь представиться Фалко и Туору. Когда представился последний, раздался звон колокольчиков, — в тех часах, что висели над камином, открылись резные дверки, выдвинулась подставка, а на ней — маленький, рыжий гном и наковальня. Совсем как живой, окинул этот гном собравшихся, взмахнул кувалдочкой и ударил по наковальне: «Бам!» — один час ночи: гном еще раз осмотрелся, после чего убрался восвояси.
— Наша работа. — еще раз похвалил часы Глони.
— Да, да — мне они перешли в наследство от прадеда, а он был большим любителем путешествовать. У меня и книги, им привезенные есть… Хотя, самая большая коллекция книг — у Бродо-звездочета. Так вот — он и в Казаде Думе побывал — научил нас выращивать грибы…
— Да, да. — закивал Глони. — У нас, у световых колодцев выращивают и грибы, и иные плоды — однако, лучшую еду поставляют нам эльфы Эригиона.
— …Так вот, в знак дружбы, гномы и подарили моему прадеду эту, как они сами ее называли — «игрушку».
— Конечно, игрушку. — добродушно усмехнулся гном. — Зачем она? Каждый, кто чувствует Солнце и Луну, в точности может сказать, и какой сейчас час. Ну а их чувствуют все создания, кроме всяких орков и троллей.
— Кстати, о троллях. — вмешался Эллиор. — Ведь, именно о них хотел ты нам поведать.
— Конечно же! 0 выкрикнул Глони. — Я, ведь, просто хотел, перед тем, как о мрачном говорить вспомнить о добром. Ладно — слушайте. Через три дня, как и было условленно, мы должны были встретится в доме у Мьера. Я возвращался от Северных кряжей, шел осторожно…
— Да уж — сейчас без осторожности тяжело придется. — вздохнул Мьер.
— И вот — дней пять назад, слышу впереди страшный хохот, ругань, удары; да еще пламя ревет. Ну — я кустами пополз — смотрю: был, видно, какой-то небольшой городок. Теперь — одни развалины дымятся. А среди развалин орки ходят — награбленное в обозы тащат. Стал я внимательнее вглядываться. Смотрю — с севера, все новые и новые вражьи толпищи подходят. На поле, что рядом было, ставят огромные черные навесы, и под навесы те — троллей сгоняют. Вы же знаете, как губительно для них солнце.
— Да, да! — обрадовался, что может блеснуть знаньями Фалко. — Я в книге читал: чуть только коснется их солнечный луч, и они в камень обращаются.
— Так и есть. — подтвердил Глони. — Они из камни были созданы, и живут только волшебством, ну а солнечный свет их истинную сущность высвечивает. Бояться солнечного света и орки — ведь, их сердца тоже из камня, и при свете дневном — слабеют, с превеликим трудом бьются. Ну, так, стало быть, на чем я остановился?.. Ах да — смотрю: на поле все больше и больше этих тварей набивается; да там не только орки да тролли, а и такие твари, о которых и мы гномы позабыть успели. Например — паук, который больше медведя, да тьму вокруг себя ткет.
— Мы сегодня такого у Ясного бора видели! — выкрикнул Фалко.
— Ладно. — махнул рукою Мьер (от этого взмаха густые Фалковы волосы всколыхнулись). — Потом расскажите, пока — дослушаем старину Глони.
— Да, да! — продолжал старый гном, и глаза его потемнели, словно бы наполнились недавними, мрачными виденьями. — День то, вроде, близится солнечный, а над полем тем все тьма сгущается! Все гогочут, все чего-то бьют; а с севера все новые и новые силы подходят. И дракон пролетел. Вот страх то! Чтоб с таким войском, да еще дракон — это ж целая армада! Это ж, будто новая великая битва уготавливается! Ну, чтобы больше узнать, поймал я одного орка — пришлось его припугнуть маленько — он, что знал — мне выложил. А знал, что идут они на Казад-Дум. В тот же день, я отправил послание к Дарину. Сам же поспешил к родине своей. Да, хоть и претерпел я известную вам обиду от государя, а, все же, конечно: родина она и есть родина, и когда стала грозить ей беда…
— Короче, короче, друг Глони. — нетерпеливо подергивал медовый бочонок Мьер.
— А короче — шел я с остановками лишь на маленькие совсем, часовые привалы — пять дней, и пять ночей. Шел я, как мог быстро, — хотя, не ждите и очень многого, от такого старика, как я — а, ведь — это был единственный способ хоть как-то обогнать их армию. Орки в темени ночной могут бежать без остановки часами, могут и днем — ежели только их будет направлять на то злая воля. Итак, только из-за троллей, и других тварей — мне удалось обогнать их, но вот на сколько…
А вот Мьер, и видом, и голосом своим стал мрачен:
— Выходит, что, пока мы сидим здесь, треплемся — они по дорогам бегут; выходит — волна черная по земля, как в былые времена катится, а мы тут о всяких игрушках болтаем…
— Ведь, Казаду катится, да? — дрогнувшим голосом, спрашивал Фалко.
— Да, да. — вздохнул Глони, погрузивши руки в свою бородищу.
— Ну… — выдохнул хоббит. — Вы их отобьете. Я знаю — ничто ваших ворот не сокрушит.
— Да, да. — все так же задумчиво говорил гном, потом — как взорвался. — Но завали их камнями! — это великая сила! Это же тьма! И у них там какие-то машины хитроумные — видно, для битья скал. Думаю, и дракон не один. Помимо того, нельзя забывать и об волшебстве — ВРАГ, ведь, с ними; темное волшебство — страшная сила…
— А мы увидим это войско? — с дрожью спросил Фалко. Он ожидал увидеть хоть издали созданий мрачных и страшных, надеялся, что посетит его после этого его поэтическое вдохновенье.
— Конечно, увидите. — рассеяно отвечал Глони, а от следующих его слов, Фалко упал бы, коли бы на стуле не сидел. — Ведь они сожгут эти ваши Холмищи, как и тот городок.
— Да как же так? Да какое им до нас дело?
Фалко не на шутку переполошился. Да — он до этого не раз чувствовал, что Холмищи их — это, как остров вокруг которого движется река армий, времен, изменяющихся границ — все это не касалось хоббитов, которые принадлежали сами себе, а не каким-либо королям. Мирная, степенная жизнь, постоянные разговоры о делах урожайных часто раздражали Фалко — ибо он верил, что призвание хоббита в чем-то более высоком. Ему хотелось поэтических образов — драконов парящих в небе, величественных королей, которые с доблестными армиями двигались бы куда-то — неважно куда — только бы видеть почаще движенье этой жизни — такой жизни, которую представлял Фалко из древних сказаний.
