Мысли ушли в сторону, перед внутренним взором снова возникла насмешливая улыбка Мунго Сент‑Джона и золотые искорки в его глазах. Острое чувство унижения вновь пронизало Робин. Он изнасиловал ее, сыграл на ее чувствах ради развлечения, заставил надеяться, нет, молить Бога о том, чтобы стать его женой и рожать ему детей. Отчаяние снова превратилось в ненависть, а ненависть заставляла действовать.
— Господи, прости меня! Я помолюсь позже…
Не в силах больше выносить тесную клетку каюты, Робин вскочила на ноги и забарабанила кулаками в дверь.
— Натаниэль, я не могу больше сидеть здесь, — взмолилась она. — Выпусти меня!
— Никак не могу, миссус, а то Типпу вскроет мне хребет.
Робин в ярости отвернулась. Мысли вихрем проносились в голове.
«Не хочу, чтобы он…» Трудно представить, чем теперь закончится это плавание. Перед глазами возник великолепный клипер, входящий в порт, и восторженная толпа на причале. Вот стройная красивая аристократка‑француженка в кринолине, бархате и жемчугах, рядом с ней трое мальчиков, которые радостно машут высокому надменному человеку, стоящему на юте «Гурона»…
Прогоняя кошмарное видение, Робин стала вслушиваться в окружающие звуки. Клипер весело резал волны. Корпус гулко подрагивал, скрипела обшивка, грохотал такелаж, топали по палубе босые ноги — матросы вытягивали фал, приводя парус к ветру. До Робин донесся скрип, похожий на писк крысы в когтях кошки, — рулевой переложил штурвал, корректируя курс, и румпель‑штерты побежали по блокам.
Поймав ускользавшую мысль, Робин вздрогнула и застыла, но на этот раз не от унижения. Клинтон Кодрингтон рассказывал, как, будучи еще молодым лейтенантом, был послан во главе абордажной команды в устье реки, где столпились мелкие невольничьи дхоу.
«Мне не хватало людей, чтобы захватить сразу все, — объяснял Клинтон, — поэтому мы перескакивали с одной на другую и перерезали рулевые канаты. Они сразу теряли ход, и потом мы спокойно собирали их — те, что не слишком увязли в песке».
Робин просияла и кинулась в угол. Упершись спиной в переборку, она ногами отодвинула тяжелый сундук от стены. В полу под сундуком обнаружился небольшой люк с железным кольцом в крышке. Однажды во время прошлого плавания в каюту постучался помощник плотника. Извинившись, он оттащил в сторону сундук, открыл люк и спустился вниз с горшком смазки.
Крышка люка никак не поддавалась — она была пригнана слишком плотно, в щели не проходило даже лезвие ножа. Робин вытащила из сундука шерстяную шаль, продела ее в железное кольцо и потянула изо всех сил. Люк понемногу поддался, и вдруг крышка отлетела с пугающим грохотом. Доктор застыла на месте и прислушалась, но из‑за двери не доносилось ни звука.
Робин встала на четвереньки и заглянула в отверстие. Из темной квадратной дыры веяло сквозняком, в нос ударили запах смазки и тошнотворное зловоние невольников, от которого не спасал никакой щелок. Когда глаза привыкли к темноте, она разглядела невысокую узкую шахту, в которой размещался рулевой механизм клипера. Свободное место едва позволяло проползти одному человеку.
Рулевые канаты спускались с палубы, проходили через тяжелые железные блоки, привинченные болтами к шпангоуту, затем поворачивали и шли к корме. Шкивы блоков покрывала жирная черная смазка; рулевые канаты из свежей желтой пеньки были толщиной с человеческую ногу и твердые, как сталь, от страшного напряжения.
Робин подумала о ноже или скальпеле, но тут же поняла их бесполезность. Даже сильный мужчина с топором вряд ли смог бы разрубить канаты, сумей он даже размахнуться в узком проходе, а если бы и смог, то лопнувший канат разорвал бы его в кровавые клочья.
Существовал лишь один способ, самый безотказный… Робин поежилась, представив, что будет, если огонь выйдет из‑под контроля, а Клинтон не сможет подойти к борту достаточно быстро с паровыми насосами и шлангами. Однажды доктор отказалась от мысли о поджоге, но сейчас, когда помощь была так близка и последний шанс исчезал, риск не имел значения.
Робин стянула с койки серое шерстяное одеяло и смяла его в комок, затем сняла с крючка лампу и принялась неловкими от волнения пальцами откручивать колпачок масляного резервуара. Пропитав одеяло маслом, она огляделась в поисках чего‑нибудь еще. Дневники? Нет, только не это. Она вытащила из сундука несколько медицинских справочников и стала вырывать страницы.
Увязав скомканную бумагу в промасленное одеяло, Робин пропихнула его в люк и бросила поперек натянутых рулевых канатов рядом с железными блоками.
Матрас на койке был набит высушенным кокосовым волокном. Подойдет. За матрасом последовали деревянные перекладины койки и руководства по навигации с узкой полки у двери. Больше ничего подходящего в каюте не оказалось.
Первая зажженная спичка, брошенная в люк, мигнула и погасла. Робин вырвала из дневника чистую страницу, свернула ее в жгут и подожгла. Бумага ярко вспыхнула, горящий комок, падая, осветил грубую обшивку трюма.
По шерстяной ткани, пропитанной маслом из лампы, забегали бледно‑голубые язычки пламени, потом занялась бумага, и оранжевые сполохи весело заплясали на одеяле и полотняном чехле матраца. Из люка дохнул жар, обжигая щеки, и пламя загудело, перекрывая шум волн, бьющих в корпус корабля.
С трудом подняв тяжелую крышку, Робин захлопнула люк. Крышка снова пугающе грохнула, и гул пламени сразу стих. Тяжело переводя дух, Робин прислонилась к переборке: сердце яростно колотилось, кровь оглушительно стучала в висках.
Узница в страхе зажмурилась. Что, если Клинтон откажется от безнадежной погони? Кто тогда спасет восемьсот несчастных, закованных в цепи под палубой «Гурона»?
Первый шквал, налетевший с гор, перешел в сильный устойчивый ветер, не такой яростный, зато постоянный и надежный, не сулящий ни внезапных завихрений, ни штилевых пятен. Мунго задрал голову, глядя на рваные лоскутья облаков, которые словно цеплялись за верхушки мачт. За бортом расстилалась бескрайняя синева Атлантики, море потемнело от ветра, по воде белыми лошадками скакали гребешки волн.
Сент‑Джон остановился на корме и посмотрел вдаль. «Гурон» мчался так стремительно, что огромная гора с плоской вершиной уже исчезла вдали. Корпус британской канонерки тоже ушел за горизонт, видны остались только верхушки парусов, но на этот раз без черной полоски дыма, что было странно. Мунго задумчиво нахмурился, потом пожал плечами и снова принялся ходить по палубе. К вечеру вражеский корабль нельзя будет разглядеть даже с топа мачты. Капитан стал обдумывать, какие маневры он совершит ночью, чтобы сбить с толку погоню. Завтра «Гурон» ляжет на окончательный курс, чтобы пройти через полосу штилей и пересечь экватор.
— Эй, на палубе! — долетел сверху слабый оклик.
Мунго остановился и снова запрокинул голову, глядя на качающуюся верхушку мачты.
Типпу ответил на оклик бычьим ревом. Голос впередсмотрящего, хотя и заглушенный шумом ветра, звучал как‑то странно.
— Дым! — снова донеслось сверху.
— Где? — сердито заорал Типпу.
Матрос, сидевший на мачте, должен был назвать направление и расстояние до замеченного дыма. Все, кто был на палубе, завертели головами, всматриваясь в горизонт.
— Прямо за кормой!
«Канонерка, — с усмешкой подумал Мунго. — Снова разожгли котлы, посмотрим, как им это поможет». Он отвернулся и шагнул вперед, но возбужденный голос с мачты не умолкал:
— Дым стелется за кормой!
Капитан замер с поднятой ногой. Грудь пронзил ледяной холод.
— Пожар! — взревел Типпу.
Для тех, кто проводит жизнь в плавучих деревянных строениях, пропитанных смолой и дегтем, под парусами, которые горят, как солома, слово «пожар» — самое страшное из всех, что существуют на свете. Резко развернувшись, Мунго подскочил к борту, перегнулся и вгляделся в поверхность моря. Дым белым прозрачным облачком стелился над синей водой, уплывал за корму и таял на глазах.
Сухие дубовые доски горят ярким чистым пламенем, почти без дыма. Капитан знал об этом и знал, что делать. Прежде всего нужно лишить огонь воздуха, лечь в дрейф, уменьшив напор ветра, а тем временем выяснить, насколько силен пожар, и включить судовые помпы.
