Вечером он сказал Сюй Юйлань:
– Не волнуйся, сыновья все заклеили. Никто и не видал – на улице столько дацзыбао, разве все перечитаешь? И все время новые вывешивают.
* * *
Через два дня за Сюй Юйлань пришли люди в красных повязках и повели на митинг борьбы на самой большой площади в городе. Они уже нашли помещика, кулака, правого элемента, контрреволюционера, чиновника, идущего по капиталистическому пути, – не хватало только проститутки. Они искали три дня и в последний момент нашли – до митинга оставалось не более получаса.
– Сюй Юйлань, собирайся скорее, дело срочное, как пожар!
Вернулась она только под вечер. Ей сделали «прическу инь и ян»: левую сторону головы обрили, а справа волосы оставили, словно собрали урожай ровно с половины поля.
Сюй Саньгуань, увидав ее, вскрикнул. Сюй Юйлань подошла к подоконнику, взяла с него зеркало, взглянула и заплакала.
– Какая я страшная! Когда я шла домой, люди тыкали пальцами и смеялись. Я знала, что мне полголовы обрили, но не знала, какая я стала страшная. Меня обрили на митинге борьбы. Я это поняла, когда волосы упали на ноги. Я хотела пощупать голову, но меня ударили в зубы. Люди надо мной смеялись. За что они меня? Я их даже не знаю. Лучше мне умереть. Ну что ты молчишь?
Сюй Саньгуань вздохнул:
– А что я могу сказать? Дело сделано: тебя обрили. Теперь, что ты ни рассказывай, никто тебе не поверит, все будут думать, что ты шлюха и проститутка. Хоть в Хуанхэ прыгай – не отмоешься.
Сюй Саньгуань обрил ей вторую половину головы и велел сидеть дома. Сюй Юйлань и рада была бы послушаться, но только вот у людей с повязками планы были другие. Они раз в несколько дней уводили ее на митинги борьбы, Сюй Юйлань побывала почти на всех, и больших, и маленьких. Она объясняла Сюй Саньгуаню:
– Со мной там не борются, я только стою и смотрю, как борются с другими.
Сюй Саньгуань объяснял сыновьям:
– Они борются не с вашей матерью, а с правыми, контрреволюционерами, помещиками… А она только рядом стоит. Она там как приправа – к любому блюду подходит.
Потом ей велели взять с собой табуретку и отвели на самый оживленный перекресток в городе. Там ее заставили встать на табуретку и надеть на шею табличку с надписью «проститутка Сюй Юйлань». После чего ушли. Она стояла там весь день и только вечером, когда стемнело и прохожих стало мало, решила, что, наверное, про нее забыли, и вернулась домой.
С тех пор она часто целыми днями стояла на табуретке. Когда уставала, садилась, отдыхала, массировала колени, разминала ступни, а потом вставала обратно. Иногда она, не снимая с шеи таблички, низко опустив голову и прижимаясь к стенам, шла две улицы до ближайшего туалета, там оставляла табличку у входа, а потом надевала ее опять и возвращалась на перекресток.
Что на перекрестке, что на митингах борьбы стоять нужно было с опущенной головой – в знак признания своей вины. Иногда Сюй Юйлань уставала смотреть себе на ноги и начинала смотреть по сторонам. Она заметила, что мало кто из прохожих обращал на нее внимание – самое большее скользили по ней взглядом. Ее это очень утешало. Она говорила Сюй Саньгуаню:
– Я там стою, как телеграфный столб… Я уже ничего не боюсь – хуже быть не может, разве что смерть. А смерти я не боюсь. Вот только за тебя и сыновей боюсь.
Тут она расплакалась.
– Первый и Второй со мной не разговаривают. Когда я их зову – притворяются, что не слышат. Только Третий меня еще мамой называет. И ты обо мне заботишься: видишь, что у меня ноги гудят – горячей воды принесешь, ужин одеялом укутаешь, чтобы к моему приходу не остыл, носишь мне обед на перекресток. С тобой я ничего не боюсь…
Сначала Сюй Саньгуань хотел, чтобы еду носил Первый, но тот сказал:
– Папа, попроси Второго.
Второй сказал:
– Папа, попроси Третьего.
Тут Сюй Саньгуань рассердился:
– Первый перепихивает на Второго, Второй на Третьего, а Третий плошку вылизал – и след его простыл. Как кормить, одевать, деньги тратить – у меня три сына. Как надо матери обед отнести – ни одного!
Второй ответил:
– Папа, я на улицу выходить боюсь. Меня люди обзывают «два юаня за ночь», я на людей смотреть боюсь.
Первый сказал:
– А я не боюсь. Они меня обзывают, а я их еще громче. И драться не боюсь. Если их много, я беру из кухни нож и говорю им: «Мне человека убить – что муху. Не верите – спросите у сына Фана-кузнеца». Тогда уж они меня боятся. А я ничего не боюсь. Я просто не хочу на улицу выходить.
Сюй Саньгуань сказал:
– Кто должен бояться выходить на улицу, так это я. Люди в меня камнями кидают, плюют, хотят, чтобы я прямо на улице разоблачал вашу мать. Вам-то что? Вы можете сказать, что ничего не знаете. Вы родились в новом обществе, под красным знаменем. Посмотрите на Третьего – бегает себе, развлекается. Но сегодня он совсем загулял – дело к вечеру, а его все нет и нет.
Наконец Третий вернулся. Сюй Саньгуань спросил:
– Ты где шлялся? С кем играл?
– Я много где ходил, уже не помню. Играл один.
Третий был готов отнести Сюй Юйлань еду, но Сюй Саньгуань не хотел его посылать. Он сам понес ей обед в алюминиевом котелке. Сюй Юйлань стояла на табуретке изогнутая, словно вопросительный знак на дацзыбао, с короткими, как у мальчика, волосами. Сюй Саньгуаню стало ее очень жалко. Он сказал:
– Это я. Принес тебе обед.
Она слезла с табуретки, поправила табличку на шее, села и стала есть. В котелке был только рис, но Сюй Юйлань ничего не сказала. Несколько прохожих заинтересовались, что она ест. Сюй Саньгуань протянул им котелок:
– Видите, тут только рис.
– Видим. А почему ты не положил овощей? Без них невкусно.
– Не хочу кормить ее вкусненьким. Не хочу укрывать ее от критики. Я тоже с ней борюсь.
Пока он разговаривал с людьми, Сюй Юйлань даже жевать перестала. Когда они остались одни, Сюй Саньгуань оглянулся и шепнул Сюй Юйлань:
– Там внизу мясо. Быстро ешь.
Сюй Юйлань разгребла ложкой рис и выловила кусок мяса. Сюй Саньгуань приготовил ей мясо в соевом соусе.
– Я это сделал тайком, даже сыновья не знают.
Сюй Юйлань кивнула, закрыла котелок и сказала:
– Я больше не буду.
– Почему? Ты же съела только один кусочек.
– Отнеси детям.
И она стала массировать себе ноги:
– Гудят…
Сюй Саньгуаню стало жалко ее до слез:
– Верно пословица говорит: «Кто много видит, много знает». Я за этот год постарел на десять лет. Чужая душа потемки. До сих пор не знаем, кто написал то дацзыбао. Ты много болтаешь – видно, кого-то зацепила, вот тебе и отомстили. В следующий раз поменьше разговаривай. Древние говорили: «Слово серебро, а молчание – золото».
Сюй Юйлань стало обидно:
– Я с Хэ Сяоюном только один раз, а они вон как раздули. У тебя с Линь Фэньфан тоже было, а никто с тобой не борется!
Сюй Саньгуань обомлел. Но оглянулся, увидел, что они одни, и немного успокоился.
– Ты этих слов никому не говори.
– Не скажу.
– Ты сама уже в воде. Если и меня туда утянешь, тебя спасти будет некому.
* * *
Все знакомые знали, что в полдень Сюй Саньгуань носит Сюй Юйлань обед. А однажды остановил его какой-то новый человек и спросил:
– Ты Сюй Саньгуань? Несешь обед Сюй Юйлань? А дома у вас был митинг борьбы?
Сюй Саньгуань вежливо улыбнулся:
– С ней где только не боролись: и на заводе, и в школе, и на улице, а на площади – целых пять раз…
– Дома тоже нужно.
Сюй Саньгуань этого человека не знал, и повязки у него не было, но ослушаться не решился. Он сказал Сюй Юйлань:
– Надо нам провести митинг борьбы с тобой. Народ требует.
Сюй Юйлань только что вернулась с улицы, поставила табличку за дверь и протирала табуретку. Не выпуская из рук тряпки, она проговорила:
– Надо – значит, надо.
Вечером Сюй Саньгуань сказал сыновьям:
– Сегодня мы проведем митинг борьбы с Сюй Юйлань. До окончания митинга называть ее матерью запрещается.
