— Робин! — крикнул Зуга, высунувшись из трюма. — Ты нам нужна!
Робин кивнула стоявшему рядом матросу:
— Мертва.
Матрос с окаменевшим лицом поднял очередное безжизненное тело и перевалил через борт.
Робин подползла к люку и соскочила внутрь.
После слепящего полуденного солнца тьма казалась абсолютной — пришлось остановиться и дать глазам привыкнуть. Покосившаяся палуба под ногами была скользкой от нечистот, и Робин с трудом удержалась на ногах. Воздух был настолько насыщен миазмами, что в первую минуту она едва не ударилась в панику, ее словно душили мокрой вонючей подушкой. Рванувшись было наверх, к ветру и солнцу, Робин все‑таки взяла себя в руки и сделала первый вдох. Желудок сжался, к горлу подступил горький комок. Доктор с трудом сдерживала рвоту, но, оглядевшись вокруг, тут же забыла о собственных неудобствах.
— Это все последняя волна, — буркнул Зуга, поддерживая сестру за плечи. — Палубы рухнули.
Палубы сложились, как карточный домик. Во мраке со всех сторон торчали острые деревянные обломки, балки скрестились лезвиями ножниц. В маленьких черных тельцах, зажатых, смятых, размозженных, с трудом можно было опознать человеческие останки. Некоторые повисли в воздухе на ножных цепях и слабо корчились, как раздавленные насекомые, или просто раскачивались в такт ударам волн.
— О святая Мария, Матерь Божья, что же мне делать? — в отчаянии шепнула Робин.
Она шагнула вперед и упала, поскользнувшись на толстом слое грязи. Спину и живот пронзила боль, но она заставила себя встать на колени. В этой чудовищной тюрьме собственная боль ничего не значила.
— Как ты? — с тревогой спросил Зуга, но Робин молча отстранила его.
Она поползла в ту сторону, где крик был громче. Ноги девушки были перебиты ниже колен упавшей балкой.
— Можешь сдвинуть? — Робин обернулась к брату.
— Никак, — ответил он, — с этой все кончено. Пойдем, там другие.
— Нет!
Робин полезла на четвереньках за саквояжем. Живот болел ужасно, но она изо всех сил старалась не обращать внимания.
Ей лишь раз в жизни приходилось наблюдать, как ампутируют ноги. Едва операция началась, рабыня оттолкнула матроса, державшего ее, и вцепилась в лицо доктору, как дикая кошка. Однако, не успела Робин освободить другую ногу, как страдалица безжизненно обмякла. Робин, едва сдерживая рыдания, оставила тело висеть в тисках деревянной балки.
Доктор попыталась обтереть руки, окровавленные по локоть. Ладони прилипали друг к другу. Сердце болело от сознания вины перед умершей, которой не удалось помочь. Не в силах пошевелиться, Робин тупо озиралась по сторонам.
Трюм затопило больше чем наполовину, прилив безжалостно наступал.
— Надо выбираться, — окликнул сестру Зуга.
Робин даже не оглянулась. Брат схватил ее за плечо и грубо встряхнул.
— Больше ничего не сделаешь, корабль вот‑вот опрокинется.
Робин смотрела в черную вонючую воду, плескавшуюся под ногами. Из воды высунулась рука — почти детская, с розовой ладонью и тонкими изящными пальчиками, протянутыми в призывном жесте. Железный наручник, слишком большой для тонкого запястья, тянул вниз, и под его тяжестью рука, махнув призывным жестом, медленно ушла под воду. Робин смотрела вслед, не в силах оторвать взгляд…
Зуга рывком поднял ее на ноги.
— Пошли, черт возьми!
Его глаза горели свирепым огнем, лицо было искажено, отражая ужас, испытанный в вонючем полузатопленном трюме.
В разбитый корпус ударила еще одна волна, и хватка кораллов разжалась: затрещало дерево, дхоу покачнулась, черная зловонная вода вспучилась, захлестывая по плечи.
Разбитые невольничьи палубы сгрудились беспорядочным нагромождением досок и рухнули, увлекая за собой новые слои плотно уложенных черных тел.
— Робин! Еще немного, и мы не выберемся.
Карабкаясь по обломкам и телам, Зуга тащил сестру вверх, к квадрату ослепительного солнечного света.
— Их нельзя бросать, — сопротивлялась Робин.
— Им уже не помочь, черт побери! Все разваливается. Пошли!
Она вырвала руку, поскользнулась и упала навзничь. Боль пронзила тело с такой силой, что Робин вскрикнула. Совсем рядом, в груде скованных тел, выделялось лицо. Живое. Робин никогда не видела таких глаз, по‑соколиному ясных, по‑кошачьи свирепых, цвета кипящего меда.
«Эта выживет» — поняла Робин.
— Помоги, Зуга! — крикнула она.
— Робин, ради Бога…
Не слушая, она поползла вперед, протягивая руку к девушке. Палуба резко накренилась, в трюм хлынули новые потоки воды.
— Оставь ее! — крикнул брат.
Прибывающая вода закрутилась мощным водоворотом, поглотив скованную пленницу. Робин принялась отчаянно шарить руками вслепую, но безрезультатно. Сердце подпрыгнуло в панике.
Она попробовала нырнуть и вскрикнула от страшной боли, скрутившей живот. Робин наглоталась воды, но все же ухватила девушку за плечо. Та боролась за жизнь не менее отчаянно.
Вместе они вынырнули, кашляя и отплевываясь. Робин держала лицо девушки над водой и пыталась приподнять ее выше, но цепь не пускала.
— Зуга, помоги!
Новый поток, воняющий сточной канавой, захлестнул, они с головой ушли под воду. Робин решила, что им уже не выбраться, но упрямо барахталась, одной рукой обхватив рабыню под мышками, а другой — приподняв ей подбородок. Рядом появился Зуга. Он дважды обмотал цепь вокруг запястья и налег на нее всем весом, возвышаясь в сумраке трюма как башня. Свет из люка резко очерчивал напряженные мышцы на мокрых руках и плечах. Зуга натягивал цепь, раскрыв рот в беззвучном крике, на горле набухли синеватые жилы.
Новая волна. На этот раз Робин оказалась не готова и вода обожгла легкие. Чтобы приподняться и сделать вдох, пришлось бы выпустить тело рабыни, но Робин упрямо вцепилась в нее, готовая утонуть, но не дать погибнуть невинной малютке, в глазах которой светилась яростное стремление к жизни. Ее можно спасти, и надо спасти — хотя бы одну‑единственную из нескольких сотен!
Волна схлынула. Зуга по‑прежнему был рядом. Вода струилась по его телу, мокрые волосы застилали лицо и глаза. Он переступил, упершись ногами в тяжелую балку, и снова рванул цепь, зарычав от нечеловеческого усилия.
Круглая скоба, крепившая цепь к палубе, выскочила, и Зуга вытащил обеих женщин из воды. Цепь вытянулась следом за ними футов на десять и снова застопорилась, держась за следующее кольцо.
Робин и не подозревала, что Зуга так силен. Она ни разу, с самого детства, не видела брата раздетым и не догадывалась, что его мускулатура сделала бы честь профессиональному боксеру. Тем не менее на второй такой рывок сил уже не осталось. Брат выкрикнул что‑то, в отверстии люка показался молодой мичман. «Не всякий храбрец сюда спустится», — подумала Робин. С тяжелыми кусачками в руках моряк пробрался к людям, ожидавшим на дне трюма.
Корпус накренился сильнее, вода забурлила, жадно поглощая тела. Не вытяни Зуга цепь, девушки утонули бы. Брат склонился над Робин, помогая держать голову рабыни над водой. Мичман нащупал звено цепи и приладил к нему кусачки, но от тяжелой работы лезвия покоробились и сил у юноши не хватало. Зуга отстранил его и взялся сам.
На плечах его вздулись мускулы, и цепь распалась с металлическим лязгом. Зуга перерезал ее у запястья и лодыжки девушки, бросил кусачки, подхватил хрупкое обнаженное тело и, отчаянно барахтаясь, стал пробираться к люку.
Робин пыталась не отставать, но глубоко внутри ее что‑то вдруг порвалось, трескаясь, как хрупкий пергамент. Боль пронзила тело насквозь. Согнувшись пополам, молодая женщина схватилась за живот, не в силах двинуться с места. Волна сбила с ног, поволокла через разбитые доски в темную глубину. Сознание потускнело. Сдаться было легче всего, но Робин, собрав в кулак всю злость и упорство, боролась со стихией и продолжала сопротивление даже тогда, когда Зуга схватил ее и потащил наверх, к свету.
Они выползли наружу, но палуба вдруг встала дыбом, катапультировав их через борт, в ледяную зеленую воду.
