Ознакомительная версия.
Флёруса был Пекас, Каплан Венери, который отвратительно издевался над бедными женщинами, лупя их палкой, закованной в железо. Поэтому неудивительно, что почти каждый вечер раздавался по улицам визг этих попавшихся под руку женщин: «Пекас! Пекас! Шельма Пекас!»
Был также Кировский, который представлял из себя большого паныча и порой из-за большой фантазии трубку банкнотами разжигал».
Львов славился не только кофейнями, но еще и садами за городом, куда наведывалась молодежь летними вечерами и откуда возвращалась пешком в хорошем настроении не раз на рассвете.
Сады — это те же шинки, только под открытым небом.
Вверху ул. Лычаковской за рогаткой можно было посетить самые дешевые шинки и сады, там алкоголь не облагался акцизом. Кроме того, в отдельных садах, называвшихся по австрийской традиции тингель-танглями, были эстрадные площадки, с которых выступали популярные юмористы Л. Людвиковский и И. Старушкевич. Они развлекали публику куплетами и батярскими песнями. Фольклорные ревю стали особенно популярны со времени, когда Т. Павликовский в 1902 г. поставил пьесу Доманика «На Лычакове», в которой появились лычаковские герои Юзько Чухрай, Гжесек Долиняр, Гусьцё Люфцик, Вилюсь Комбинатор.
За рогаткой уже на территории Кривчиц была так называемая дзядовня, то есть нищенский кабак. Сюда сползались нищие со всей окрестности, создавая нечто вроде нищенской республики. Здесь они были в безопасности перед полицией. Но когда нищенские оргии перешли разрешенную меру, их выгнали, и нищие перебрались на Снесение.
Тем не менее, некоторые хозяева Лычакова именно на Рождество устраивали нищенские пиры в кабаках. С этой благородной целью кололи кабана, коптили ветчину, колбасы и шпики, тушили квашеную капусту и приглашали двенадцать нищих или просто из-под церкви или из дома бедных, и начинался бал, во время которого обслуживали сами хозяева. Обычно нищие так дорывались до угощения, что за пару часов уже все вповалку валялись на полу в бессознательном состоянии к удовольствию очевидцев.
Ежедневно в полночь выбирались крупьяры за Лычаковскую рогатку, чтобы закупить гречку, которую привозили крестьяне из Винников и близлежащих сел. Своеобразная гречневая биржа находилась в трактирах Вайсмана и Бериша Юкля.
Здесь же запивали магарыч, после чего крестьяне ехали себе домой, а крупьяры везли крупу своим женам, которые сразу же начали засыпать ее в крупорушки.
В конце ул. Лычаковской под холмом, по которому бежала колея в направлении Бережан, была когда-то корчма, а впоследствии пивоварня Петра Кияка, которую называли «За дрючком» («За палкой»), так как находилась за рогаткой. В этом доме, который утопал в зелени, заложили свое гнездо библиофилы, делясь книжными новостями.
Богема победнее сюда приходила изредка, потому что здесь к пиву приходилось брать еще и закуску. Но тогда Кияк спас положение тем, что предложил дешевую закуску и вскоре прославился своими вкуснейшими шкварками. Итак, если кто-то говорил «пошли на шкварки», то это означало пойти на рюмку.
Однако порядочная публика в позднее время в этой кнайпе не засиживалась, потому что тогда уже начинали сползаться сюда батяры и воры. Кто-то из них, вероятно, и воспел кнайпу Кияка.
Одынка — это была первая трамвайная линия, соединявшая Лычаков с главной станцией, которую открыли в 1894 г. по поводу Краевой выставки.
Кнайпа «Под Краткой» в саду под открытым небом приманивала веселой музыкой, бурными развлечениями и доступными ценами. На дворе разжигали очаг, на котором жарились колбаски на спичках, кишка, сало, в глубине сада была качалка, а на случай дождя натягивали крышу.
На Ялевце был кабак «У Танненбаума». Мы бы о нем и не вспоминали, если бы не одна интересная деталь. У трактирщика был целый букет созревших дочерей, из которых одна имела замечательные волосы с блеском меди. Собственно она и стала впоследствии матерью блестящего юмориста и актера Фогельфангера, который создал образ Тонько в знаменитом дуэте «Тонько и Щепко». В репертуаре этой пары были и песни о славной шинкарке Бандзюховой, которую они даже сделали постоянной героиней своих диалогов.
По дороге на Винники гуляющих подстерегало немало соблазнов. Первым из них была корчма «Приманка» на перекрестке дорог в Винники и Лисиничи. Держали ее евреи, сюда заходили преимущественно фирманы, извозчики и крупьяры. А чуть дальше — «сад здоровя» пана Кносефа.
Пройдя два километра от Лычаковской рогатки в направлении Винников, попадали в пивную Грунда, куда заходили все, кто отправлялся на прогулку на Чертовы скалы. По воскресеньям играла здесь музыка и проходили танцы.
Пойдем ли к Грунду?
Будет ли фунда? —
пелось в песенке. Ведь упоминание о фунде (угощении) не случайно, потому что пан Грунд любил устраивать такие сюрпризы и порой угощал пивом бесплатно. Рядом находилась летняя ресторация и танцбудка, где подавали отличное пиво и закуски. После войны пивоварня перестала существовать, осталась действующей только фабрика дрожжей.
Сюда любили приходить львовяне, не только ради роскошной природы, но и ради замечательного черного пива. А возвращаясь назад, обычно заходили в ресторан, прозванный Лесничевка (Jagerhaus — Охотничий дом).
Гордостью Львова были тингель-тангли, или же ночные кнайпы. Крупнейшими из них был «Palais de Danse» над великолепной кошерной ресторацией Зенгута. Играл здесь на танцах известный во всей Европе крупнейший польский трубач Эдди Рознер.
Но настоящая забава царила на соседнем углу у «папы Буркера», известного тем, что у него были самые красивые девушки. Постоянным клиентом Буркера был доцент университета Казимир Михаловски.
Однако эти учреждения вызвали у некоторых глубокое возмущение в прессе тингель-танглями, «которые являют собой удивительную комбинацию театра и борделя и у которых под бдительным оком представителя полиции процветает отвратительная, грубая порнография». Прозвучали также требования, чтобы песенки, звучавшие со сцен тинглей, подвергались цензуре.
В кофейнях пригорода, устроенных наподобие венских и парижских, действовали варьете, которые назывались театрами разнообразия. К старейшим принадлежал «Орфей Клинсберга» на ул. Зиморовича, 17, в котором выступали немецкие и венгерские артисты. Популярным среди зрителей-богачей и золотой молодежи было «Варьете Бристоль» Зигмунда Зенгута (Variete Bristol) на ул. Кароля Людвика, а также «Casino de Paris» Францишка Мошковича на ул. Рейтана, 9. Публика победнее приходила в «Колизей» Германна на Соняшной. «Колизей» имел просторный театральный зал, где можно было поставить большие зрелища. Здесь изюминкой были сольные выступления звезд из Европы: танцовщиц и певиц, юмористов, акробатов и жонглеров и дрессированных собачек и диких зверей. Как писала исследовательница львовских кабаре Мариоль Шидловская, экзотические фамилии или артистические псевдонимы не были залогом развлечения высокого уровня, а скорее наоборот — элегантные помещения чаще были местом, где могли себя показать непризнанные артисты. Однако, с другой стороны, там получали опыт актеры, которые позже становились известными.
Летом заполнялись сады под Высоким замком, у Фляшмана на Жовковской, 66, на Лычаковской и «за кругом», то есть за рогатками города. Под звук скрипки или гармоники здесь пели и танцевали до самого рассвета. В таких садах действовали маленькие театрики, имевшие своих артистов божьей милостью. Среди них властвовал Людвик Людвиковски (Гальски). Мастер импровизированных куплетов и политических шуток, он почти каждый год разбивал свои палатки на львовском Пратере или под Высоким Замком.
«Там на углу, на Яновской, на улице Клепаровской»
Клепаров при Австрии был отдельным селом, имел свою собственную гмину, войта и только при Польше был присоединен к городу. Это было замечательное солнечное поселение, полное маленьких одноэтажных зданий и цветущих садов, которое все-таки напоминало село, а не пригород Львова. На Клепарове жили земледельцы-огородники и садоводы, которые когда-то вывели знаменитую клепаровскую череху (черешню), отличающуюся мясистыми ягодами.
Однако жители предпочитали спать ночью в душных покоях за закрытыми окнами, чем быть ограбленными, потому что здесь, как и в каждом пригороде, случались досадные происшествия
А вместе с тем Клепаров, как и Замарстынов, был известен как среда общественной обочины, дна, гнездо преступлений и убийств. Оба пригорода воспеты в уличных балладах, которые известны были во всем городе. В этих песнях изобиловала атмосфера пьяной романтики, культ отважного героя-батяра, который каждому давал в морду. А однако, как свидетельствовал бывший львовянин Альфред Ян, именно на Клепарове эти песенки были малоизвестны. Пели их в львовских кнайпах, особенно охотно студенты, но очень редко клепаровская молодежь, потому что клепаровской батяр совсем не занимался созданием региональной культуры, его язык был абсолютно нецензурным. Вместо того, чтобы отдаваться пению, он чаще занимался кражами, дрался и хватался за нож. Частыми здесь были кровавые масакры. Ян рассказывал, что должен был стесняться, когда университетские коллеги, происходившие из интеллигентных семей, гораздо лучше него знали это народное творчество.
Ознакомительная версия.
