Над собравшимися возвышался Мунго Сент‑Джон. Его рука висела на перевязи, на бледном осунувшемся лице застыло выражение мрачной решимости, темные брови сошлись на переносице, губы сжались в тонкую линию. Он был поглощен рассказом одного из моряков и не заметил приближения Робин. Сент‑Джон обернулся, и все вопросы замерли у нее на устах. Он хрипло произнес:
— Доктор Баллантайн, вы посланы нам Богом.
— В чем дело?
— В бараках мор, все отсюда бегут.
Он взглянул туда, где ниже по течению бразильская шхуна с зарифленным гротом и кливером мчалась к открытому морю. На других судах тоже кипела работа.
— У меня на берегу отъедается тысяча первоклассных рабов, — воскликнул Мунго, — будь я проклят, если сбегу! Надо хотя бы разобраться, в чем дело.
Робин нахмурилась, пытаясь разобраться в своих сомнениях и страхах. «Мор» — слово обывателей, оно означает все, что угодно, от чумы до сифилиса.
— Я сейчас же отправляюсь на берег, — сказала она.
Мунго Сент‑Джон кивнул:
— Так я и думал. Я пойду с вами.
— Нет. — Тон доктора не допускал возражений. — Вы повредите своей ране, к тому же вы сейчас ослаблены и легко станете добычей мора, чем бы он ни оказался.
Робин взглянула на Типпу. Лицо помощника перерезала широкая лягушачья ухмылка, он шагнул вперед.
— Ей‑богу, мэм, чем я только не болел, — проговорил Натаниэль, маленький рябой боцман, становясь рядом. — Однако жив пока.
Робин сидела на корме, Типпу и Натаниэль — на веслах. Они гребли к берегу навстречу отливу, слушая объяснения боцмана.
— У каждого работорговца свой барак, который охраняется его людьми, — говорил Натаниэль. — Черных пташек пригоняют и продают португальцы.
Вслушиваясь в его слова, Робин нашла ответы на все вопросы, тревожившие ее и Зугу. Вот почему Перейра так отчаянно отговаривал их идти к югу от Замбези, вот почему, когда все попытки провалились, он решил напасть на экспедицию с отрядом вооруженных бандитов. Португалец охранял торговые пути своего брата и места, где тот закупал рабов. Его вела не просто алчность и похоть, а вполне объяснимое стремление скрыть от посторонних глаз выгодное предприятие.
Робин снова прислушалась к словам боцмана.
— Каждый торговец на берегу откармливает товар, как свиней для рынка. Невольники набираются сил, чтобы переплыть океан, а заодно хозяин убеждается, что они здоровы и не занесут на борт заразу. Здесь двадцать три барака, некоторые маленькие, человек на двадцать, а вон там — большие, как у «Гурона», где в клетках сидит по тысяче и больше лучших черных пташек. Мы уже поставили в трюме палубы и со дня на день готовились взять их на борт, но теперь…
Боцман пожал плечами, поплевал на мозолистые ладони и снова налег на весла.
— Натаниэль, ты христианин? — тихо спросила Робин.
— А как же, мэм, — гордо ответил Натаниэль, — самый что ни на есть.
— Как по‑твоему, Господь одобряет то, что вы делаете с этими несчастными?
— Рубящие дрова и черпающие воду, мэм, как сказано в Библии, — так повелел им Господь, — усмехнулся бывалый моряк.
Столь гладкий ответ явно был вложен ему в уста, и Робин догадывалась кем.
Они достигли берега и двинулись вперед, возглавляемые Типпу. Робин шла посередине, сзади боцман нес саквояж.
Капитан Сент‑Джон выбрал самое лучшее место, на возвышенности, в отдалении от реки. Бараки были построены добротно, с дощатым полом, приподнятым над землей, и крепкими крышами из пальмовых листьев.
Часовые с «Гурона» не покинули своих постов: Мунго Сент‑Джон умел поддерживать дисциплину. Рабы были отобраны со знанием дела, хорошо сложенные и рослые. В медных кастрюлях булькала мучная похлебка, животы у чернокожих были полны, кожа блестела.
По указанию Робин людей выстроили в ряд, и она быстро осмотрела их. Некоторые легкие недомогания можно вылечить позже, но опасных симптомов не наблюдалось.
— Здесь мора нет, — решила она. — Пока еще нет.
— Идем дальше, — распорядился Типпу.
За пальмовой рощей стоял другой барак, на сей раз покинутый хозяевами. Рабы голодали и непонимающе отнеслись к внезапному освобождению.
— Вы свободны, — объявила Робин. — Возвращайтесь в свою страну.
Рабы сидели на корточках в грязи, тупо глядя на белую женщину. Похоже, они совсем потеряли волю к жизни и едва ли выдержат обратный путь по Дороге гиен, даже если пережили бы надвигавшуюся эпидемию. Робин с ужасом поняла, что без хозяев эти несчастные обречены на медленную смерть от голода и болезней. Уходя, работорговцы опустошили кладовые, и ни в одном из брошенных бараков не осталось ни чашки муки, ни горсти зерна.
— Мы должны их накормить! — воскликнула Робин.
— Самим не хватит, — хмыкнул Типпу.
— Он прав, мэм, — подтвердил боцман. — Если мы накормим этих, наши черные пташки умрут с голоду, а кроме того, это плохой товар, который и чашки муки не стоит.
В следующем бараке Робин решила, что наконец она нашла первые жертвы мора — помещение было битком набито обнаженными людьми. Громкие стоны и плач рабов надрывали душу, от запаха разложения першило в горле.
Типпу вывел доктора из заблуждения.
— Китайские пташки, — проворчал он.
В первый момент Робин не поняла, но, склонившись над ближайшим телом, тут же резко выпрямилась. Несмотря на профессиональный опыт, на лбу выступил холодный пот.
Специальный указ китайского императора запрещал ввозить черных африканских рабов, если они не были лишены способности к воспроизводству. Император не хотел, чтобы чужестранцы доставили неприятности будущим поколениям китайцев. Работорговцы предпочитали оскоплять купленных рабов прямо в бараках, чтобы списать со счетов потери, прежде чем отправляться в дальний путь.
Операция выполнялась жестоко: на корень мошонки накладывался жгут, потом ее отсекали ударом ножа и прижигали рану раскаленным железом или горячей смолой. Болевой шок и последующее заражение крови убивали почти сорок процентов подвергшихся операции, но цена на выживших поднималась столь высоко, что работорговцы готовы были нести такие потери.
Робин брела по грязной тропе, обливаясь слезами. Страдание переполняло ее душу. Для этих несчастных уже ничего нельзя было сделать.
В следующем бараке, рядом с аукционным помостом, доктор нашла первые жертвы мора.
Работорговцы ушли и отсюда. Полутемные бараки были набиты обнаженными людьми. Одни неподвижно сидели на корточках, другие лежали на мокром земляном полу, согнув колени и дрожа от озноба, не в силах подняться из лужи собственных нечистот. Бормотание и стоны наполняли воздух гулом — казалось, это жужжит рой насекомых.
Доктор притронулась к молодой девушке, почти подростку: кожа полыхала от жара, голова несчастной металась из стороны в сторону, изо рта вылетали бессвязные обрывки речи. Робин провела пальцами по обнаженному вздутому животу и нащупала под горячей кожей плотные бугорки, похожие на дробинки. Сомнений не оставалось.
— Оспа, — объявила Робин, и Типпу испуганно попятился. — Подожди снаружи, — велела она.
Помощник капитана поспешно выскочил из барака.
Робин взглянула в лицо боцману. Тот смотрел без страха — на морщинистой загорелой коже виднелось множество мелких ямок‑шрамов.
— Когда? — спросила доктор.
— В детстве, — кивнул боцман. — Оспа убила мать и братьев.
— Принимаемся за работу, — распорядилась Робин.
В вонючей тьме мертвые валялись вперемежку с живыми, и на некоторых телах, горячих, как печка, болезнь уже расцвела пышным цветом. Узелки под кожей перерастали в пузырьки, наполненные прозрачной светлой жидкостью, а затем превращались в нарывы, которые лопались, выбрасывая струйку густого, как желток, гноя.
— Этот выживет, — указала Робин на мужчину, чьи открытые язвы уже покрылись корками. — Его кровь очищается.
Натаниэль крепко держал больного, а Робин сдирала корки шпателем и складывала в широкогорлую бутыль, в которой когда‑то хранился порошок хинина.
— Возбудитель болезни здесь ослаблен, — горячо объясняла Робин, впервые в жизни замечая страх в глазах Мунго Сент‑Джона. — Турки впервые использовали этот метод еще двести лет назад.
