Не сдержавшись, она заметила мягко и кротко:
— Женщина может и сама делать карьеру, не только быть женой.
Клинтон чопорно выпрямился.
— Место жены — дома, — заученно произнес он.
Робин хотела было возразить, но удержалась. В ее положении лучше не спорить.
Клинтон продолжал, ободренный ее молчанием:
— Для начала обзаведемся маленьким уютным домиком — в Портсмуте, рядом с гаванью. Конечно, когда появятся дети, подыщем более подходящее жилище…
— Вы хотите детей? — все так же кротко спросила она, но щеки ее вспыхнули.
— О да, конечно. По одному в год.
Робин вспомнила свою работу в кварталах бедноты и бледных неряшливых женщин в окружении бесчисленного потомства: на руках, у ног и следующий непременно на подходе. Она невольно содрогнулась.
— Вам холодно? — забеспокоился Клинтон.
— Нет‑нет, пожалуйста, продолжайте.
Робин почувствовала себя в ловушке и уже в который раз прокляла жалкую роль, навязываемую обществом женскому полу.
— Мисс Баллантайн… доктор Баллантайн… я вот что хочу сказать… вы окажете мне великую честь, если согласитесь стать моей женой.
Теперь, когда главные слова были наконец произнесены, она вдруг почувствовала растерянность и смутилась вполне искренне.
— Капитан Кодрингтон, это так неожиданно…
— Не вижу причин. Мое восхищение вами очевидно, а в тот день вы дали мне надежду… — Он запнулся, потом торопливо закончил: — Вы даже позволили вас обнять!
Робин с трудом сдержала смех — знал бы он, какие планы она строит! — и спросила торжественно, под стать Клинтону:
— Когда же вы планируете свадьбу?
— Ну, по возвращении в…
— На Занзибаре есть британский консул, — поспешно заметила Робин. — Вы ведь направляетесь туда, правда? Он может совершить церемонию.
Лицо капитана расплылось в счастливой улыбке.
— О, мисс Баллантайн, значит… могу ли я…
Он шагнул к ней, и перед внутренним взором Робин как наяву вспыхнула картина: крошечный домик в Портсмуте, битком набитый маленькими светловолосыми копиями Кодрингтона. Она отшатнулась.
— Мне нужно подумать.
Капитан остановился, лицо его помрачнело.
— Разумеется, — выдавил он.
— Речь идет о перемене всей моей жизни, крушении планов. Экспедиция… Это трудное решение.
— Я готов ждать год, даже больше! — воскликнул Клинтон. — До конца экспедиции, сколько угодно!
У Робин что‑то екнуло внутри.
— О нет, мне нужно всего несколько дней. — Она взяла его за руку. — Я дам ответ до прибытия в Келимане, обещаю.
Шейх Юсуф тревожился. Уже девятый день большая дхоу стояла вблизи берега, ее косой треугольный парус на длинной рее безжизненно обвис. Море за бортом было бархатисто‑гладким, а долгими безлунными и безветренными ночами пылало фосфорическим пламенем. Ни малейшая рябь не тревожила поверхности воды. Корабль стоял без движения, словно вкопанный в землю.
Шейх владел целым флотом торговых судов, и за сорок лет избороздил весь Индийский океан. Он знал назубок каждый остров, каждый мыс и все особенности прилива на любом побережье, изучил пути великих течений, как кучер почтовой кареты — все повороты и рытвины на дороге между станциями. Юсуф мог обходиться без компаса и секстанта и, ориентируясь лишь по небесным светилам, преодолевал тысячи миль в открытом океане, чтобы достичь великого Африканского Рога или побережья Индии, а потом вернуться на остров Занзибар. За все сорок лет он не припоминал случая, чтобы в это время года муссон прекратился на восемь дней подряд. Этот ветер всегда дул с юго‑востока — ежедневно, еженощно, час за часом.
С таким расчетом шейх и взял груз, собираясь разгрузиться на Занзибаре не позже чем через шесть дней. Само собой, потери неизбежны, но все было учтено. Самое меньшее десять процентов, а чаще двадцать, тридцать — приемлемо, сорок — возможно, но даже при потере половины груза плавание приносило прибыль.
Но теперь… Юсуф поднял глаза к верхушке мачты, откуда неподвижно свисал пятнадцатифутовый алый стяг занзибарского султана, возлюбленного Аллахом, правителя Омана и обширных земель в Восточной Африке. Флаг полинял и пропитался пылью, как и парус, пройдя вместе с ним уже полсотни таких рейсов. Позади были штили и ураганы, палящее солнце и тропические ливни. Золотая арабская вязь на алом полотнище едва читалась. Шейх давно потерял счет, сколько раз знамя снимали с мачты и несли во главе вооруженной колонны в глубь земли, припавшей к горизонту, сколько раз длинный стяг змеился на ветру, когда корабль проходил под стенами крепости Занзибара…
Шейх с усилием согнал дремоту. Старость берет свое. Он приподнялся на груде подушек и дорогих ковров, расшитых шелком и золотом, и посмотрел вниз. Матросы валялись как мертвецы в тени паруса, обмотав головы грязными бурнусами, спасаясь от жары. «Пусть лежат, — подумал он, — смертным остается только ждать. Все в руках всевышнего».
— Нет Бога, кроме Аллаха, — пробормотал Юсуф, — и Магомет пророк его.
Что толку спорить с судьбой? Что толку бранить ее или молиться? На все воля Аллаха. Аллах велик.
И все же… Такой выгодный груз попался впервые за тридцать лет, и так дешево! Триста тридцать черных жемчужин, идеально сложенных… И молодых, ни одной старше шестнадцати лет, Аллах свидетель! Все из неведомого народа, живущего где‑то далеко на юге, где Юсуф никогда не бывал. Лишь в этом году он услышал о новом источнике черного жемчуга за Дьявольскими горами, откуда еще никто не возвращался.
Новые люди — совсем не то, что худосочный народец Озерного края. Самый выгодный товар: стройные, высокие и сильные, лица круглые, как полная луна, зубы белые и крепкие…
Шейх Юсуф клюнул носом, склонившись над кальяном. Вода в чаше тихо булькала, дым медленно поднимался кверху, белая борода в уголках рта окрасилась желтым. С каждой затяжкой шейх ощущал, как восхитительное забытье наполняет дряхлое тело, смягчая холод старости, все больше остужающий кровь.
Уши резанул пронзительный вопль, перекрывая тихий гул, который обволакивал дхоу, день и ночь поднимаясь из невольничьего трюма. Юсуф вынул изо рта мундштук, запустил пальцы в спутанную белую бороду и наклонил голову, прислушиваясь. Вопль не повторился. Возможно, это был последний крик одной из его прекрасных черных жемчужин.
Шейх вздохнул. С каждым днем штиля гул из‑под палубы доносился все тише. Его громкость позволяла с хорошей точностью прикинуть потери: утрачена половина, не меньше. Еще четверть погибнет в пути на Занзибар, многие умрут и после высадки. Рынок примет лишь самых крепких, да и тех придется долго лечить.
Другим показателем потерь, хотя и не столь точным, был запах. Кое‑кто умер в самый первый день, а жара стояла невыносимая, даже здесь, на палубе. Трупы в трюмах, вероятно, уже раздулись вдвое. Такой вони шейх не мог припомнить за все сорок лет. Жаль, что никак нельзя убрать тела, это можно будет сделать только в порту.
Шейх Юсуф торговал исключительно молодыми женщинами. Они меньше ростом и гораздо выносливее, чем мужчины того же возраста, их можно загружать плотнее. К тому же удалось уменьшить межпалубное расстояние на шесть дюймов, что позволило уместить лишнюю палубу.
Женщины способны дольше мужчин обходиться без воды — они накапливают жир на бедрах, ягодицах и груди, а затем, подобно верблюду в пустыне, расходуют запасы. Это важно, потому что переход через Мозамбикский пролив даже при самом благоприятном ветре и приливе занимает не меньше пяти дней. Мужчин, предназначенных для продажи в Китай и на Дальний Восток, трудно было сохранить и по другой причине: китайцы покупали только кастрированных рабов, справедливо опасаясь кровосмешения с местным населением, а необходимая опасная для жизни операция приводила к дополнительным расходам. Вдобавок на занзибарском рынке молодые женщины стоили почти в два раза больше, чем мужчины.
Прежде чем погрузить рабов, шейх Юсуф всегда выдерживал их по меньшей мере неделю в бараках, позволяя набивать брюхо сколько влезет, потом раздевал догола, оставляя лишь легкие цепи, и с отливом переправлял на дхоу, ожидавшую на мелководье.
