— Спасибо, — машинально откликнулась она и поднесла букет к носу. Аромат был слабый, но приятный.
Подобрав юбки, незнакомка присела на корточки возле могилы, убрала увядший букет и протянула мальчику голубую вазу. Он вприпрыжку помчался к реке.
Женщина принялась усердно выпалывать ростки сорняков, потом аккуратно поправила беленые камни. По ее привычным движениям Робин сразу поняла, кто ухаживает за могилой.
Обе женщины хранили дружелюбное спокойное молчание. Встретившись взглядом, они улыбнулись друг другу, и Робин благодарно кивнула. Расплескивая воду из вазы, прибежал малыш, по колено перемазанный в грязи, но очень довольный собой. Он явно выполнял эту работу и раньше.
Женщина взяла у него сосуд и поставила на место. Они с мальчиком выжидающе взглянули на Робин, и она поставила букет акации в воду.
— Ваша мать? — тихо спросила африканка.
— Да. — Робин постаралась скрыть удивление, услышав родную речь. — Моя мать.
— Хорошая женщина.
— Вы ее знали?
— Простите?
Храбро начав разговор, африканка вдруг замялась, очевидно, исчерпав скудный запас английских слов. Беседа шла через пень‑колоду, пока Робин не сказала что‑то на языке матабеле. Незнакомка тут же радостно защебетала на языке, явно относящемся к группе нгуни: его склонения и словарь мало отличались от тех, к каким привыкла Робин, общаясь с юной Джубой.
— Вы матабеле? — спросила Робин.
— Ангони, — поспешно поправила женщина: эти близкородственные группы большой семьи нгуни соперничали и враждовали.
Африканка объяснила на своем напевном диалекте, что тридцать лет назад ее соплеменники, вытесненные на север с родных зеленых холмов Зулуленда, пересекли реку Замбези и завоевали земли вдоль северных берегов озера Малави. Там женщину продали одному из оманских работорговцев и в цепях отправили вниз по реке Шире. Когда она совсем ослабела от голода, лихорадки и тягостей долгого пути и не смогла идти дальше, ее расковали и оставили у дороги на съедение гиенам. Фуллер Баллантайн подобрал несчастную и взял в свой небольшой лагерь, где вылечил, окрестил и нарек именем Сара.
— Стало быть, недоброжелатели ошиблись, — засмеялась Робин и добавила по‑английски: — Он обратил в христианство не одного человека.
Собеседница ничего не поняла, но охотно рассмеялась в ответ. Близились сумерки, и две женщины, а с ними полуголый мальчуган покинули маленькое кладбище и двинулись по тропинке к поселку. Сара продолжала рассказывать. Когда Фуллер Баллантайн вызвал из Англии жену и та прибыла в Тете вместе с остальными участниками экспедиции, он представил ей Сару личной служанкой.
Дойдя до развилки тропы, новая знакомая, чуть поколебавшись, пригласила Робин в свою деревню, расположенную неподалеку. Робин взглянула на солнце и покачала головой. Через час совсем стемнеет, и Зуга наверняка поднимет на ноги весь лагерь, если сестра к тому времени не вернется. Однако общение с африканкой и ее милым смышленым малышом доставляло доктору большую радость. Увидев, что Сара разочарована, Робин поспешно добавила:
— К сожалению, мне пора, но завтра в это же время я приду опять. Хочу еще послушать о матери и об отце.
Сара послала мальчика проводить новую знакомую до поселка. Пройдя несколько шагов, Робин взяла ребенка за руку. Он приплясывал на ходу, жизнерадостно болтая, и она сама развеселилась рядом с ним.
Не успели они дойти до окраины Тете, как опасения Робин подтвердились: навстречу шагал Зуга с «шарпсом» на плече в сопровождении сержанта Черута. Брат был явно сердит. Вздохнув с облегчением, он принялся выговаривать:
— Черт возьми, сестренка, ты нас всех с ума сведешь! Пять часов прошло!
Малыш, округлив глаза, уставился на Зугу. Ему никогда не приходилось видеть такого большого человека с властными манерами и грозным голосом. Великий вождь, не иначе. Детская ручонка выскользнула из пальцев Робин, мальчик попятился и пустился наутек, как воробей от парящего ястреба.
Посмотрев вслед удирающему мальчугану, Зуга усмехнулся:
— Я уж думал, ты еще кого‑то подобрала.
Робин взяла брата за руку.
— Зуга, я нашла могилу мамы, это недалеко, не больше мили.
Зуга взглянул на солнце, которое уже коснулось верхушек акаций, став багрово‑красным, как тлеющие угли.
— Вернемся завтра, — мрачно сказал он. — Не стоит шататься здесь ночью, вокруг слишком много шакалов… двуногих шакалов. — Брат продолжал говорить на ходу: — Носильщиков пока нет, хотя губернатор в Келимане уверял, что мы легко их найдем. Видит Бог, тут полным‑полно крепких мужчин, но этот напыщенный павлин Перейра каждый раз находит какие‑то препятствия. — Зуга нахмурился, сразу показавшись старше своих лет, чему способствовала и окладистая борода, которую он начал отпускать, сойдя с корабля. — Говорит, люди не хотят наниматься, пока не узнают, куда идти и на сколько.
— Звучит разумно, — согласилась Робин. — Я, к примеру, не стала бы нести здоровенные тюки неизвестно куда.
— Не думаю, что дело в носильщиках, — возразил брат. — С какой стати их должно волновать, куда они идут? Я предлагаю самую высокую плату, и ни один пока не вызвался.
— Так в чем же дело?
— Перейра от самого побережья пытается выведать наши планы. Что‑то вроде шантажа: пока я ему не скажу, носильщиков не будет.
— Тогда почему бы не сказать?
Зуга пожал плечами:
— Чересчур уж он настойчив. Не похоже на простое любопытство… мне не хочется говорить ему лишнее — не его это дело.
В молчании они дошли до границы лагеря. Зуга разбил его по‑военному, окружив частоколом из колючей акации, и выставил у ворот караул из готтентотов. Ряды палаток отделяли сложенное снаряжение от хижин для носильщиков.
— Замечательно, уютно, как дома, — улыбнулась Робин.
Она было двинулась к своей палатке, но навстречу уже спешил Камачо Перейра.
— О! Майор, я вас жду, хорошие новости!
— Неужели? — бросил в сторону Зуга.
— Есть человек, который видеть вашего отца всего восемь месяцев назад.
Взволнованная Робин повернулась к проводнику, на миг забыв о недавнем столкновении.
— Где он? Какая чудесная новость!
— Если она достоверная, — добавил Зуга, скривившись.
— Я приведу его, чертовски быстро, вот увидите! — пообещал Камачо и поспешил к носильщикам, выкрикивая что‑то на ходу.
Через десять минут он вернулся, таща за собой перепуганного тощего старика. Тело его едва прикрывали грязные лохмотья звериных шкур.
Как только португалец его выпустил, старик распростерся перед Зугой, который сидел на складном брезентовом стуле под навесом обеденной палатки, и начал едва слышно бормотать в ответ на грозные выкрики Камачо.
— На каком языке он говорит? — тут же прервал допрос Зуга.
— Чичева, — ответил Камачо. — На других не говорит.
Зуга взглянул на Робин, но она лишь покачала головой. Оставалось лишь полагаться на пересказ Камачо.
По словам португальца, старик встречал «Манали», человека в красной рубашке, в Зими на реке Луалаба. Манали стоял там лагерем с дюжиной носильщиков, и старик видел его собственными глазами.
— Откуда он знает, что это был мой отец? — спросил Зуга.
Старик снова забормотал.
— Он говорит, что Манали знают все, от побережья до Чоналанга, где садится солнце.
— Когда он видел Манали?
— За одну луну до начала дождей, в октябре, восемь месяцев назад, — перевел Камачо.
Майор задумался, уставившись на старика столь свирепо, что несчастный стал жалобно подвывать. Красивое жесткое лицо португальца потемнело от гнева. Получив мыском ботинка по выпирающим ребрам, туземец, всхлипнув, умолк.
— Что он сказал? — Робин шагнула вперед.
— Клянется, что говорит только правду, — заверил Камачо, с усилием возвращая на лицо улыбку.
— Что еще он знает о Манали? — спросил Зуга.
— Он говорил с людьми Манали, они сказали, что идут по Луалаба.
«Похоже на правду», — подумал Зуга. Если Фуллер Баллантайн рассчитывал найти истоки Нила, чтобы восстановить свою подмоченную репутацию, то пошел бы именно туда. Луалаба, по слухам, течет прямо на север, и вполне годится в качестве истока.
