— Ну, среди вас много представителей рода Келли, которые могли бы поддержать эту традицию.
Тем не менее никто из молодого поколения не умел играть ни на скрипке, ни на волынке. Однако, когда волынка заиграла, дети начали танцевать, подпрыгивая и кружась на месте; в центре толпы отплясывала Агнелла.
Патрик жестом подозвал меня.
— Я нашел здесь кузнеца, — сказал он.
Мы прошли на дальний край лужайки и остановились, заглянув через открытую дверь в темную кузницу. Кузнец, очень крупный мужчина, работал молча.
— Он очень похож на Мерту Мора, — заметил Патрик. — Сможем ли мы когда-нибудь объяснить молодым, кем был он сам или люди вроде него? Я не уверен, что даже твои сыновья правильно поймут это.
— Жаль, что я не знала его, — вздохнула я.
Кузнец положил раскаленную подкову на наковальню и ударил по ней молотом.
— Мощный удар, — сказала я Патрику. — Я так скучаю по Пэдди, моему несгибаемому мальчику.
Патрик обнял меня за плечи.
— Пэдди и Майкл, — тихо продолжала я. — Надеюсь, они на самом деле встретились на Небесах.
— Конечно, Онора, они сейчас вместе, — ответил он. — И ожидают нас с тобой.
— А Пэдди рассказывает своему отцу, какой хороший человек Майк, как он поддерживает мать, братьев и сестру своими заработками, как помогает нам.
В этот момент к нам подошел Майк.
— Кузница, — показала я ему.
— Отец… Как жаль… — Он вдруг умолк.
— Он сейчас видит нас, Майк. Правда, — сказала я. — В этот самый момент он смотрит на тебя в белом костюме и канотье. И он очень доволен, Майк. Я это точно знаю.
Я обняла его. Высокий, как Пэдди и Майкл, широкий в плечах, те же черные волосы и небесно-голубые глаза с фиолетовым ободком. Майкл Джозеф Келли.
— А теперь — обед в Донегале, — сказал он, отступая назад. — Тетя Майра скоро начнет спрашивать, куда мы все подевались.
В банкетном зале Замка Донегал «средневековой ирландской едой» называли отварную солонину с капустой. Но там в воздухе витали аппетитные ароматы, и собралась целая толпа счастливых людей.
А вот и Майра — направляется нам навстречу.
Затем, как и говорила Агнелла, появились все остальные: Дэниел с семьей, Томас, Грейси с Джеймсом Маллоем, двумя сыновьями и двумя дочерями. К тому же Грейси держала на руках своего первого внука, правнука Майры.
Все наши родственники собрались вместе — впервые за все время.
Рядом с Джеймсом Маллоем стоял какой-то старик, опирающийся на терновую трость.
— Господи Иисусе, Пресвятая Мария и Святой Иосиф! — воскликнула я, бросившись ему навстречу. — Оуэн Маллой!
— Юджин, — поправил он меня, пока мы обнимались.
*
За столом мы все оживленно беседовали, смеялись и много ели. Добавку давали бесплатно. Нас окружали портреты ирландских героев: Роберта Эммета, Генри Граттона, Чарльза Стюарта Парнелла.
— Им почему-то нравятся герои только протестантского вероисповедания, — заметил Патрик Оуэну.
— Бедняга Парнелл, — ответил тот. — Некоронованный король Ирландии.
— И как же не обойтись без громадной статуи Гладстона в углу, — фыркнул Патрик.
— Просто плачет по ней динамитная шашка, — согласился Оуэн.
Патрик и Оуэн, как два знающих человека, углубились в разговоры об ирландской политике.
— Бесспор-на-я не-со-сто-я-тельность! — услышала я реплику Оуэна в ходе горячей дискуссии, звуки которой волнами прокатывались по длинному столу.
Воистину великое воссоединение.
— Впечатляющая толпа, — сказала мне Майра. — Подумать только, что могут совершить две сестры.
На площадку перед банкетным залом вышел Чарльз Максуини, волынщик.
— Прошу тишины, честная компания. У нас есть для вас славное представление.
Заиграли скрипки и ирландские вистлы[65], а вышедшие на сцену девушки танцевали для нас народные танцы, потряхивая кудрями.
— А теперь — тенор! — объявил Максуини.
— Выглядит эффектно, — толкнула меня локтем Майра, когда мужчина вышел на сцену.
— Я знаю этого парня, — сказал нам Стивен. — Это капитан полиции из Чикаго. Зовут его Фрэнк О’Нилл. Он коллекционирует ирландские песни и уже издал целый сборник.
— Спойте нам «Я отвезу тебя домой, Кэтлин», — крикнул кто-то из толпы.
— На самом деле это не ирландская песня, — ответил О’Нилл. — И написал ее тоже не ирландец.
— Кто бы он ни был, написал-то он ее все-таки для нас, — отозвался какой-то мужчина из публики.
— Спойте, спойте ее! — подхватил хор голосов.
— Хорошая песня, — вздохнул Оуэн. — Раньше я пел ее своей Кати… Слава богу, умерла она спокойно, в своей постели, в окружении детей и внуков. Но я все равно не смог дать ей того, чего ей хотелось больше всего на свете. Кати хотела вернуться на родину. Ах, она сейчас все равно уже там, любуется закатом на заливе Голуэй.
Крики зрителей не умолкали, и О’Нилл сдался.
— Ваша взяла! — заявил он и запел.
Когда он дошел до припева «О, я отвезу тебя домой, Кэтлин», все гости хором подхватили последнюю строчку:
— Туда, где утихнет боль твоего сердца.
А дальше мы пели уже все вместе:
— И когда на лугах зазеленеет свежая трава,
я снова отвезу тебя домой!
Он взял высокую ноту и блестяще с ней справился. Со всех сторон послышались восхищенные возгласы и громкие аплодисменты. О’Нилл поднял руки, прося тишины.
— А могли бы вы спеть нам песню о Голуэе, Фрэнк? — крикнул ему Стивен.
— Ну, среди Келли точно найдется человек, который может это сделать, — ответил тот.
— Майкл! Майкл! — зашумели его братья. — Майкл! Вот наш певец!
— Ну ладно, ладно! — пытался успокоить их Майкл.
— Дорогу представителю графства Голуэй! — объявил Максуини.
На сцену вышел Майкл.
— Я бы хотел посвятить эту песню своей тете Майре, моему дяде Патрику в память о моем отце, а еще моей маме, Оноре Келли, — с великой любовью и благодарностью. Вперед, Голуэй!
Толпа зрителей одобрительно зашумела.
— Ура! — прокричал Патрик.
И Майкл запел:
— Я сегодня далеко от мест,
Где бродил мальчишкой,
И много времени прошло с тех пор,
Как я впервые увидел Иллинойс.
Я никогда раньше не слышала этой песни, но ее настроение мне было хорошо знакомо. Старик, уехавший из родины много десятилетий назад, тоскует по дому, по старой дружбе, по «неповторимой зелени» ирландской земли. И как же здорово и прочувствованно Майкл пел о местах, которые мог знать лишь по нашим рассказам. Ощущалась его связь с ними. Каким образом это произошло и почему — непонятно, но связь эта действительно существовала. Возможно, все наши потомки все-таки были связаны с родиной, и даже сильнее, чем можно было себе представить. Сильнее, чем я думала.
Майкл перешел к последнему куплету, и от каждого его слова у меня сжималось сердце.
— Лишь о таком рае для себя
Я молю Господа в свой урочный час.
Чтобы душа моя могла вечно витать
Над тобой, мой залив Голуэй!
Прошу тебя, Боже. Только об этом. Чтобы все мы в будущем и навеки оказались у залива Голуэй. Грянули бурные аплодисменты. Майкл обнял меня.
— Спасибо, — сказала я ему, своему младшему сыну.
Когда мы вышли из зала, солнце уже садилось. На ярмарку опускался вечерний сумрак.
Эд поймал меня за руку.
— Погодите, сейчас увидите! — сказал он мне.
Вторую мою руку взял Майк.
— Вот-вот, еще немножко…
Они с Эдом начали отсчет:
— Один, два, три — давай!
И в этот миг, словно по щелчку пальцев, все вокруг залило светом. Контуры городских зданий контрастно проступали на фоне огней: белых, красных, синих, зеленых, желтых… Чикаго зажег свою собственную радугу… Потрясающе.
— Как в сказочной стране, — прошептала я Патрику. — Tír na nOg.
— Это mearbhall, — сказала мне Майра, которая незаметно подошла к нам. — И я имею в виду не только электрические лампочки.
— Я понимаю, — ответила я. — Нам очень повезло. Америка спасла нас.
Радостных и воодушевленных людей вокруг нас становилось все больше. Мимо проходили все новые группы молодых мужчин и женщин, которые весело смеялись и пели.
