Мимо вагона неслась тачанка, выкашивая поднимающихся красноармейцев.
Горшечников с вагона прыгнул пулемётчику на холку. Хрупнули кости, пулемётчик ткнулся в горячий ствол. Гарька застрелил возницу и схватил вожжи. Несколько красноармейцев на ходу запрыгнули на тачанку и с неё принялись стрелять по врагу.
Возле ящиков с орудиями Долгодумов отбивался от наседающего бандита - большого, шире Храпова, в ильковой шубе, накинутой поверх матросской тельняшки. Гарька выстрелил, пуля взорвала бандиту голову. Новил влез на тачанку.
- С пулемётом справишься? - крикнул Гарька.
Долгодумов кивнул, заложил ленту в приёмник и хлопнул крышкой.
Вдруг Гарька увидел Злоклятова. Усмехаясь, тот глядел на комиссара, сбивавшего выстрелами из браунинга лезущих на платформу бандитов.
Гарька разрядил обойму в упор, пули измочалили стенку вагона. Злоклятов упал, как подрубленный, но тут же вскочил, стреляя в ответ.
- Вот гад… заговорённый!
Красноармейцы дружно закричали: «Гони! Не стой!»
Злоклятов остался позади. Тачанка, подскакивая, летела туда, где под черным знаменем с гадюкою, выползающей из «адамовой головы», вертелся на ахалкетинце сам Безносый. Рядом, плотно усевшись на толстозадого серого мерина, стрелял по наступающим Пасюк, слева однорукого прикрывал младший Злоклятов.
Два вражеских пулемета били безостановочно. Одна из гарькиных лошадей упала на колени, следом повалилась вторая. Красноармеец, стоявший за Горшечниковым, рухнул сначала на него, потом - на землю. Человеческая кровь смешивалась с лошадиной, красила белый ковыль.
Лошадей выпрягли, общими усилиями развернули тачанку пулемётом к врагу. Пока возились, пулемётчики атамана покосили бойцов; остались Гарька с Новилом да матросик из подразделения Чернецкого.
- Вода есть? - спросил Долгодумов.
- Откуда?
- Тогда отстрелялись, - Новил вытер пот фуражкой. - В кожухе пусто, вся выкипела.
Гарька поднял голову. Тачанку обтесало очередью. Горшечников, ругаясь, сунулся назад - щёку утыкало мелкой щепой.
- Амба, что ли? - вздохнул матросик, передёргивая затвор винтовки.
Долгодумов вдруг заулыбался и показал назад. Гарька обернулся. Из степи, из-за путей, шли длинные цепи войск.
- Чьи это? - матросик вытянул шею, чтобы лучше разглядеть.
- Наши, шмелёвцы.
Отплёвываясь огнём тачанок, банда развернулась и поскакала прочь, уводя с собой единственную подводу с боеприпасами. Орудия остались у красных.
Север спрыгнул на землю, неловко клюнул Георгину в заплаканную щёку.
- Не реви. Видишь, живы… Чего стоим, хлопцы? Грузите орудия, а потом до станции. Там отдохнём.
Подошёл Серафим. Комиссар поглядел на него зверем.
- Почему не подали сигнал тревоги?
- Безносый подошёл с другой стороны, - ответил Чернецкий.
- С какой - другой? Он наступал от станции. Где вы были?
- Заехали проверить склады.
К седлу матроса, стоявшего рядом с Чернецким, была приторочена штука сукна. Сам Серафим не брал ничего, кроме оружия, но бойцам своим позволял грабить всласть.
Север прикрыл глаза, будто у него вдруг заболела голова. Подошёл маленький кривоногий офицер - командир взвода, присланного Шмелёвым, спросил, закончена ли погрузка.
- Можете отправлять, - сказал комиссар.
Усталый, истрёпанный отряд зарысил к Кисляковке.
- Я целиком несу ответственность, - тихо говорил Лютиков. - Не удержал Серафима.
Комиссар, посвистывая, сшибал нагайкой репейные головы.
- Доложи Шмелёву, пусть трибунал решает…
- Ты замолчишь? - спросил Север.
Помполит замолчал.
Красноармейцы разместились на ночёвку в первой свободной хате. Хозяйка, древняя старуха, еле выбралась из угла. В хате было пусто: старый стол да голые лавки.
- Как же ты живёшь, бабушка?
- Живу, - старуха пожевала губами. - Всё живу… Курочка у меня была рябенькая, и ту скрали. Хорошая курочка была, ноская.
* * *
Лютиков посмотрел на Горшечникова и улыбнулся своей тихой, застенчивой улыбкой.
Гарька шарахнулся к порогу.
- Не я это, товарищ помполит! - сказал он страстно. - Не брали мы ничего. Что мы, звери? Голо же у бабки.
Вошел Новил Долгодумов, посмотрел на шепчущую хозяйку. Прошёлся по хате, остановился в «красном» углу.
- Снимок тут висел, - сказал он. - Куда делся?
Старуха уставилась в пол, мелко тряся головой.
- Делся куда-тось, - проговорила она нараспев. - Куда-тось делся… Курочка у меня была рябенькая…
- Ступайте на улицу, мамаша, - Новил положил руку на плечо старухи, мягко подталкивая её к выходу. - Там вас покормят.
Старуха, сжав руки под рваным полушалком, вышла из голой, сухой хаты. Долгодумов сел на лавку, поставил винтовку меж расставленных колен.
- Фотография батина тут висела, ещё с германской, - поделился он. - Украли, что ли? Кому надо стало?
- Это твоя мать? - тихо спросил Лютиков.
Долгодумов кивнул.
- Можно, я её с собой возьму? Видите, какая она… разве такую оставишь?
- Да ведь не выдержит она, - сказал Ромка. - Годы у нее не те, в красноармейском обозе ездить.
- Она у меня не старая.
- Сколько ей - шестьдесят? - вздохнул Лютиков.
- Сорок… будет в июне.
Помолчали.
- Батя мой был председатель ревкома, - объяснил Долгодумов. - Начальником станции служил. Когда наши ушли из Кисляковки, он остался. Дроздовцы его запытали насмерть. Трое суток убивали. Мамашу у него на глазах шомполами пороли, чтоб сильнее мучился. Бабы её потом выходили, в уме только повредилась.
Со двора донесся протяжный крик.
Новил бросился вон из хаты, Горшечников с Улизиным за ним.
Мать Долгодумова с тонким звериным воем царапала лицо пленному есаулу.
- Это он её тогда шомполами… ирод, - прошуршала какая то баба. - А мужа её, Ферапонт Михалыча - шашкой. Сначала руки-ноги обрубил, потом - голову.
Есаул мотнул головой, будто медведь, шваркнул женщину о стену. Та оползла вниз и осталась лежать, разметав в пыли седенькие космы.
Бабы ахнули.
Север ударом сшиб есаула с ног, придавил сапогом и разрядил в него обойму браунинга.
- Что такое? - Лютиков вышел из-за хаты, вытирая руки полотенцем. Взглянул на мёртвого есаула. - Север, ты сапоги испачкал.
Комиссар взял у помполита полотенце, стёр с сапог жирные красные пятна.
- Ну, что уставились? - сказал он станционному народу. - Идите спать. Власть больше не переменится.
Весть о том, что за операцию под Кисляковкой Шмелёв представил Снейпа и Гарьку с Георгиной к ордену, застала отряд в Тимашевске. Награждение проходило в городском театре, после митинга. Народу набилось плотно, от махорочного духу и речей в красноармейских головах плавал туман. На митинг приехал сам командарм.
Гарька, нетерпеливо вздыхая, сидел рядом с Ромкой, по левую руку вертелась Георгина. Насилу дождались, пока Шмелёв договорит, наконец:
- Ксаверий Снейп награждается орденом Красного Знамени эр-эс-эф-эс-эр.
- Ур-ра!!!
Комиссар вышел из президиума. Шмелев прикрепил орден, сказал что-то - Север отозвался кратко: «Служу народу», сел обратно за стол и немедленно принялся шептаться с Кондратом Засувкой.
Вызвали Горшечникова.
Шмелев принялся рассказывать о его заслугах. По его словам выходило, что Гарька - вовсе не Гарька, а былинный богатырь. Горшечникову стало жарко от похвал. Не зная, чем себя занять, он налил воды в стакан. Пить не стал - боялся поперхнуться.
- … орденом Красного Знамени эр-эс-эф-эс-эр!
- Ур-р-р!.. - отозвался зал.
Гарька стоял прямо, как полено, пока Шмелев прикалывал орден к его гимнастёрке, деревянным шагом спустился в зал и только там, усевшись, отмер.
Георгина весело взбежала на сцену, но перед президиумом присутствие духа вдруг оставило её. Она начала говорить, сбилась, побледнела, зачем-то заплакала.
- Спасибо, товарищи, - выговорила она наконец.
Зал взорвался аплодисментами.
- Вот осрамилась, - прошептала Георгина, садясь рядом с Гарькой. - Перед комиссаром стыдно.
- Он на тебя вовсе и не смотрел, - утешил её Горшечников.
Георгина помрачнела. Из зала вышли вместе. Гарька поглядывал на свой орден и всё норовил потрогать. У Георгины вся радость из глаз ушла. Она шагала, задумчиво глядя перед собой, красная косынка ровно лежала на чёрных кожаных плечах.
- Может, помиритесь с Ромкой? - спросил Горшечников неуверенно.
Георгина мотнула кудрявой головой и прибавила шагу.
На ночь командарм не остался, уехал вместе с Засувкой и Моголовой.
Отряд собрался в доме старосты, где квартировал комиссар.
Чернецкому награды не досталось. Он всё равно ходил гоголем, шутил и балагурил больше всех. Как выпили, подсел к Георгине и завёл развлекательные речи. Улизин зло щурил глаза. Когда Чернецкий приобнял девушку за плечи, Ромка поднялся, однако ссоры завести не успел - Север отозвал Серафима в сторону.
- Ты вот что, - сказал он. - К Георгине не лезь.
- Ревнуешь? - Серафим показал белые зубы.
- Смешно, - буркнул комиссар. - Не трогай девчонку. Стар ты для неё.
