— Всем известно, что холодный воздух вреден для огнестрельных ран!
— Да, конечно, надо было пустить вам кровь, а потом запереть в тесной адской дыре, которую вы называете каютой, — парировала Робин.
— Флотский хирург так бы и сделал, — пробормотал он.
— Тогда благодарите Создателя, что я не флотский хирург.
На следующий день капитан садился без посторонней помощи и ел с аппетитом, а на третий, сидя на носилках, командовал кораблем. На четвертый день Клинтон поднялся на ют и, хотя рука висела на перевязи, а лицо после лихорадки побледнело и осунулось, простоял на ногах целый час, прежде чем опустился отдохнуть в сидячий гамак, который плотник приладил к планширу. В тот день Робин удалила из раны катетер, с облегчением обнаружив лишь немного гноя, причем не злокачественного.
Впереди по курсу показался городок Порт‑Наталь. Незамысловатые домики, словно цыплята под крылом курицы, сбились в кучку у подножия горбатой горы, похожей на спину кита, которую здесь называли просто Утесом. «Черная шутка» не зашла в этот порт, хоть он и был самым дальним аванпостом Британской империи на побережье, и продолжала упорно продвигаться на север. С каждым днем становилось заметно теплее, полуденное солнце поднималось все выше. Океанские волны за бортом приобретали лазурный оттенок, характерный для тропических вод, а перед носом корабля проносились летучие рыбы с тонкими серебристыми крыльями.
Вечером накануне прибытия в португальское поселение Лоренсу‑Маркиш на берегу глубокой бухты Делагоа Робин сделала Клинтону очередную перевязку. Она радостно ворковала над ним, донельзя довольная тем, как заживают швы.
Когда она надела на него рубашку и застегивала ее, словно кутала ребенка, Кодрингтон торжественно произнес:
— Я знаю, вы спасли мне жизнь.
— Хотя вы и не одобряете моих методов? — усмехнулась Робин.
— Простите мне мою дерзость. — Он опустил глаза. — Вы показали себя блестящим врачом.
Робин принялась скромно отнекиваться, но Клинтон настаивал:
— Нет, я в самом деле так считаю. У вас настоящий дар.
Она не стала больше возражать и подвинулась ближе, чтобы капитану было удобнее обнять ее здоровой рукой, но последние слова, видимо, исчерпали всю его храбрость.
В тот вечер она дала выход своему разочарованию, отметив в дневнике, что «капитан Кодрингтон, несомненно, человек, которому женщина может доверять при любых обстоятельствах, однако чуть больше смелости сделало бы его куда привлекательнее».
Она уже собиралась запереть дневник в сундук, когда в голову пришла другая мысль. Робин быстро перелистала назад страницы, исписанные мелким ровным почерком, и нашла место, ставшее поворотным пунктом в ее жизни. За день до того, как «Гурон» прибыл в Кейптаун, запись отсутствовала, в дневнике остался чистый лист. Робин задумалась. Какими словами описать то, что произошло? Каждый миг той ночи навеки врезался в память. Она долго вглядывалась в пустой лист, потом что‑то подсчитала в уме, вычитая одну дату из другой. Получив ответ, она ощутила холодок дурного предчувствия. Подсчитала еще раз… и получила тот же ответ.
Робин медленно закрыла дневник и невидящим взглядом уставилась в огонь фонаря.
Месячный цикл запаздывал почти на неделю. Робин обуял ужас, и она прикоснулась к животу, словно там можно было что‑то нащупать, как пистолетную пулю в теле Клинтона.
* * *
Лоренсу‑Маркиш был печально известен своей лихорадкой, однако Кодрингтон решил зайти туда, чтобы пополнить запасы угля. Болота и мангровые заросли, полукольцом окружавшие город с юга, отравляли территорию порта ядовитыми испарениями.
Робин редко имела дело со африканскими тропическими болезнями, и заранее проштудировала все, что было опубликовано на эту тему, в основном ее отцом.
Фуллер Баллантайн написал длинную статью для Британского медицинского общества, в которой выделил три вида малярии с фиксированным циклом: непрерывная с ежедневными приступами, трехдневная и четырехдневная, и четвертый вид — черная рвота, или желтая лихорадка. Он доказал, что ни одна из них не передается от человека к человеку — доказал, как всегда, в своем неподражаемом стиле. Собрав группу скептически настроенных врачей в военном госпитале в Альгоа, Баллантайн набрал кружку свежих рвотных масс больного желтой лихорадкой и залпом выпил. Свидетели отчаянного поступка со жгучим нетерпением ждали кончины безумца и с трудом скрыли разочарование, когда у него не проявилось никаких болезненных симптомов. Через неделю ученый преспокойно отправился путешествовать по Африке. Этот эпизод, как и многие другие, вошел в легенды. Такие, как Фуллер Баллантайн, чаще вызывают восхищение, чем любовь.
В своих книгах отец Робин утверждал, что лихорадкой можно заразиться лишь при вдыхании ночного воздуха в тропической местности, особенно вблизи болот и других обширных водоемов со стоячей водой. Некоторые люди, впрочем, от природы устойчивы к болезни, и эта невосприимчивость, возможно, передается по наследству. Баллантайн приводил в пример африканские племена, живущие в малярийных зонах, а также свою семью и родственников жены, которые проработали в Африке шестьдесят лет и почти не болели.
Он утверждал также, что выжившие приобретали частичный иммунитет, а умирали в большинстве своем только что приехавшие. В 1832‑м некий Натаниэль Айзекс вышел из Порт‑Наталя с отрядом из двадцати человек. Недавно прибывшие в Африку белые направлялись охотиться на гиппопотамов в болотистом устье реки Сент‑Люсии. В течение четырех недель девятнадцать человек умерли, а сам Айзекс и еще один оставшийся в живых охотник оправились от болезни лишь через год.
Баллантайн доказывал, что таких потерь можно избежать. Профилактическое и лечебное средство известно уже сотни лет под разными названиями: перуанская кора, кора чингоны, а в новое время — хинный экстракт, как назвали его братья‑квакеры Люк и Джон Говарды, изготовившие это лекарство в виде порошка. Принимаемое внутрь по пять гран в день, оно надежно предохраняет от недуга, а если впоследствии заражение и происходит, то лихорадка выражается в легкой форме, не более опасной, чем обычная простуда, и быстро излечивается дозой в двадцать пять гран хинина.
Конечно же, выдвигались и обвинения в том, что Фуллер Баллантайн, стремясь осуществить свои грандиозные замыслы, нарочно преуменьшал опасность болезни. Исследователь мечтал об Африке, заселенной британскими колонистами, несущими на дикий континент истинную веру и все блага просвещения и цивилизации. Злосчастная экспедиция на Замбези имела целью осуществление этой мечты: великая река должна была служить прямым широким путем к высоким плоскогорьям со здоровым климатом во внутренней части страны, где и будут селиться англичане, изгоняя работорговцев, склоняя к миру и порядку воинственные племена, возделывая нетронутые земли. Однако благородные стремления ученого погибли на непроходимых порогах и стремнинах ущелья Кабора‑Басса.
Ощущая себя в какой‑то степени предательницей, Робин вынуждена была признать, что в нападках на отца, возможно, содержалась доля правды. В детстве она наблюдала приступ малярийной лихорадки, прихватившей отца в середине английской зимы. Это было совсем не похоже на обычную простуду. Как бы то ни было, никто из медиков не подвергал сомнению авторитет Фуллера Баллантайна как одного из ведущих мировых авторитетов в области диагностики и лечения тропической лихорадки. Робин, свято выполняя его рекомендации, прописала ежедневную дозу в пять гран хинина себе, Зуге, а также, невзирая на протесты, и капитану Кодрингтону. С готтентотскими мушкетерами, однако, у нее ничего не вышло. После первой же дозы Ян Черут зашатался, схватился за горло и, закатив глаза, стал клясться всеми готтентотскими богами, что его отравили. Сержанта спасла лишь стопка корабельного рома, однако после этого ни один из готтентотов не желал притрагиваться к белому порошку даже в обмен на выпивку. Робин оставалось лишь надеяться, что они уже обладают иммунитетом, о котором говорил отец.
