Зуга молча выслушал рассказ о смерти и похоронах Фуллера Баллантайна. «Что ж, тем лучше», — думал он, принимаясь за сочинение прочувствованной речи о великом путешественнике, своем отце.
С облегчением узнав, что с сестрой все в порядке, Зуга гораздо меньше порадовался ее быстрому продвижению к побережью. Джуба рассталась с доктором и ее людьми три месяца назад, когда на горизонте виднелась восточная гряда холмов. Теперь Робин наверняка достигла побережья и, возможно, уже находится на борту португальского торгового судна на пути к мысу Доброй Надежды и Атлантике.
Майор понятия не имел, надолго ли задержит его король матабеле и сколько времени потом займет путешествие на юг. Отчет сестры вполне мог попасть в Лондон на год раньше его собственного.
Одна тревога майора сменилась другой, и на следующий день он изо всех сил погонял носильщиков, нагруженных тяжелой поклажей. Однако, невзирая на понукания, слуги с трудом тащились позади цепочки воинов, бегущих легкой рысцой. В конце концов Зуге пришлось просить индуну, чтобы тот передал своим носильщикам часть слоновой кости и еще более тяжелый тюк из коры и травы, в который была упакована каменная птица, похищенная из «гробницы царей» Зимбабве.
С каждым днем пути на запад земля становилась суше, леса редели, уступая место ровным пастбищам с отдельно стоящими акациями. Изящные деревья формой напоминали грибы, с их ветвей свисали большие стручки, богатые белками, — любимая пища диких и домашних животных.
Прекращение бесконечных проливных дождей подняло настроение, воины напевали на бегу, черная цепочка извивалась змеей, скользя по живописной, похожей на парк равнине между гладкими куполами гранитных холмов.
Вскоре путники миновали первое из королевских стад. Происхождение низкорослых горбатых коров было скрыто в тумане веков — возможно, им потребовалось несколько тысяч лет, чтобы вместе с пастухами добраться сюда из долины Нила или с плодородных земель в междуречье Тигра и Евфрата.
Даже здесь, в более сухой местности, недостатка в дождях не было, и от густой и сочной травы гладкие бока коров лоснились. Масть животных отличалась разнообразием: шоколадная, рыжая, пегая, черно‑белая, густо‑черная и белоснежная. Стадо провожало колонну бегущих людей пустыми равнодушными глазами, а мальчики‑пастухи, полностью обнаженные, если не считать крошечных фартуков бешу, жадно разглядывали мужчин в перьях и с украшениями из коровьих хвостов, мечтая о том дне, когда сами возьмут копья и последуют дорогой воинов.
Ближайший поселок располагался на берегах реки Иньяти. Ганданг пояснил, что здесь расквартированы его воины, Иньяти, и что это не самое большое из военных поселений матабеле. Человеческие жилища окружали обширный загон для скота, в котором содержалось десять тысяч голов из королевского стада. Хижины, крытые соломой, походили на ульи и сохраняли традиционную форму со времен переселения матабеле из родного Зулуленда. Внешний частокол из стволов дерева мопане, глубоко врытых в землю, представлял собой внушительное оборонительное сооружение. Местные жители, в основном женщины и дети, высыпали на улицу, чтобы приветствовать воинов. Толпясь по обеим сторонам дороги, люди пели, смеялись и хлопали в ладоши.
— Почти все мужчины и девушки на выданье отправились в Табас‑Индунас, — объяснил Ганданг. — В полнолуние начнется танец чавала, и весь народ соберется в королевском краале. Мы переночуем здесь и снова отправимся в путь, чтобы вовремя добраться до Табас‑Индунас.
Дорога из Иньяти на запад превратилась в оживленный тракт, люди направлялись в столицу на праздник первых плодов. Мужчины двигались в составе своих полков, каждый со своей одеждой, украшениями и окраской боевых щитов, хорошо различимой издалека. Седые ветераны, сражавшиеся на юге с басуто, гриква и бурами, шли бок о бок с молодыми воинами, еще не пролившими первую кровь, которым не терпелось узнать, в какую сторону по окончании праздника чавала обратит король свое копье и где им суждено стать мужчинами, обрести воинскую славу или смерть.
Вперемежку с воинскими полками двигались колонны молодых девушек. Чернокожие красотки прихорашивались на ходу и хихикали, бросая на холостяков томные взгляды, а юноши приплясывали в воинственном танце гийя, изображая, как омоют копья в крови врагов и завоюют право «войти к женщинам».
Дорога все больше заполнялась народом, и толчея сильно затрудняла продвижение отряда, которому иногда приходилось подолгу ждать своей очереди у брода. Полки гнали перед собой скот, который служил пищей в пути, и тащили за собой обозы. Парадное облачение каждого воина — тщательно упакованные перья и коровьи кисточки — нес личный оруженосец.
Наконец в знойный полдень в разгаре лета маленький отряд Зуги, увлекаемый людской рекой, поднялся на гребень холма, откуда открывался вид на столицу страны матабеле и королевский крааль. Город раскинулся на много миль на открытой равнине меж гранитных холмов, по имени которых он и получил свое название Табас‑Индунас — Холмы Вождей. Самый дальний холм назывался Булавайо — «место казни»: с его отвесных утесов сбрасывали приговоренных к смерти.
Частоколы, поставленные концентрическими кругами, разделяли город на несколько частей. Стада коров были источником жизни и благосостояния племени, и все загоны были переполнены тучными разноцветными животными, которых пригнали на праздник со всех окрестностей.
Стоя рядом с Зугой, индуна с гордостью указывал копьем на городские достопримечательности. Воины, еще не пролившие крови, незамужние девушки и семейные пары проживали в отделенных друг от друга районах. Одинаковые хижины стояли в строгом порядке, соломенные крыши золотом сверкали на солнце. Земля между жилищами была чисто выметена и плотно утоптана босыми ногами.
— Вот королевская хижина. — Ганданг указал на огромное коническое сооружение, стоявшее особняком. — А там живут жены короля. — За частоколом стояла сотня хижин поменьше. — Мужчину, который проникнет туда, ждет смерть.
Они остановились в небольшой акациевой роще перед наружными стенами города, впервые за несколько дней выбравшись из людской толчеи. Неподалеку протекал ручей. Вся равнина вокруг внешнего частокола была застроена временными хижинами для прибывших отрядов, но земля вокруг рощи оставалась свободной — простым людям заходить туда не дозволялось.
— Когда я увижу короля? — спросил Зуга.
— Только после праздника, — ответил Ганданг. — Король должен пройти ритуальное очищение, но тебе он оказал большую честь, послав дары. — Острием копья индуна указал на молодых девушек, вышедших гуськом из ворот. Они с удивительной легкостью несли на головах большие глиняные горшки, даже не поддерживая их руками, и двигались особенной изящной походкой, свойственной лишь африканкам, — выпрямив спину и неспешно покачивая бедрами. Крепкие незрелые яблоки грудей подпрыгивали в такт шагам. Достигнув рощи, где был разбит лагерь чужеземцев, девушки опустились на колени, преподнося дары.
В одних горшках было густое просяное пиво, кислое и пузырящееся, в других — имаас, простокваша из коровьего молока, так любимая всеми племенами нгуни, в третьих — большие ломти жирного мяса, жаренные на открытых углях.
— Такие дары — большая честь, — повторил Ганданг, не скрывая удивления щедростью своего повелителя. — Конечно, ведь твой дед Тшеди был верным другом короля.
На Зугу снова навалилось вынужденное безделье, приходилось чем‑то заполнять долгие дни ожидания. Здесь, однако, никто не мешал бродить по городу и окрестностям, за исключением, разумеется, запретных мест — королевского двора и женских кварталов.
Он зарисовывал яркие картины предпраздничной суматохи. В полуденную жару берега реки были усеяны мужчинами и женщинами, которые купались, отмывая блестящие бархатисто‑черные тела перед танцами. На несколько миль вдоль берега на каждом дереве висели накидки и меха, перья и плетеные украшения, развеваясь на легком ветерке. Молодые девушки заплетали друг другу волосы, умащивали маслом и смазывали разноцветной глиной; они хихикали и махали Зуге руками.
