– Как нет сына? А Первый, что живет у Сюй Саньгуаня, чей сын?
* * *
И вот друзья Хэ Сяоюна с его тощей женой пришли к дверям Сюй Саньгуаня. Жена села на порог, вытерла платочком красные глаза и зарыдала.
Сюй Юйлань была дома одна. Увидев, кто к ним пришел, она сначала удивилась, а потом возмутилась:
– И кто же это к нам явился? И у кого же это совести нет ни на грош? Нет бы у себя дома плакать. Расселась тут и орет, как мартовская кошка!
Жена Хэ Сяоюна сказала сквозь слезы:
– Горькая моя доля! Шел мой муж по улице, никого не трогал, а попал под самосвал! Семь дней лежит в больнице без сознания, врач не знает, как лечить. А господин Чэнь говорит, что есть только одно средство. Вот я и пришла тебе поклониться…
Сюй Юйлань перебила:
– Зато моя доля сладкая! Моему Сюй Саньгуаню уже за сорок, а он даже не знает, что такое больничная койка. Силы у него немерено – от рисовой лавки до нас километр ходу, а он берет мешок пятьдесят кило и несет, и по дороге ни разу не отдыхает…
– Доля моя горькая! Умирает мой Хэ Сяоюн в больнице, а врач не знает, как лечить. А господин Чэнь говорит, что есть только одно средство. Надо, чтобы Первый залез на нашу крышу, сел на трубу и позвал душу Хэ Сяоюна. А иначе он умрет, и придется мне вдовью долю мыкать.
– Зато моя доля сладкая! Все говорят, что мой Сюй Саньгуань будет долго жить: у него и точка между бровями, и линия на руке, как у долгожителя. Подземный Владыка его и в восемьдесят, и в девяносто лет не дозовется. Сюй Саньгуань меня и похоронит. А для женщины вдовья доля – самая тяжелая: бедность, детей обижают, в грозу нельзя к мужнему плечу прижаться…
– Доля моя горькая! Пожалей ты меня, позволь Первому призвать душу! Ведь как-никак, а Хэ Сяоюн ему родной отец!
– Вот если бы ты эти слова раньше сказала, я бы Первого к тебе отпустила. А теперь мы с Сюй Саньгуанем не согласны. Когда я к вам ходила, ты меня обзывала, Хэ Сяоюн бил. Вы тогда и не думали, что придет сегодняшний день. Правильно мой Сюй Саньгуань говорит: что посеешь, то и пожнешь. А мы смотри, как хорошо живем: вон у меня рубашка шелковая, сама из лоскутков всего месяц назад сшила…
– Нам досталось поделом. Не хотели мы признавать Первого своим сыном, чтобы денег на него не тратить. Согрешил Хэ Сяоюн, и я вместе с ним. Я согласна. Но прошу, пожалей меня. Я и сама Хэ Сяоюна терпеть не могу, но ведь он мне муж. Я все глаза выплакала. Помрет он, что я делать буду?
– Как что? Долю вдовью мыкать.
Сюй Юйлань сказала Сюй Саньгуаню:
– Тут жена Хэ Сяоюна приходила – от слез вся опухла…
– Что ей надо?
– Она всегда тощая была, а теперь вообще как жердь стала, хоть белье на ней суши…
– Что ей надо?
– Нечесаная, двух пуговиц не хватает, одна туфля чистая, вторая грязная, уж не знаю, в какую она канаву наступила…
– Я тебя спрашиваю: что ей надо?
– Хэ Сяоюн в больнице помирает, врачи вылечить не могут, господин Чэнь тоже. Господин Чэнь говорит, что единственное средство – это чтобы Первый забрался к ним на крышу, сел на трубу и звал душу Хэ Сяоюна. Вот она и пришла звать Первого.
– А почему она сама на крышу не полезет? Или дочек не пошлет?
– Ни ее, ни дочек душа не услышит. Нужен родной сын.
– Размечталась! Я когда-то предлагал вернуть им сына, а ведь сам его девять лет растил – они отказались. Покормил я его еще четыре года – тут-то он им и понадобился. Теперь не отдам! Помрет Хэ Сяоюн – ну и ладно. Кому этот болван нужен?
– Мне его жену жалко. Для женщины самое страшное, если муж умрет. Как подумаю, что у меня…
– Не городи чепухи! Я вон какой здоровый – одни мышцы!
– Я не об этом. Просто поставила себя на ее место. Ходит, плачет, умоляет… Они нас, конечно, обидели. Но как ни крути, а у нас в руках жизнь человеческая, нельзя ее губить…
– Такому, как Хэ Сяоюн, прямая дорога в могилу. Надо избавлять народ от таких. Тот водитель доброе дело сделал.
– Ты же сам говоришь: за добро добром воздастся. Если ты пустишь Первого звать душу Хэ Сяоюна, люди скажут: Хэ Сяоюн сильно обидел Сюй Саньгуаня, а Сюй Саньгуань ему жизнь спас.
– Они скажут, что я балда, что я идиот, что я недоумок, что мне нравится рога носить – чем дальше, тем длиннее…
– Но ведь он Первому родной отец.
– Еще раз так скажешь – получишь по губам… А я Первому кто? Я его тринадцать лет растил. Я ему кто?.. Хочешь душу этого ублюдка обратно позвать? Так и знай – только через мой труп!
Сюй Саньгуань подозвал Первого и сказал ему:
– Тебе уже тринадцать лет. Когда мне было, сколько тебе, у меня умер отец, а мать сбежала с полюбовником. Я понял, что мне одному в городе не выжить, и пошел в деревню к деду. Шел целый день. На самом деле дорога была недальняя, но я заблудился. Если бы не встретил Четвертого дядю, не знаю, куда бы ушел. Он меня сначала не узнал в темноте, просто увидел, что малый идет куда-то, и остановил. А как я рассказал ему, что отец помер, мать сбежала – узнал он, что я его племянник, сел на корточки, погладил меня по голове и заплакал. Потом посадил на спину и понес…Четвертый дядя давно умер, а я до сих пор его со слезами вспоминаю. Надо жить по совести. Я тебя тринадцать лет растил. За то, что я тебя лупил, ругал – ты на меня зла не держи, я ведь тебе добра хотел, как умел о тебе заботился. Но я тебе не родной отец. А родной твой отец в больнице помирает. Врачи спасти не могут. Гадатель Чэнь говорит, что никто его не спасет, кроме тебя: надо тебе залезть на крышу их дома, сесть на трубу и позвать душу Хэ Сяоюна… Он перед нами виноват, но сейчас не об этом речь. Человек есть человек, надо его спасать. Ты уж пожалей родного отца, залезь к ним на крышу, покричи… Он теперь тебя признал. Да и не важно, признал – не признал, я-то тебе все равно не родной. Первый, ты запомни, что я тебе сказал: жить надо по совести. Мне особой благодарности не нужно. Но когда я состарюсь, помру, ты вспомни, что я тебя вырастил, и поплачь обо мне, как я плачу о Четвертом дяде. Большего мне и не надо… Иди с матерью, позови душу Хэ Сяоюна…
Глава XXIV
В тот день многие слышали, что Первый, который живет у Сюй Саньгуаня, заберется на крышу дома Хэ Сяоюна и сядет на трубу призывать его душу. И вот перед домом Хэ Сяоюна собралась толпа. Все увидели, как Сюй Юйлань привела Первого, им навстречу вышла жена Хэ Сяоюна и долго что-то говорила. Потом эта тощая женщина взяла Первого за руку и подвела к уже приставленной лестнице.
На крыше стоял друг Хэ Сяоюна, другой приятель внизу придерживал лестницу. Первый по лестнице залез на крышу, человек на крыше крепко взял его за руку и повел вверх по кровле к трубе. Усевшись, Первый положил руки на колени. Он увидел, как человек добрался до лестницы, уперся руками в черепицу, нащупал ногами лестницу и вдруг исчез внизу, словно в реку свалился.
Первый сидел на трубе и смотрел, как другие крыши сверкают на солнце, будто их облили водой. Мимо с верещанием промчалась ласточка, сделала несколько кругов и унеслась прочь. Тут запищали другие ласточки, прямо перед ним, за застрехой. Он взглянул на горы вдали, на расстоянии они казались такими же выдуманными, как облака, как сизые тени.
Люди, стоявшие под крышей, задрали головы и разинули рты. Они ждали, когда Первый начнет призывать душу Хэ Сяоюна. Ждали долго, но ничего не дождались, один за другим опустили головы и заспорили. Первому сверху казалось, что они чирикают, как воробьи.
Тут жена Хэ Сяоюна крикнула:
– Плачь скорее, нужно плакать, так сказал гадатель Чэнь, тогда душа твоего отца сразу услышит.
Первый опустил голову, посмотрел, как люди внизу машут ему руками, кивают, и отвернулся. Он увидел, что он один на крыше, на других крышах тоже никого не было, они поросли травой, которую раскачивал ветер.
Жена Хэ Сяоюна закричала:
– Плачь скорее, почему не плачешь? Давай плачь!
Но он не заплакал, а заплакала жена Хэ Сяоюна:
