все же вытащил нас… — шепотом выговаривает Элуред, еле ворочая языком, и открывает воспоминания — свою единственную защиту здесь.
Железная рука вздрагивает. Разжимается, и Элуред чуть не падает. Турко стремительно меняется снова — в лице и всем собой.
— Что…
— Князя Маэдроса ждут братья, — выдохнув страх, Элуред торопится сказать главное, пока здесь хоть кто-то ему отвечает. — Амрод и Маглор. Он им нужен. Они ждут его! Я просто пришел передать!
— Просто пришел? — спрашивает медленно другой голос. — Просто выманил стража… Давай его сюда.
— Руки убери от моей добычи, умник, — огрызается Турко. Отбивает протянутую руку черноволосого нолдо редкой красоты, словно нарисованного черной тушью по белому листу бумаги, и с недоброй усмешкой. Он даже меняется меньше, словно застыл в этой надменной красоте. Только пятна копоти возникают и пропадают на его руках.
— А потом тебя снова за шкирку вытаскивать, торопыга? — фыркает Куруфин. — Ты выдал нас, болван! Мне надоело ловить тебя за хвост!
— Князя Маэдроса ждут братья, — повторяет Элуред через силу. — Амрод Феанарион днем и ночью сидит у его постели и зовет его.
— Впервые слышу. Ты кто, добыча?
— Я целитель, — голос Элуреда почти не дрожит, но Куруфин все равно недоверчиво кривится. Глаза его холодны — тот же в точности ледяной гранит, что у брата.
— Это дориатский детеныш, — Турко снова встряхивает его и смотрит недоверчиво.
— Для детеныша великоват.
— Я сказал, руки убери, это мой!
— Это ловушка на тебя, доверчивый дурень!
Элуред закрывает глаза, чтобы защититься от безумия, творящегося над его головой. Старается ощутить свое тело, чтобы вернуться, пытается позвать на помощь — но чужая воля давит сильнее, она единственная действительность здесь, и тем слабее чувствует себя неудачливый сын Диора.
Его встряхивают, он открывает глаза — и видит, как дрожат и колышатся напротив них языки гневного огня, пляшущего вокруг башни. Туда же поворачивают головы двое спорщиков.
Амрод Феанарион, взъерошенный, злой, голыми руками раздвигает это пламя вокруг себя, делает из него шаг к подножию крепости. И смертельно бледнеет.
— Майтимо… — говорит он хрипло.
— Морок или нет? — думает вслух Куруфин, отступая к дверям башни и с лязгом обнажая меч.
Турко медлит, колеблется, не решаясь, что делать с нелепой своей добычей.
— Майтимо, безумец! — выкрикивает Амрод, стискивая кулаки. — Вернись или уж вправду убирайся в гребаный Мандос!
Не успевает никто ничего сказать — он прыгает вперед, хватает Турко за рубаху, оттаскивает от Элуреда и впечатывает спиной в медную стену.
— Нельо! Очнись! — орет он Турко в лицо, у Элуреда аж звенит в ушах. — Сколько мне смотреть на твое живое тело, где никого нет?! Сколько ждать?! Да прибить тебя своей рукой проще, чем смотреть день за днем в эту пустоту!
Отпускает Турко и кидается к воротам, едва не напарываясь на клинок Куруфина, чтобы схватить и его за грудки. От криков идет по стенам звенящее металлом слабое эхо.
— Старший, сволочь ты безумная!.. Хотел бы умереть — давно бы умер! Вернись, бешеный, я ненавижу снова ждать! Отгораживаться! От своих! Майтимо! Ты нам нужен! Вернись!
Ветер обрушивается со всех сторон, прибивая огонь. Амрод отскакивает от ворот, и видно, что щеки у него мокрые от слез. А затем вихрь другой силы захватывает Элуреда и младшего Феанариона, эта действительность рассыпается, исчезает…
Он лежит на полу, под его спиной теплые доски вместо холодной меди, голова на живом и мягком, а вихрь силы еще бушует над ним, только у него появился голос и имя.
— Нэрвен… — Элуред открыл глаза, жмурясь от дневного света и понимая, что сейчас получит заслуженную трепку. — Нэрвен, я цел. Это моя затея.
Ее ярость давила неподъемным грузом, и такого гнева на ее лице он не видел даже в детстве.
И все это нацелено — мимо него. Она даже не смотрит!
Без труда Нэрвен подняла с пола рослого Амрода — одной рукой, за ворот, словно желая его придушить. Даже наверняка желая. Элуред стукнулся затылком об пол, пошевелился с трудом…
— Мы поверили вам! — прорычала Нэрвен, и Элуред понял, что она его и не слышит. — Что ты сделал с ним? Что? Он вытащил тебя, помогал, но вам все мало? Хоть кого-то видишь, кроме себя?!
Амрод молчал, и вряд ли еще понимал, на каком он свете, его щеки и вправду были мокрыми от слез. Он лишь машинально перехватил и сжал запястье сестры.
Вокруг сгрудились эльдар. Верные Феанариони теснятся у постели беспамятного, синдар и несколько гондолинцев — со стороны дверей, все при оружии, и чтобы его выхватить, нужно лишь одно желание, или одно слово справедливо разъяренной Нэрвен. Целительницы, когда-то отложившей меч ради учебы, но взявшейся за оружие снова при обоих разгромах Дориата.
— Отвечай! — Нэрвен искала и не находила слова, встряхивая брата как щенка. — Что ты сделал?!
Взгляд Амрода слегка прояснился, он вскинул голову. Сдержал левую руку, схватившуюся было за нож.
— С ним — ничего. Я только отправился следом.
— Куда? Куда ты сунулся, криворукий лесной головорез?!
— А должен был послушно ждать? Возле двух тел вместо одного?!
Элуред выпрямился, подавил трусливое желание зажмуриться и заорал, кажется, в первый раз лет за десять:
— Тихо! Нэрвен! Я здесь!
«Если Лимьо испугался и не передал мои слова…»
Упала тишина. Амродовы верные смотрели на него в ярости, синдар — ошеломленно. Нэрвен поворачивала к нему голову медленно-медленно, как во сне, словно он докричался с другого берега Сирионской бухты… Она вправду не видела и не слышала его!
Зато его видел Амрод, и такую отчаянную надежду, обращенную к нему, Элуред видел только в глазах смертельно раненых, которым обещали жизнь. Ответить на нее было нечем.
— Нэрвен, эту глупость я сделал сам. Успокойся. Пожалуйста. Прости меня.
Руки Нэрвен разжались и бессильно упали, Амрод пошатнулся, вернувшись на землю.
— Рэдо… Глупый ты мальчишка…
Он вспомнил, что говорил в юности брат после своих выходок, опустил голову и ляпнул:
— Дай мне по шее, я заслужил.
Вокруг шумели, беспокойно переговариваясь, и самое главное — к оружию никто больше руки не тянул. Верные Амрода что-то объясняли, наверное — что они нашли утром.
Время. Почему так долго?
