«Расслабься и радуйся жизни». Таков был совет, но у Рэйчел не очень получалось ему следовать. До вечера она пролежала на кровати, думая о том, что в национальном парке Крюгера нет мобильной связи и ей не дано узнать, чем закончилось обследование ее дедушки.
* * *
В начале седьмого тишина в лагере отступила под напором ревущего джипа; когда автомобиль затормозил, из него вышли три гида-африканца и семья из пяти человек. Гиды, сияя улыбками, помогали членам семьи спрыгнуть с высокой подножки автомобиля. Первыми на землю ступили две хорошенькие девочки лет восьми-девяти и юноша — высокий, с правильным чертами, но по лицу его была разлита бледность, и казалось, будто он спит на ходу. Сэр Гилберт, джентльмен за пятьдесят, был седовлас и серьезен; Рэйчел узнала его по снимку в Википедии. Рядом с ним шествовала элегантная блондинка, лет на двадцать его моложе, — очевидно, его вторая жена Мадиана. «Не стесняйтесь и не скромничайте, — припомнила Рэйчел еще одно наставление мистера Кэмпиона, — они этого не оценят. Им нравятся только сильные личности». Храбро спустившись с настила, она протянула руку в приветствии:
— Здравствуйте. Я Рэйчел. Из «Альбиона». Спасибо, что привезли меня сюда.
Гиды разошлись по своим делам, усталые, но по-прежнему веселые. И напротив, сэра Гилберта, его жену и детей развлечения на свежем воздухе не слишком взбодрили.
— Не за что, — ответил сэр Гиблерт, с необыкновенной скоростью пожав Рэйчел руку. — Извините, но мне надо освежиться. — Он направился к своей палатке.
— Как прошло сафари? — спросила Рэйчел.
— Львов опять не было, — обронила Мадиана, минуя ее быстрым шагом и обращаясь скорее к мужу, чем к кому-либо еще. — И это уже в третий раз.
— Львы не появляются нажатием кнопки, — буркнул сэр Гилберт, не оборачиваясь. — Мы видели чертовых носорогов и слонов. Бог ты мой, чего вам еще нужно?
— Львов, разумеется, — скучающим тоном произнес юнец Лукас, двигаясь к другой палатке.
Мадиана с девочками — потными и сердитыми — направились к третьей палатке, ближайшей к бассейну; выходит, смекнула Рэйчел, семейство сэра Гилберта с обслугой занимает четыре палатки из шести. Позднее она узнала, что две оставшиеся стоят пустыми — сэр Гилберт выкупил лагерь целиком на неделю.
— Зайдите ко мне через пятнадцать минут, — крикнул он Рэйчел на ходу. — Выпьем, и я объясню, что мне от вас требуется.
— Отлично, — ответила Рэйчел и ретировалась к себе.
Смеркалось, когда четверть часа спустя она шагала к палатке сэра Гилберта. На небе разворачивался величественный закат, охряное солнце с размытыми очертаниями пронизывало на прощанье листву деревьев под пение цикад и разноголосый хор не терявших времени даром ночных птиц. Сидя за столом, сэр Гилберт пил джин с тоником и, наверное, любовался закатом; впрочем, в течение следующих нескольких месяцев Рэйчел предстоит выяснить, что к проявлению эмоций он был не слишком склонен.
— Неплохое местечко, — сказал сэр Гилберт.
— Потрясающее, — откликнулась Рэйчел.
— Бывали здесь раньше?
— Нет. В Африке я впервые.
— Я бы предпочел что-нибудь другое, — заметил сэр Гилберт. — Но детям, как водится, хотелось посмотреть на животных… Их желания приоритетны.
— Абсолютно.
— Итак, — приступил к делу сэр Гилберт, после того как, вызвав привратника, заказал бокал белого вина для Рэйчел, — мой сын. Когда он не в школе, то в основном живет со своей матерью, так что моя родительская ответственность до некоторой степени ограничена.
— В какой школе он учится? — спросила Рэйчел.
— В Итоне. Перешел в выпускной класс, а значит, вскоре ему предстоят собеседования для поступления в университет. Он нацелился на математический факультет в Оксфорде. Вы заканчивали Оксфорд, верно?
— Да.
— Но в частную школу не ходили?
— Нет.
— Хорошо. Мне так и сказали. Наша проблема сводится к следующему. Сумасбродные идеи, что на данный момент превалируют в системе британского образования, вынуждают оксфордские колледжи отдавать предпочтение выпускникам государственных школ, таким, как вы. Кажется, это называется «инклюзивностью». Или «антиэлитизмом». Но как ни назови, в итоге мальчикам вроде Лукаса, в жизни не переступавшим порог государственной школы, приходится прилагать дополнительные усилия, чтобы произвести правильное впечатление. Мать избаловала его. Не думаю, что я его баловал, но определенно потратил на него кучу денег за последние семнадцать лет, что естественно, когда речь идет о твоем отпрыске. Неудивительно, что он вырос заносчивым, надменным и мнящим о себе чересчур много. Словом, высокомерием от него разит за десять миль. Ранее это трудностей не вызывало, но ныне, как я уже упомянул, люди в наших прославленных центрах образования ощетиниваются, когда сталкиваются с подобными манерами. Потому наша задача — порастрясти его, приблизив к реальности. Вы следите за моей мыслью?
— Стараюсь… — ответила Рэйчел с заметной растерянностью в голосе.
— Что ж, скажу напрямик, — продолжил сэр Гилберт. — Я хочу, чтобы вы сделали из моего сына нормального человека.
Рэйчел и в обычном состоянии нашла бы это требование странным. Сейчас же, не успев прийти в себя после долгого путешествия и смены климата, она просто опешила, и у нее даже мелькнула мысль, уж не попала ли она в зазеркалье, где правила обыденной жизни и логика вывернуты наизнанку.
— Нормального человека?.. — переспросила она.
— Да. Я хочу, чтобы он научился разговаривать так, будто у него и в мыслях нет, что ему принадлежит весь мир и все, что в нем имеется.
Рэйчел вдохнула, выдохнула.
— О’кей. Я… подумаю, что можно сделать.
— У вас сильный акцент, — прищурился сэр Гилберт. — Часто «у» вместо «а». Ланкаширский?
— Йоркширский. Но вы же не хотите, чтобы он заговорил с йоркширским акцентом? — спросила Рэйчел и усмехнулась про себя: семейство Гуннов.
— Нет. Однако в целом мне все равно, что вы будете с ним делать. Разговаривать с ним, читать ему, да что угодно. Приступайте завтра в девять утра. Проведите с ним день и прикиньте план действий.
Сэр Гилберт взял планшет и начал читать журнальную статью. Так он дал ей понять, что беседа завершена.
* * *
На следующее утро Лукас не поехал на сафари. Как и его отец. Сперва Рэйчел подумала, что сэр Гилберт остался с намерением понаблюдать за ее методами обучения, однако чем занимаются Рэйчел и Лукас, его, по-видимому, совершенно не интересовало. Он не выходил из своей палатки: планшет, изящный кожаный портфель с документами и телефонные звонки занимали все его время. (В отличие от Рэйчел, лишенной мобильной связи, сэр Гилберт привез в собой нечто вроде спутникового телефона, каким пользуются военные, — довольно массивное устройство со съемной антенной — и почти все утро потратил на разговоры.)
Утро с Лукасом подняло Рэйчел настроение. В Оксфорде она сталкивалась с выпускниками Итона, и хотя людьми они были разными, по крайней мере одна черта была присуща им всем: громадная и нескрываемая уверенность в своих силах. Такую укорененную самоуверенность Рэйчел считала подарком судьбы: как, должно быть, здорово чувствуешь себя, зная, что твое благосостояние и уровень образования не только оградят от самых тяжких неурядиц, но и прямиком направят тебя в ту жизнь, где сбудется твое предназначение, обретенное еще в колыбели, — управлять жизнью других людей. Но стоило ли удивляться, когда эта уверенность, вскормленная и взращенная неукротимыми родительскими амбициями, порою оборачивалась колющим глаз высокомерием, чего, несомненно, и побаивался сэр Гилберт в отношении карьерных успехов своего сына.
Однако утреннее общение с Лукасом навело Рэйчел на мысль, что Лукас не столько заносчив, сколько подавлен. Математический факультет выбрал не он. Его подлинной страстью были античные цивилизации, но «мама наложила на них вето», сообщил он, «по ее мнению, это наука для Микки-Мауса». И было решено, что математика куда лучше подготовит его к работе в Сити, тем более что до сих пор его обучение и воспитание служило отменным фундаментом именно для такого рода деятельности. Вскоре Рэйчел обнаружила, в чем его проблема: ему решительно не хватало навыков общения с учетом интересов другой стороны. О чем бы она его ни спрашивала — об искусстве, театре (еще одно его увлечение), книгах или политике, — вместо осмысленного либо содержательного ответа ей выдавали хвастливую реплику о сочинении, удостоенном награды, или о высших баллах за самостоятельную работу; о произнесенной речи, что вызвала стоячую овацию, или о знаменитом писателе, с чьими детьми Лукас проводил каникулы. Будто рефлекторная деятельность его мозга была заточена исключительно на соревнование и первенство во всем. В этом нет его вины, полагала Рэйчел, и терпение ее лопнуло лишь однажды, когда Лукас заявил с трагическим видом: «Если не поступлю в Оксфорд, это будет катастрофа. Что же мне, учиться в университете Микки-Мауса вместе со всяким быдлом?» После чего Рэйчел объявила обеденный перерыв.
