– Ведь объяснили же ему, почему он не плачет?
Потом она опять закричала:
– Пожалуйста, поплачь, я тебя очень прошу!
– Зачем мне плакать?
– Твой отец лежит в больнице, он умирает, у него уже душа отлетела, плачь скорее, пока она далеко не улетела, ведь потом не услышит!
– Мой отец не лежит в больнице, он на фабрике, он не умрет, он сейчас на тачке коконы развозит, у него душа в груди сидит и никуда не улетает.
– Сюй Саньгуань тебе не отец, твой отец – Хэ Сяоюн!
– Глупости.
– Я правду говорю, Сюй Саньгуань тебе не родной отец, а Хэ Сяоюн – родной.
– Глупости.
Жена Хэ Сяоюна обернулась к Сюй Юйлань:
– Умоляю тебя, ты ему мать, поговори с ним, пусть он поплачет, позовет душу Хэ Сяоюна.
Сюй Юйлань не шелохнулась:
– На меня народ смотрит, а ты хочешь, чтобы я такое говорила? И так я опозорилась, они все про себя смеются, а мне еще что-то говорить надо? Не буду.
Жена Хэ Сяоюна бросилась Сюй Юйлань в ноги:
– Я у тебя в ногах валяюсь, еще больше тебя унижаюсь, они надо мной и про себя, и вслух смеются. Будь человеком…
У жены Хэ Сяоюна ручьем хлынули слезы, а Сюй Юйлань ей сказала:
– Вставай скорей, когда ты у меня в ногах валяешься, ты меня позоришь, ладно уж, пойду поговорю.
Сюй Юйлань сделала несколько шагов вперед, подняла голову и сказала:
– Повернись ко мне, сынок, это я. Ты поплачь немножко, позови душу Хэ Сяоюна, и домой пойдем. Давай зови!
– Мама, я не буду плакать. Я не буду звать.
Сюй Юйлань сказала:
– Поплачь, позови душу. Сюда все больше народу приходит, скоро мне от позора и спрятаться будет негде. Давай покричи, что ни говори, а Хэ Сяоюн тебе родной отец.
– Мама, как ты можешь говорить, что он мне родной отец? Такое говорить самый позор и есть.
– Согрешила я в прошлой жизни!
Крикнула это Сюй Юйлань и обернулась к жене Хэ Сяоюна:
– Даже сын меня стыдит. Это твой Хэ Сяоюн мне всю жизнь испоганил. Пусть себе помирает, мне все равно. Мне ни до кого уже дела нет.
Тогда друг Хэ Сяоюна сказал его жене:
– Позови Сюй Саньгуаня, может, тогда Первый поплачет.
Сюй Саньгуань развозил на тележке коконы. Прибежали друзья Хэ Сяоюна и говорят ему:
– Твой Первый не хочет плакать, не хочет душу звать. Сидит на крыше и говорит, что Хэ Сяоюн не его отец, ты его отец. Сюй Юйлань велела ему поплакать, а он ее стыдит. Сюй Саньгуань, скорее, надо человека спасать!
Сюй Саньгуань выслушал, оставил тележку и сказал:
– Хороший сын!
Потом пошел к дому Хэ Сяоюна, задрал голову и крикнул:
– Первый, сынок, ты мне настоящий сын! Я тебя кормил тринадцать лет, а за такие твои слова мне тебя еще тринадцать лет кормить не жалко!
– Папа, мне надоело сидеть на крыше. Помоги мне слезть, я один боюсь.
– Я пока не могу тебя снять, ты еще не поплакал, не покричал, душа еще не вернулась.
– Не буду плакать, я слезть хочу.
– Ты уж поплачь, покричи. Я людям обещал, значит, нужно выполнять. Благородный муж от слов не отрекается. К тому же этот ублюдок Хэ Сяоюн и вправду тебе родной отец.
– Все они говорят, что ты мне не родной отец, и мама так говорит, а теперь еще и ты сам. Нет у меня родных отца и матери, никого у меня нет, одинешенек я. Ты не хочешь меня снять, так я сам слезу.
Первый встал, сделал два шага, но испугался идти дальше по наклонной крыше. Сел на черепицу и разревелся.
Жена Хэ Сяоюна сказала:
– Ну наконец-то ты заплакал. А теперь покричи…
– Заткнись! – рявкнул Сюй Саньгуань. – Он плачет не из-за твоего ублюдка, а из-за меня. Первый, сынок, покричи немножко. Я тогда поднимусь и заберу тебя, и пойдем в «Победу», поедим печенки.
– Папа, сними меня отсюда!
– Ты покричи немного, и тогда ублюдок Хэ Сяоюн больше тебе не отец. Тогда я буду тебе родным отцом.
Услышав такие слова, Первый закричал в небо:
– Отец, не уходи! Отец, вернись!
Потом сказал Сюй Саньгуаню:
– Папа, сними меня отсюда.
Жена Хэ Сяоюна сказала:
– Покричи еще.
Первый посмотрел на Сюй Саньгуаня. Сюй Саньгуань сказал:
– Крикни еще два раза.
Первый крикнул:
– Отец, не уходи, вернись! Отец, не уходи, вернись! Папа, сними меня отсюда.
Жена Хэ Сяоюна сказала:
– Первый, тебе надо еще покричать, господин Чэнь сказал, нужно кричать полстражи. Давай кричи.
– Хватит, – сказал Сюй Саньгуань жене Хэ Сяоюна. – Твой господин Чэнь тоже ублюдок. Первый уже накричался. Будет Хэ Сяоюн жить – значит, будет жить. Помрет – значит, помрет.
Потом добавил:
– Подожди, сынок, сейчас я тебя сниму.
По лестнице взобрался на крышу, посадил Первого себе на спину и с ним спустился на землю. Ссадил его со спины и сказал:
– Стой на месте.
Вошел в дом Хэ Сяоюна и вышел с большим кухонным ножом. Встал у двери и полоснул себе по лицу. Размазал кровь и обратился к народу:
– Все видели, как я себя ножом полоснул. Если вы теперь… – Он ткнул пальцем в жену Хэ Сяоюна: – И ты тоже, если кто из вас скажет, что Первый мне не родной сын, тот будет иметь дело с моим ножом.
После чего отшвырнул нож и взял Первого за руку:
– Пошли домой.
Глава XXV
Как-то летом Сюй Саньгуань, вернувшись домой, сказал Сюй Юйлань:
– Весь народ на улице, никогда такого не видел. Ходят строем в нарукавных повязках, расклеивают во много слоев лозунги и дацзыбао, стены стали, как люди в ватниках. Начальник уезда – толстяк из Шаньдуна – раньше был такой важный, ходил всюду с чайной флягой, а теперь ходит с гнутым железным тазом – бьет в него и кричит сам про себя, что он лакей и прихвостень…
Сюй Саньгуань сказал Сюй Юйлань:
– Знаешь, почему закрылись заводы, магазины, школы и тебе больше не надо жарить хворост? Почему одних повесили, других заперли в хлевах, третьих забили до смерти? Почему стоит председателю Мао сказать несколько слов, как их кладут на музыку, пишут на стенках, на земле, на автобусах и кораблях, на простынях и наволочках, кружках и кастрюлях, даже на туалетах и плевательницах? Почему у председателя Мао такое длинное имя? Ты послушай: да здравствует, да здравствует и еще раз да здравствует Великий Вождь, Великий Учитель, Великий Главнокомандующий, Великий Кормчий Председатель Мао. Целых девятнадцать слов – и говорить всё надо единым духом. Знаешь, почему все это? Потому что идет Великая пролетарская культурная революция…
Сюй Саньгуань сказал Сюй Юйлань:
– Революция – это когда сводят счеты. Сейчас нет ни суда, ни полиции, а преступлений – сколько угодно. Обидел тебя кто – напиши про него дацзыбао, обвини в чем-нибудь – и делать больше ничего не надо, люди его сами затравят… Я вот лежал недавно и думал: может, и мне с кем-нибудь счеты свести? Один был враг, и то ненастоящий – Хэ Сяоюн. Да ведь его еще четыре года назад самосвал переехал. Очень уж я хороший человек – сорок лет живу, а врагов не нажил. Конечно, это к лучшему – значит, и про меня не напишут.
Не успел он договорить, как вбежал Третий и крикнул:
– На рисовой лавке написано, что мама – шлюха!..
Сюй Саньгуань с Сюй Юйлань помчались к лавке. Сын их не обманул: среди всего многого прочего было написано и про Сюй Юйлань. Оказывается, она настоящая шлюха: с пятнадцати лет работала проституткой, и с ней можно было переспать за два юаня. А попользовавшихся ею мужиков хватило бы на десять грузовиков.
Сюй Юйлань заплакала:
– Это твоя мать шлюха, а мужики, с которыми она переспала, не то что в десять грузовиков не влезут, им всей земли мало! Пусть твой род пресечется, на голове парша вырастет, клеветник проклятый!
Сюй Саньгуань ее поддержал:
– Это клевета! Уж мне ли не знать? Да когда мы поженились, столько крови было! У шлюх в первую брачную ночь бывает кровь?
Все промолчали, и он сам ответил:
– Не бывает!
Днем Сюй Саньгуань созвал сыновей и сказал:
– Первый, Второй, вы уже большие. Пойдите, перепишите какое-нибудь дацзыбао и наклейте на то место, где про мать написано. Срывать нельзя – вас контрреволюционерами объявят, а заклеивать можно. Третий, ты, бездельник, клей держать будешь. Мне туда ходить не с руки, а на вас никто внимания не обратит. Ступайте!
