Наши внуки совершенно не интересовались ирландской историей. Все это очень смущало и озадачивало их.
— Зачем загружать их еще и этим? — как-то спросил Джеймси.
Действительно — зачем?
Я определенно никогда не стану говорить с ними о Великом голоде. Не хочу, чтобы в их воображении возникали эти жуткие картины. Но я хотела сохранить в них глубокую связь с Ирландией, родиной их предков. И не смогла.
Я постаралась как можно лучше объяснить все это Патрику, а затем сказала, что экспозиция в ирландских деревнях может разжечь любопытство у наших внуков и внучек, подтолкнуть их к новым вопросам. Такой шанс представляется раз в жизни.
— Пойдем туда со мной, Патрик. Прошу тебя.
— А вот и мы!
На кухню вбежала четырехлетняя Агнелла, маленькая внучка Пэдди и моя первая правнучка.
— Все остальные тоже идут! — воскликнула она.
Через несколько минут, смеясь и оживленно беседуя, появились остальные Келли. Старшие девочки были одеты в длинные платья и украшенные цветами шляпки, младшие — в юбки и «матроски» — свободные блузки с отложным воротником сзади, как у матросов. На мальчиках были либо длинные брюки, либо короткие штанишки; все они были расчесаны, в начищенных туфлях, все хихикали и болтали без умолку, не в силах дождаться, когда попадут на ярмарку.
— Все, пойдемте уже! — нетерпеливо крикнула Агнелла, вызвав смех у Джеймси и Мэгги.
— А вот и Майк! — сказал кто-то.
— И Эд тоже!
Семейные лидеры.
Бриджет села рядом со мной. Ее четверо детей носились где-то с остальными.
— Мои ужасно хотят посмотреть на дрессированных животных в зоопарке Хагенбека, — сказала она.
— А я уверена, — добавила Нелли, жена Стивена, стоявшая неподалеку, — что мои восьмеро хотят увидеть другое: бедуинов, наездников, бои фехтовальщиков на саблях…
— И движущиеся картинки! — Это была жена Майка, Мэри Энн. — Мои хотят туда. Друзья рассказывали им, что там все как настоящее — не отличишь.
— Все это очень здорово, конечно, — вмешался Патрик, — но мы идем в ирландские деревни.
Он взял меня за руки.
— Где мы все сможем побыть вместе, — улыбнулась я ему.
В этот момент ко мне наклонился Майк и шепнул на ухо:
— Моя мама говорит, что не может пойти.
Я взглянула на него. Очень красивый парень и одет отлично — в белый полотняный костюм и соломенное канотье. Мечты Пэдди относительно него стали явью.
Вот только сам Пэдди…
— Схожу к ней, — сказала я.
Бриджет встала, чтобы пойти со мной, но я попросила ее остаться. Пройдя сквозь толпу возбужденно движущихся детей, я начала спускаться по лестнице.
*
Если бы только Пэдди не пришлось возвращаться на бойню, после того как во время Депрессии он потерял свою кузницу. Если бы он не был вынужден забрать тринадцатилетнего Майка из школы, чтобы взять его с собой в это насквозь пропитанное кровью место. Даже маленький Джимми ходил на работу в литейный цех, а ведь ему было всего одиннадцать. Но что Пэдди мог тогда поделать? Им необходимо было как-то зарабатывать. Несчастное тело Пэдди в конце концов не выдержало тяжкого физического труда с самого детства. К тому же кто знает, как отразились на его здоровье годы выживания впроголодь, не говоря уже о войне. По словам доктора, у него отказало сердце — а ведь ему было всего сорок два. Но сердце не отказало — оно сломалось. Разбилось. Когда он увидел, как его сын Майк — тот самый, который учился в школе Святого Игнатия от Ордена иезуитов, который должен был стать банкиром и носить белый полотняный костюм и соломенное канотье, — потрошит туши, а его младший Джимми подметает полы вместо того, чтобы делать уроки в начальной школе, его сердце просто разбилось, а за ним и весь организм.
— Почему тяжелые времена наступают для нас снова и снова, мама? — спрашивал у меня Пэдди незадолго до своей смерти. — Почему картофельная чума должна была возвращаться целых три раза?
— Не знаю, a stór, — ответила я.
— Мы приехали в Чикаго, и дела пошли хорошо, но началась война. Не успели мы толком от нее оправиться, как сгорел город. Что все это значит, мама?
Я сидела рядом с ним. Бриди спала. Она очень уставала, ухаживая за ним и заботясь о детях. Мы с Майрой помогали ей, но сама Бриди работала на износ.
— Если бы он только ел, — приговаривала она и готовила его самые любимые блюда.
— Я бы и сам хотел, но не могу, — отвечал он ей.
В ту ночь Пэдди не спал, и ему хотелось поговорить.
— Я умираю, мама, да?
— Ты просто очень слаб, Пэдди.
— Я тут лежу и все время думаю: почему Господь допускает, чтобы происходили все эти вещи? — спросил он.
Перед моими глазами вновь возникла картина: мой несгибаемый малыш крепко сжимает свечку у источника Святого Энды, полный решимости отвести беду.
— Это не Господь, Пэдди, — ответила я.
— Дядя Патрик сходу обвинил бы во всем ненавистных Sassenach, — горько усмехнулся он.
— Ну, от них нам точно лучше не становилось, — подтвердила я. — Но повсюду столько жадности и зла. А ты лучше думай о хороших людях, Пэдди. Например, о тех, кто помог нам на «Сьюпериоре» и в Новом Орлеане.
— Подумать только! Джеймси нашел Лоренцо и Кристофа!
— Это было своего рода чудо, Пэдди. Как и то, что мы пересеклись с Джеймсом Маллоем. Что дядя Патрик привез к нам ваших кузенов Кили, потерянных, казалось, навсегда, но найденных вновь. И ты тоже, Пэдди. Мой первенец. Ты тоже — настоящее чудо. И такой хороший человек. Я горжусь тобой.
Но он вдруг перебил меня.
— Я убивал на войне, мама, — сказал он. — Конечно, эти люди тоже пытались меня убить. Подумать только: я столько всего пережил, а тут меня подводит мое собственное сердце.
Он взял меня за руку и очень серьезно посмотрел на меня — мой несгибаемый сынок, снова обратившийся к своей маме.
— Будет ли там жизнь, мама? После смерти?
— Я верю, что будет, Пэдди.
— И я попаду на Небеса?
— Отец Гроган принял твою исповедь и соборовал тебя, — сказала я. — Он ведь говорил тебе, что благодать счастливой кончины — величайший дар, на который может рассчитывать человек.
— Я вместо этого предпочел бы несколько лет счастливой жизни, мама, — грустно ухмыльнулся Пэдди.
— Я знаю, a stór, но священники — они всегда говорят такие вещи.
— И Господь простит меня?
— Конечно. Ты был хорошим сыном, хорошим мужем, хорошим отцом. Ты любишь свою семью. Господь судит о нас по тому, как много мы любим.
— Я действительно люблю Бриди и моих детей: Майка, Джимми, Мэри, Мартина, Эда, Анну и маленькую Онору. И тебя, мама. Я очень люблю тебя. И папу, конечно, тоже. Я люблю моих братьев и Бриджет, люблю ее мужа и их жен. Люблю дядю Патрика, тетю Майру, Томаса, Дэниела, Грейси, Джонни Ога и все, что с ними связано. Люблю всех моих племянников и племянниц, — сказал он.
— В тебе очень много любви. Я бы сказала, что ты отправишься прямо на Небеса, Пэдди.
— Я бы хотел, чтобы мой рай был с папой и Чемпионкой в Нокнукурухе, как в прежние времена. И чтобы внизу блестели в солнечных лучах воды залива Голуэй.
— Так и будет. Я тоже представляю себе рай именно так. Придержи там место у очага и для меня, Пэдди.
Я поцеловала его, и он уснул. А на следующий день умер.
*
С тех пор прошло уже три года, и все это время Бриди вела себя очень мужественно. Еще одна молодая вдова, ей нужно было заботиться о семерых детях, хотя Майк и Джимми уже выросли и зарабатывали сами, а Мэри пять лет назад вышла за славного парня по имени Пат Келли.
Бриди и Мэри сидели вместе в гостиной. Мэри кормила своего двухлетнего сына Вилли.
— Я останусь дома с мамой, — сказала мне Мэри.
— Я не могу туда пойти, Онора, — устало произнесла Бриди, когда я села рядом с ней на диван, когда-то принадлежавший Майре.
Я вспомнила свою сестру, сидевшую на этом самом месте и скорбившую по Джонни Огу.
— Тебе все еще очень больно, Бриди, — с пониманием откликнулась я.
Она кивнула.
