В последние дни Клинтона терзала еще одна тревога. В долгой тысячемильной гонке он чересчур расточительно сжигал уголь. На палубу поднялся невысокий рыжеволосый механик‑шотландец. Смазка и угольная пыль так въелись в его кожу, что казалось, будто он страдает ужасной неизлечимой болезнью.
— Кочегары скребут лопатами по дну бункеров, — мрачно усмехаясь, сообщил он. — Я предупреждал вас, сэр, что если мы хотим…
— Если нужно, жгите судовую мебель! — рявкнул Клинтон. — Можете начать с моей койки, она мне не понадобится.
Механик открыл было рот, но Кодрингтон продолжал:
— Меня не волнует, как вы этого добьетесь, мистер Макдональд, но я хочу, чтобы до самого Кейп‑Пойнта котлы работали на полную мощность, и когда мы вступим в бой — тоже.
Через день, в полночь, «Черная шутка» поравнялась с маяком на мысе Кейп‑Пойнт. Капитан склонился к переговорной трубе, от усталости и облегчения голос его звучал хрипло.
— Мистер Макдональд, сбавьте пар, но держите топку наготове. Полный ход — по моему приказу.
— Мы зайдем в Столовую бухту, чтобы наполнить бункера, сэр?
— Я дам вам знать, — пообещал Клинтон и захлопнул крышку переговорной трубы.
До Капской военно‑морской базы оставалось всего несколько часов хода — утром можно было бы пополнить запасы угля, воды и свежих овощей. Однако Клинтон знал, что стоит бросить якорь в Столовой бухте, как тут же на борт явится адмирал Кемп или кто‑то из его людей и свободно распоряжаться кораблем больше не удастся, более того, младший капитан Кодрингтон должен будет многое объяснить.
Чем меньше оставалось пути до адмиралтейства, тем громче звучали в ушах Клинтона предостережения сэра Джона Баннермана и тем меньше он питал иллюзий относительно своего положения. Радостное волнение, с которым он штурмовал невольничьи лагеря и захватывал арабские дхоу с грузом рабов, давно улеглось. Клинтон понимал, что в Столовой бухте ему придется провести недели, а может, и месяцы. Даже если его просто заметят и опознают с берега, адмирал немедленно вышлет в погоню судно с приказом предстать перед лицом правосудия.
Клинтон не испытывал ни малейшего страха перед возможным приговором, а угроза, висевшая над его карьерой, была ему настолько безразлична, что это удивляло даже его самого. Капитана сжигало лишь одно желание, перед ним стояла единственная цель, по сравнению с которой меркло все остальное: успеть перехватить «Гурон», когда тот будет огибать мыс, и так, чтобы никто этому не помешал. Потом что угодно: суд, обвинение, приговор, но прежде всего — «Гурон» и Робин Баллантайн.
— Мистер Денхэм, — окликнул он лейтенанта, стоявшего на темной палубе. — Мы займем боевую позицию для ночного патрулирования в десяти милях от мыса Кейп‑Пойнт. Немедленно докладывайте мне о всех замеченных судах.
В каюте Клинтон, не раздеваясь, прямо в сапогах рухнул на койку. Впервые после выхода из Занзибарской гавани на душе стало спокойно. Он сделал все возможное, чтобы достичь мыса Кейп‑Пойнт раньше «Гурона», и теперь все в руках Божьих — а на Бога он привык полагаться всегда.
За час до рассвета стюард принес кофе. Оставив кружку остывать возле койки, Клинтон поспешил на палубу. Лейтенант Денхэм шел за ним по пятам.
— За ночь ни одного корабля не замечено, сэр, — доложил мичман, стоявший на ночной вахте.
— Отлично, Феррис, — кивнул Клинтон. — Занимаем боевую позицию для дневного патрулирования.
С рассветом наблюдатели с берега могли различить корабль, поэтому «Черная шутка» предусмотрительно отошла за горизонт, и даже самый острый глаз не сумел бы заметить верхушки ее марселей, не говоря уже о том, чтобы опознать канонерскую лодку и послать адмиралу Кемпу сообщение.
Земля едва виднелась вдали, однако корабль, огибающий мыс, должен был пройти на расстоянии нескольких миль от берега. Высокая грот‑мачта «Гурона» и сверкающие на солнце паруса видны не хуже, чем огонь маяка, и если не опустится туман, что маловероятно в это время года, дичь не сможет ускользнуть, в этом Клинтон не сомневался.
Патрулируя участок моря, канонерка передвигалась по сторонам правильного четырехугольника. Клинтон мерил шагами палубу, преследуемый одной мыслью: что, если «Гурон» давно ушел на север и затерялся в безбрежных просторах Южной Атлантики, оставив «Черную шутку» охранять дверцу пустой клетки?
— Парус! — крикнул впередсмотрящий из «вороньего гнезда» на топе грот‑мачты.
Сердце Клинтона заколотилось в отчаянной надежде.
— Что за корабль? — спросил он в рупор.
— Рыбацкая шхуна!
Капитан вздохнул — таких будет еще много. Однако всякий раз, завидев парус, он не мог сдержать прилив волнения и к вечеру, вконец измотав себе нервы, дал приказ подойти ближе к берегу для ночного патрулирования. Однако даже ночью Кодрингтон не смог отдохнуть — три раза его будили, и он, продирая глаза и спотыкаясь, поднимался на палубу проверить, кому принадлежат далекие красные и изумрудно‑зеленые огоньки, мигающие во тьме. В душе вспыхивала надежда, нервы сжимались в тугой комок, он готов был отдавать команды и немедленно идти в бой, и каждый раз оказывалось, что мимо проходит очередной люггер или шхуна. «Черной шутке» приходилось поспешно уходить прочь, чтобы не быть опознанной.
На рассвете капитан снова вышел на палубу. Корабль удалялся от берега для выполнения тех же дневных маневров. С топа мачты докладывали о все новых рыболовецких судах, явился с неутешительными новостями и перепачканный углем механик‑шотландец.
— До конца дня не дотянем, сэр, — сообщил он угрюмо. — Я жгу уголь еле‑еле, только чтобы топка не остыла, так и то осталось ведро или два.
— Мистер Макдоналд, — грозно перебил его Клинтон, пытаясь держать себя в руках и не выказывать усталости, — корабль останется на боевой позиции, пока я не отдам нового приказа. Мне безразлично, что вы будете жечь, но когда я потребую пар, вы обязаны его дать — иначе распроститесь с самой жирной долей призовых денег, какая вам когда‑либо доставалась.
Однако надежды угасали с каждым часом. Канонерка занимала боевую позицию уже вторые сутки. Неужели ей удалось настолько обогнать быстроходный клипер? Может быть, Сент‑Джона что‑то задержало? Едва ли. С каждым часом Клинтон все больше уверялся в том, что работорговцы ускользнули у него из‑под носа, забрав с собой невольников и женщину, которую он любил больше жизни.
Капитан понимал, что ему пора отдохнуть, но в каюте стояла одуряющая духота, и он томился там, как зверь в клетке. Он остался на палубе, и, не в силах стоять на месте больше нескольких минут подряд, то склонялся над штурманским столиком и перебирал навигационные приборы, то откладывал их и снова расхаживал по палубе, посматривая на топ‑мачты. Томясь в ожидании и нервничая, он критически оглядывал корабельное хозяйство. Офицеры с встревоженными лицами ходили за ним по пятам, а вахтенные на палубе не смели поднять глаз. Яростный крик капитана заставил всех застыть на месте.
— Мистер Денхэм, это не палуба, а свинарник! Какое животное развело тут эту грязь?
На белом, вычищенном пемзой дощатом настиле палубы темнело коричневое пятно табачного сока. Денхэм глянул под ноги и тут же принялся отдавать команды, заставившие засуетиться десяток человек. Капитан с лейтенантом смотрели сверху вниз на четырех матросов, которые стояли на коленях и яростно скребли злосчастное пятно, другие тем временем подносили ведра с морской водой, а остальные запускали палубную помпу. Атмосфера так накалилась, что никто не услышал, когда с топа‑мачты прозвучал крик впередсмотрящего:
— Парус!
Откликнуться пришлось Феррису:
— Что за судно?
— Корпус за горизонтом, четыре мачты, прямая оснастка!
Работа на палубе остановилась, все задрали головы и прислушались.
— Обходит мыс с наветренной стороны, берет курс норд‑норд‑вест.
Кодрингтон очнулся первым. Он выхватил у лейтенанта Денхэма подзорную трубу, подбежал к мачте и, заткнув трубу за пояс, стал карабкаться вверх. Не остановившись ни на секунду и не сделав ни одного неверного движения, он добрался до верхних вант, повиснув спиной вниз в сотне футов над качающейся палубой, и вскарабкался в «воронье гнездо». Дыхание с хрипом клокотало в горле, в ушах звенело. Клинтону не приходилось так лазать с тех пор, как он служил гардемарином.
