следом, но Вадим крепко взял меня за локоть и процедил:
– Они сейчас второй волной пойдут по улице. Надо выждать… Спокойно!
Он с силой усадил меня на глубокий бархатный диванчик. Музыка наяривала вовсю, голоса и грохот каблуков по сцене сливались в плотный, бьющий по ушам гул.
– У меня Ада одна дома…
– Да что ей будет!
– Её индекс на контроле…
– Его снимут утром. Никто не придёт за роботом ночью в субботу. А если ты сейчас высунешься и рванёшь домой – живо накроют! Пойдём лучше, раз уж огребли, насладимся.
– А разве кабаре не закроют?
– С луны свалился? – вздохнул друг, скользя взглядом по стёклышкам барной стойки. – Если закроют, где будет отдыхать доблестный патруль?
* * *
Шла оперетка: тринадцать разукрашенных девиц прыгали на полукруглой сцене, и каждый раз выходило так, что хотя бы одна из них загораживала пышным хвостом середину. Костюмы были те же самые, что я видел днём – пёстрые, блестящие, вызывающие.
К нам подошёл официант, в пальцах сам собой очутился бокал – я не понял, с чем, какая-то зеленоватая жидкость. На вкус она напомнила пойло мастера Си, но ударила в голову куда ловчее. Ещё некоторое время я думал об Аделаиде, об индексах, о замещающих роботах, щелях и клапанах… А потом всё внутри взорвалось, заискрилось, и мне стало интересно только одно: что же спрятано в центре сцены?
– Я доктор… Я роботовый доктор… – попадая в мотив, но совершенно мимо слов затянул Вадим.
– Они так бережно закрывают середину. Там что-то есть?
– Я доктор… доктор…
– Ну… на сцене? В серединке?
– Я доктор…
– Ты пьяница!
– Я доктор…
Всё мельтешило, тряслось, рябило. Тёмный неоновый зал заваливался на бок; глотку забивал густой, мылкий и горячий дух, сквозь который пробивались нотки пива. Пустой бокал в моей руке сменился полным.
– Что спрятано на сцене? – заплетающимся языком спросил я у официанта. – Жемчужина спрятана?.. За хвостами?..
– Тум-ц-бара-бум-ц! – зарядили барабаны.
– Мсье о жемчужине балета? Вы увидите всё в конце представления.
Так это у них балет? Вот как…
Конца представления я не дождался. Бокал наполнился снова, и сквозь цветное марево мне подмигнула одна из танцовщиц. Что же всё-таки спрятано у них на сцене, что за жемчужина такая, – успел подумать я и провалился в душистую жаркую пелену до самого рассвета.
* * *
После искусственных розовых лепестков, блеска и тошнотворной сладости своды подъезда окатили приятной прохладой. Я медленно выдохнул из себя все эти пайетки, перья, гирлянды, запах разгорячённых тел и нажал на кнопку звонка. Она отозвалась глухим резиновым чпоком: электричества не было.
Я дёрнул дверь. Она отошла легко, с привычным коротким шорохом. Внутри стояла тишина.
– Ада?
Молчание.
– Аделаида?
Сквозняк подогнал к моим ногам бумажку. Я нагнулся, поднял…
«Опечатано. Патруль Эмска».
«Ты ведь осторожен, правда? Ты ведь знаешь, что за шопами, где нелегально торгуют деталями, следят соцслужбы?..»
Они всё-таки заподозрили что-то.
Они пришли.
Они пришли, а у Ады была просроченная лицензия.
И меня не было.
* * *
– Царапины, – глядя в пол, проговорил Вадим. – Забирали наскоро, выключили и поволокли. Если бы она ушла сама, царапин бы не было.
– А если бы я был дома?
– Забрали бы вместе с тобой. Было бы хуже. А так только повестка придёт.
– А Ада?..
– Выдадут новую.
– В смысле?
– Если робот портится, его забирают на утилизацию, а владельцу выдают заводской экземпляр. Ты проверь гарантийные документы, там должно быть указано.
* * *
Новую Аду привезли, как только я уплатил штраф за содержание робота без лицензии. Уж это точно был настоящий сертифицированный робот прямиком с конвейера: ни скола, ни трещинки. Прекрасная молодая женщина. Спокойная, бестревожная. Словно глубоко спящая – или недавно умершая.
Копия моей Ады.
Пока я усаживал её в кресле, пока ставил на зарядку, пока снимал гарантийные пломбы на шее и за ушами, билась ужасающая, оглушающая надежда: а вдруг всё-таки она. Ада. А вдруг всё-таки откроет глаза и скажет: не зови меня так, зови меня Аделаида…
Она открыла глаза, и оказалось, что они не синие – ярко-голубые. Такие бывают у роботов, только-только сошедших с ленты.
– Добрый день, – поздоровалась она, выпрямляясь. – Меня зовут Аде… Аде…
Робот закашлялась. Я хотел похлопать её по спине, но она покачала головой, справилась с кашлем и сипло договорила:
– Аделаида. Проблемы с речевым аппаратом. Это пройдёт. Пожалуйста, загрузите ваше расписание и мои рабочие обязанности.
От неё пахло заводом: свежим пластиком и стандартным парфюмом.
Меня пробрала дрожь. Я дёрнул шнур, вытащив его из розетки. Аделаида-два медленно, совсем как человек, закрыла глаза. Аделаида-один тихонько попросила из глубин памяти: «Не выключай меня больше. Это очень холодно – засыпать. У меня такое чувство… что… если отключат, я уже не включусь».
Я взял кредит и отправился по промышленным полисам – по всем пунктам, куда роботов сдавали на ребут. Еутов, Оролёв, Осад, Алашиха. Кхимки, Нитищи, Юберцы… На втором десятке я сбился со счёта. Перед глазами плясали приёмные пункты и офисные конурки при цехах, голова гудела от грохота конвейеров, проникающего сквозь заслоны и стены. Бесконечной лентой убегала и убегала дорога.
– Сдалась она тебе? – в который раз спрашивал Вадим, нежно-салатовый от тряски. Мы исколесили всё Подэмсковье, но даже с его служебным пропуском всё было безрезультатно. От Ады не было и следа.
Оставался последний пункт. В который нас не пустили – закрыто на перезапуск линии.
– Она тут, – заявил я.
От голода и долгой езды потряхивало. Я не был уверен, что говорю именно то, что думаю. Я уже сам не понимал, куда мы приехали и зачем. Огромные металлические ворота, блестящие на солнце, упёршийся в них путь. Расплавленный асфальт под колёсами, палящий полдень и пустота, пустота, пустота…
– Значит, её просто ещё не сдали. Или уже ребутнули. Дима. Ты пойми… Шанс, что мы её найдём, что успеем перехватить до сброса настроек… Зачем она тебе? Давай я помогу собрать денег, купишь нормального замещающего робота. Помогу тебе его подстроить по-своему… Дима!
– Вот ты зачем со мной едешь? – вцепившись в руль, спросил я.
– Ты мой друг.
– Друг?..
– Безусловно. А она-то чего тебе далась?
– Безусловно, – пробормотал я и вжал педаль.
Вадим замолчал. Некоторое время он смотрел в окно – как проносились мимо трубы, градирни и стоянки, как мелькали, сходясь и расходясь, провода. Наконец повернулся ко мне. Велел:
– Сверни на нижнюю магистраль.
– Зачем?
– Поедем на катийский рынок.
– Опять?
– Ты не в себе. Выпьем, расслабимся.
– Выпить можно и в другом месте.
– Поехали-поехали.
Я не заметил, как мы очутились в
