встала и с достоинством попросила разрешения позвонить по телефону. Пантелеев милостиво разрешил и даже придвинул поближе к посетительнице аппарат «Давай, давай звони! — мелькнуло в голове у опытного взяточника, — По такому вопросу лучше говорить по телефону, чем лично, при свидетелях, так сказать».
Старушка между тем прошамкала в трубку:
— Облисполком попрошу…
Пантелеев насторожился.
— Попрошу кабинет Тюфяева… Да!
— Виноват! Куда вы звоните? — перебил завбазой.
— Сыну я звоню…
— Какому еще сыну?! — В голосе Пантелеева трепетала уже нескрываемая тревога.
— Моему сыну… Ну, Тюфяеву Ивану Владимиро… Ваня? — Старушка обернулась спиною к Пантелееву и беспокойно заговорила в трубку. — Ванечка, я заехала за холодильником, а тут мне сказали, что за него надо говядины дать, потом масла, байки еще… Я сама не пойму: какой такой байки?.. Что?.. Заведующий этим… ну, складом. Он сам говорит: «Без байки не дам» Ага. Что?.. Пришлешь обследователя?.. Ну, а как мне-то быть? Ехать домой или подождать твоего обследэ… Ну ладно. Я подожду…
Обливаясь потом, Пантелеев вырвал у старухи из рук трубку и принялся кричать неожиданно визгливым голосом:
— Але! Але! Товарищ Тюфяев?.. Докладывает как раз завбазой Пантелее… Алё! Ваша матушка, она — хе-хе — большая шутница! Она… алё!.. Алё же! Молчит! Трубку повесил. Как же теперь?..
А старуха равнодушно сказала:
— Я тогда там обожду, в коридорчике… Ваня говорит: он скоро приедет, обследователь то есть…
И старуха поплелась к двери. Пантелеев побежал за нею, обеими руками схватил старуху за талию, как это делается при исполнений танца, именуемого падеспань, и деликатненько пытался вернуть ее к своему столу, приговаривая:
— Что вы! Куда вы, товарищ Тюфяева? Разве ж я что?.. Это ж все шутки, товарищ Тюфяева… Берите себе свой холодильник сию же минуту…
— Неукомплектованный-то? Да на что он нам нужен!
И старуха вырывалась из рук заведующего базой, как нимфа из объятий сатира.
— Да нет же, нет же, он ведь укомплектовался! Пока мы тут с вами рассуждали, он, знаете ли, полностью укомпле…
Старушка уже из коридора отозвалась:
— Значит, байку вам подавай? Яички? Говядину? Благодарим покорно! Я подожду лучше обследователя.
И мамаша зампреда с железным выражением лица поместилась на скамейке в коридоре.
Пантелеев вернулся к себе, сел за стол и опустил голову носом прямо в чернильницу. Он два раза с силой дернул себя за остатки волос на макушке и простонал:
— Умммм!.. Так влипнуть, такого маху дать!. Мало того, что мимо носа пронесли теперь все, что мог дать детдом, так еще на обследование сам напросился… А что, если у нас еще не оформлены те выдачи для артели «Восторг»?..
И Пантелеев вскочил, чтобы бежать в бухгалтерию проверить выдачи артели «Восторг» и другие незаконные операции… В дверях он налетел на давешнего тучного посетителя (мнимого шофера с «персональной машины Тюфпева»). Шофер протянул заведующему базой накладную и пропуск на холодильник.
— Будьте любезны подписать, — вежливо сказал мнимый шофер. — Холодильник для детдома.
— Все вам подписывай, а нет того, чтобы от вас хоть зернышка какое для нас заиметь, — привычно начал было Пантелеев, но вспомнил о предстоящем обследовании и закусил губу — Давай сюда!
Завбазой начертал свою подпись с такой силой, что перо сломалось. а гонкая бумага пропуска была прорвана. Тучный представитель детдома только покачал головой и ушел.
Пантелеев выбежал в коридор, испуганно поглядел на старушку, все еще скромно сидевшую на скамье, и ворвался в бухгалтерию.
Через пять минут вся база что называется, «ходила ходуном» и лихорадочными темпами «заметала следы» Но, говорят, это ей не помогло. Собственно, не помогло Пантелееву. Обследователь. говорят, кое до чего «докопался». А сейчас новая ревизия «докапывается» до всего прочего, что там творилось под непосредственным руководством бывшего завбазой Пантелеева.
Вот что значит один только раз ошибиться в таком тонком деле, как взяточничество. Нет, в наше время это очень сложный вопрос, как и с кого надо брать взятки…
Сережа решительно не любил врачей. Весь опыт его шестилетней жизни говорил ему, что ничего хорошего нельзя ждать or этих людей, которых называли тяжелым словом «доктор» и которые являлись почти исключительно тогда, когда у Сережи бывало скверное настроение, когда ему хотелось плакать и мама, приложив губы к его горячему лобику, уже произносила встревоженно;
— Кажется, у нас есть температурка…
Да и как было любить этих докторов с их отвратительной манерой давить на язык ложечкой и тискать большими холодными руками Сережин живот? Потом доктора оставляли после себя зловещие записки, которые очень быстро превращались в противно-жирную касторку, горький хинин и другие скверные лекарства. Нет, нет, от этих людей ничего хорошего ждать нельзя! Это Сережа знал наверное.
Так и на этот раз. Сережа пытался даже скрыть, что ему не по себе. Но плохое настроение, связанное с «температуркой», заставило его раза три беспричинно заплакать. Хитрая мама догадалась прижать губы к Сережиному лбу, было сказано насчет «температурки», и Сережу положили в кровать. Сережу мутило, болело горло На другой день появился доктор. Конечно, тискал живот, заставил хрипеть «а-а-а», больно прижав язык. Потом появился опять через день, опять тискал и заглядывал в глотку, будто хотел узнать, что Сережа сегодня ел. Кроме того, он вертел его во все стороны, как куклу, и произнес новое, никогда не слышанное Сережей слово;
— Сыпь.
— Сыпь? — с тревогой переспросила мама.
— Сыпь.
Доктор вышел куда-то с мамой, слышно было, что они о чем-то говорили, затем оба вернулись, и доктор сказал:
— Уход за ним будет, конечно, самый тщательный. В скарлатине вообще ведь опасна не болезнь, а осложнения… А кстати, покажем его профессору Филаткину, ведь он там возглавляет…
Погрустневшая мама как бы невольно обняла Сережу, прижала к себе, а Сережа тоже убитым голосом спросил:
— Мамка, профессор — это что?
— Профессор, солнышко мое, — это тоже доктор. Самый главный доктор.
Сердце у Сережи сжалось в тревоге: уж если простой доктор приносит столько неприятностей, чего же можно ждать от главного доктора, от профессора? Профессор, наверное, и строг без меры и осматривать будет с какими-нибудь особенными вывертами и членовредительством. а лекарства пропишет самые страшные. И Сережа горько заплакал, тесно прижавшись к своей маме.
На другой день Сережу, закутанного во множество одежд, своих и чужих, понесли и повезли куда-то, где его ждал страшный профессор.
Сережу внесли по лестнице в коридор со многими дверями. В коридоре томились и зевали разные дяди и тети. Сережу разоблачили и вскоре ввели в дверь, около которой сидело больше всего дядей и
