Ознакомительная версия.
Среди голубых прядей дыма, дрожащего блика лампочек на лакированных стенах проходила здесь на протяжении полувека жизнь шумная и крикливая, без границ и меры, широкая, как свободная человеческая натура, а однако… пустая и глупая….
Кто помнит кофейню Добровольского в последнее время, тот никогда не сможет представить, чем было «Пекелко» в древности, какую оно сыграло роль в товарищеской кофейной жизни Львова с 1848 г. Потому что в последние годы Кофейня Добровольского была только последней стацией пьяниц и разнообразной ночной голытьбы, которая после всенощного путешествия по кабакам спасалась там черным кофе или удовлетворяла еще другие свои потребности во дворе кофейни.
Но еще прежде чем клиенты что-то успевали заказать, они считали своей святой обязанностью нечеловеческим рыком наполнить весь локаль, а поскольку каждый залитый тип имеет свои бзики, то не раз летали в воздухе стаканы с «мелянжем» (кофе с молоком) и раздавалось громкое хлопанье пощечин во время выяснения дел чести, и не один таким образом укрощенный, с цилиндром, поломанным в гармошку, вылетал под аккомпанемент пинков на улицу…
Словом, «Пекелко» было Мордовией, рублем на ребра и кости своих клиентов, своеобразной консерваторией для охрипшего пьяного пения, которое тоном своего фортиссимо поражали не раз спокойных прохожих с Краковской улицы.
Но было время, когда «Пекелко» было первостепенной во Львове кофейней и свысока смотрело на другие Мордовии типа «Под Желтой Простыней» или «Под Циранкой».
Сходились посетители «Пекелка» из окружающих ресторанов Зигно с Краковской, Гетца, или Штадтмиллера (раньше на ул. Доминиканской, а впоследствии на Рынке). Преимущественно полуденной порой, несмотря на переполненность, была там гробовая тишина. Все гости погружались в чтение газет, которых эта кофейня имела самое большое количество, и изучение новейших политических событий, так что тихая беседа вызывала там настоящую сенсацию».
«Во львовском кабаре «Пекелко», — писала газета, — несколько пьяниц подняли авантюру, которая закончилась кровавой дракой и арестом братьев Функелыптайнов».
Как-то там сидел почтенный здоровяк, когда в приоткрытой двери появился тип и стал с подозрением оглядываться по залу. Увидев его, здоровяк вскочил, схватил его за воротник и закричал:
— Вы имели наглость появиться во Львове? Но если бы на свете даже сухой ивы не хватило, я бы тебя повесил на своих плечах!
Оказалось позже, что это был шпик, который во время восстания 1863 г. прислуживал полиции.
И как оказалось, крепышу не пришлось выполнить своей угрозы, так как типа схватили другие посетители и так отоварили, что он едва вырвался из их рук. Сюда в те времена наведывались бывшие революционеры и повстанцы, ветераны «Весны народов», преисполненные боевыми воспоминаниями и милитаристскими фантазиями.
Любила «Пекелко» и богема, которая в ночное время начинала свои кофейные посиделки среди шума, крика и множества напитков. Здесь стали заседать польские и украинские писатели Лям, Стебельский, Подгорский, Хохлик-Загорский, Владимир Шашкевич, Федор Заревич, Ксенофонт Климкович. Они здесь часто запевали песню Владимира Стебельского «Дай, дівчино, нам шампана». Автор песни ежедневно выпивал в «Пекелке». Когда редакторы газет «захватили его где-то в шинке или кофейне в релативно трезвом состоянии, — вспоминал Франко, — и выдавили из него стих, это хорошо… В 1878 г. в большой компании молодежи мы зашли ночью в кабачок, куда, как сказал нам один товарищ, любил заходить Стебельский. И действительно, не успели мы посидеть полчаса, явился Стебельский, уже под мухой, и, не оглядываясь ни на кого, направился к пустому столу в углу, сел на диванчике и крикнул официанту, который приблизился к нему:
— Напитков! Море напитков!
Одной рюмки, как мы позже узнали, он не заказывал никогда, любил, чтобы перед ним выстроился целый ряд полных рюмок, и он понемногу выпивал их одну за другой. Опорожнив несколько, начал оглядываться вокруг, а увидев нашу громадку за соседним столом, полудобродушно-полуиронически улыбнулся и кивнул головой».
Яворский одной из лучших черт этой забегаловки считал то, что здесь никогда не свивали себе гнездышка шулеры. Но со временем, когда пооткрывались роскошные кофейни, залитые электрическим светом, и, кроме мужчин, наконец зачастили в кофейни дамы. «Пекелко» потеряло свою клиентуру и скатилось до уровня третьразрядной забегаловки, а потом по причинам конкуренции и последних пьяниц утратило, просто перестало существовать. 19 сентября 1928 года «Пекелко» закрыли, потому что соседи жаловались на ночной шум и драки.
Об этом кабаке оставил воспоминания Остап Тарнавский. В центре торговой площади Брестской унии (теперь Лыпневая) был кабак, который отличался постоянно большой клиентурой уже благодаря тому, что рынок был каждый день людный, и всякий на базаре не отказывался от рюмки. Кабак этот получил в аренду в 1942 г. студент Василий Найда и скоро сумел сделать из него прибыльное предприятие, в которое не только заходили торговцы с площади, но и актеры и писатели, и даже представители власти. Сам Найда не успевал администрировать свое предприятие, и ему на помощь пришли друзья: один из них студент Политехники и в то же время обладатель хорошего баритона, благодаря которому попал солистом на сцену Оперного театра, Иван Вересюк, и Тарас Мигаль, который учился в медицинской школе. Вересюк был человек деловой, закончил курсы агрономии и начал свою карьеру в театре, давно был членом организации националистов. Это благодаря ему в кабаке начало собираться художественное общество, в котором бывали актеры, дирижер оперы Лев Туркевич, директор театра Владимир Блавацкий.
Сначала Мигаль получил в аренду кабак Винда, но поскольку сам любил выпить и угостить коллег, то и бизнес не удался. Тогда перекинулся в трактир на площади Брестской унии.
Писатель Тарас Мигаль был очень колоритной личностью. О нем вспоминают, что он постоянно носил с собой папку, а в папке должны были непременно быть бутылочка и какая-то закуска. После немецкой оккупации Мигаль быстро нашел дорогу в комитет питания, в котором контролировали продуктовые карточки. Использованные карточки, которые продавцы лепили на листе и возвращали в комитет, должны были уничтожаться. И чиновники нашли дорогу, чтобы эти карточки перепродать на черный рынок, их отклеивали с листов, использовали вторично при покупке продуктов в магазинах, предназначенных для немцев, и таким образом процветал черный рынок. У Мигаля всегда были эти карточки, и он знал, как их выменять у знакомого мясника — владельца мясной лавки Масюкевича по улице Стефана Батория.
Как выглядел кабак, можно узнать из повести Мигаля «Селедка на цепи»: «На каждом углу площади находился кабак. И хотя назывались эти забегаловки по-разному — «Завтраки», «Закусочная», «Пиво — воды», «Буфет», — ни одна комиссия мира не нашла бы ни малейшей даже разницы в меню, способе обслуживания. Подавались здесь те же сорта пива, и селедки выглядели как из одной бочки, единственная фирма — «базар» — поставляла и яйца, и кур, и соленые огурцы для всех четырех заведений общественного питания».
До войны под десятым номером был когда-то кабак Абця, который все называли «Под селедкой». Восстанавливая при немцах заведение, Мигаль и его друзья оставили это название с добавлением «на цепи», хотя современники утверждают, что ни одной сельди на цепи там не было.
«У пивного аппарата стояли Рома и Ванда, — читаем в повести, — они о чем-то перешептывались. Десяток посетителей недовольно вертелись на стульях возле столиков, некоторые из них нетерпеливо били вилкой по пустой кружке, другие шумели в очереди перед стойкой, их пытался успокоить глупый Франь-калека. У него ноги были отсечены ниже колен, и он ползал на коленях, отталкиваясь обрубками кулаков от земли — пальцев на руках у него тоже не было. Мастер Процайлик пошил Франю твердый кожаный конверт на ноги, и ему даже удобно было передвигаться; по гладкому, натертому полу он мог развить незаурядную скорость. Тогда калека широко раскрывал рот и кричал: «Ранё, Ране!» Это значило — давайте дорогу, потому что Франь едет. Несчастный и говорить не мог внятно, да и не очень хочел. В советское время его раз пять забирали в дом инвалидов, но он после нескольких дней исчезал таинственным образом и снова появлялся на базаре. Раз, незадолго до войны, завезли Франя куда-то под Харьков, но через месяц он уже снова ползал по Брестской. Еще и объяснял, как мог, что его самолетом, как румынскую королеву-маму, везли, со всеми почестями.
Франь наводит порядок в шинке, когда за пивом стоит большая очередь. Он с разгона влетает между ног, одной рукой отбивается от стойки, второй бьет людей по коленкам. Пиволюбы отступают назад, и теперь Франь, шаркая сюда и туда, контролирует этот освободившийся коридор между буфетом и людьми: никто уже не сможет стойку перевернуть.
Ознакомительная версия.
