Улыбка Зуги взбесила Робин, но, прежде чем она подыскала достаточно язвительный ответ, брат отвернулся и отошел, сунув руки в карманы, на дальний конец веранды, увитой плющом. Вдалеке за садом Картрайтов сквозь дубы и шелестящие верхушки пальм проглядывали голубые блики залива.
Гнев Робин утих и сменился сожалением. Похоже, им с Зугой всю жизнь суждено пререкаться и ссориться по пустякам, слишком уж разные они люди.
В первый миг она страшно обрадовалась встрече и вздохнула с облегчением, увидев, что с братом все в порядке. Зуга на костлявом муле с продавленной спиной подъехал к дому Картрайтов, и Робин поначалу не признала его. Только потом, когда он спешился и снял старую грязную шляпу, она, взвизгнув от радости, повисла у него на шее, забыв о поданном обеде.
Брат похудел и окреп, кожа стала бронзовой, в лице появилась властность и целеустремленность. Робин светилась от гордости, слушая, как Зуга рассказывает о своих приключениях. Присутствующие с жадностью ловили каждое его слово.
— Он похож на греческого бога! — шепнула ей на ухо Алетта Картрайт.
Алетта никогда не отличалась оригинальным мышлением, однако Робин не могла не согласиться, что на сей раз сравнение попало в цель.
Она внимательно слушала рассказ о стране матабеле и долгом пути на юг, задавая столько вопросов, что Зуга насторожился.
— Надеюсь, сестренка, ты не припишешь все это себе? — спросил он язвительно.
— Ну что ты, нет, конечно, — заверила его Робин.
Тем не менее Зуга больше ничего не рассказывал, лишь передал привет от деда, Роберта Моффата из Курумана.
— В декабре ему исполнилось семьдесят пять — даже не верится! Он бодр и полон жизни, только что закончил переводить Библию на язык сечуана. Был очень добр, помогал мне, как мог, достал повозку с мулами, так что остаток путешествия прошел намного легче. Помнит тебя трехлетней девочкой… Вот его ответ на твои письма. — Зуга протянул толстый пакет. — Дед сказал, что ты интересовалась миссионерской экспедицией в Замбезию или в страну Матабеле.
— Это правда.
— Сестренка, женщина не способна в одиночку… — произнес он, но Робин перебила:
— Я буду не одна. Клинтон Кодрингтон принял решение стать миссионером, а я согласилась выйти за него замуж.
Брат вскипел, и беседа превратилась в ссору. Когда гнев Зуги немного утих, Робин сделала еще одну попытку.
— Зуга, — она взяла его под руку, — буду очень признательна, если ты согласишься быть посаженым отцом на свадьбе.
Он немного расслабился.
— Когда, сестренка?
— Месяцев через семь, не раньше, когда Клинтон выйдет из тюрьмы.
Зуга покачал головой:
— Меня уже здесь не будет, я заказал билет на пароход Пиренейско‑Восточной компании, что отправляется в Англию в начале следующего месяца. — После долгой паузы он продолжил: — Желаю тебе радости и счастья… и прости мне резкие слова в адрес твоего будущего мужа.
— Я понимаю. — Робин пожала ему руку. — Вы с ним совсем разные.
«И слава Богу!» — чуть не вырвалось у Зуги, но он вовремя прикусил язык, не желая поминать имя всевышнего всуе.
Снова наступило молчание.
С самого прибытия в Кейптаун Зуга размышлял, как бы выведать у Робин содержание ее рукописи и как уговорить сестру не обнародовать лишние подробности, чтобы не повредить репутации семьи. Теперь, когда выяснилось, что Робин не собирается возвращаться в Англию, повод представился сам собой.
— Сестренка, если твоя рукопись завершена, я готов передать ее Оливеру Уиксу.
За время плавания в Англию можно не торопясь прочитать записки, а если отвезти их в редакцию не сразу, а через месяц‑другой после прибытия, то отчет майора Баллантайна будет опубликован раньше и наверняка снимет сливки читательского интереса и внимания литературных критиков.
— Как, разве я не говорила? — Робин лукаво прищурилась. — Рукопись отослана с почтовым пароходом за месяц до твоего возвращения. Уикс наверняка ее опубликовал. Надеюсь, со следующим почтовым пароходом он пришлет рецензии.
Зуга вырвал руку и посмотрел на сестру сверху вниз; в глазах его сверкнула холодная ярость.
— Мне казалось, я упоминала… — невинно повторила Робин.
Последний шанс, если он и оставался, был окончательно потерян. Теперь они враги, и Робин почему‑то была уверена, что главным предметом их спора станет земля и народ той далекой страны меж двух великих рек, которую Зуга назвал Замбезией.
В конце Вудстокской дороги, на берегу реки Лизбек, неподалеку от Королевской астрономической обсерватории, расположен склад Картрайтов — обширное строение с рифленой железной крышей и выбеленными стенами из кимберлийского кирпича.
У дальней стены главного складского помещения, почти полностью скрытые ящиками, тюками и бочками, громоздящимися чуть ли не до потолка, стояли три предмета, оставленные на хранение майором Моррисом Зугой Баллантайном, который направлялся в Лондон на борту парохода «Бомбей» Пиренейско‑Восточной пароходной компании.
Два гигантских слоновьих бивня идеально обрамляли третий предмет. В плетеном футляре из слоновой травы, перевязанном веревкой из коры, хранилось изваяние, вырезанное из мыльного камня, установленное на широком тяжелом постаменте. По воле случая статуя смотрела точно на север.
Изваяние долго путешествовало — сначала на плечах носильщиков, потом в грубой бурской телеге без рессор. По пути травяной футляр обтрепался, и теперь из него гордо выглядывала голова хищной птицы. Незрячие каменные глаза смотрели через полторы тысячи миль лесов, гор и пустынь — туда, где скрывался разрушенный город, обнесенный стенами. Казалось, слова пророчества Умлимо парят над резной головой птицы:
«Белый орел ринулся на каменных соколов и поверг их на землю. Орел вновь поднимет их, и они улетят далеко. До их возвращения не будет мира в королевствах Мамбо и Мономотапа, ибо белый орел будет сражаться с черным быком, пока соколы из камня не вернутся в родное гнездо».
