Моя бабушка была во всем разумной женщиной. И, как у всякой разумной женщины, у нее были свои причуды. В частности, она была уверена, что является зажиточным фермером. У нее это называлось «держать хозяйство». Хозяйство умещалось на 24 сотках вместе с домом. И пока была жива бабушка, этот клок земли кишел домашней и не очень домашней живностью. Бабушка обожала кого-нибудь разводить — свиней, кроликов, коз, овец, нутрий, кур, хорьков на воротники и т. д., и т. п. Мы, приезжая к ней на лето, стонали, что нам все это ох как тяжело — пасти, косить, рвать траву, чистить клетки и т. п., и т. д. Просто мы были молоды и слаще морковки ничего не едали. Теперь-то мы уже въехали, что нутрии и куры — очень и очень безобидные хобби. Потому что однажды бабушка подсчитала, что самая выгодная скотинка — это сирота. За сирот платят зарплату и начисляют стаж. А сверх того дают продуктовые и мыльно-рыльные пособия. А сирота ж еще и работать может. Вот бабушка работать уже не может, ей перевалило за 80, а сирота — она молодая и здоровая. И лучше взять сразу две — на расплод. А тут как раз пришла местная агитка со статьей о двух девочках-ромашках. Анжела (14 лет) и Эвелина (12-ти) никому не нужны, потому что подростки. А с подростками, даже со своими, все нормальные люди связываются весьма не охотно. Но наша бабушка решила, что это самое то. Она была такой умной, наша бабушка, что с ней никто никогда не спорил. Попробовал бы! Она была не только умной, но и громкой. А еще хлесткой на язык. В общем, я это все к тому, что тетка тоже не стала спорить с бабушкой, и пошла оформлять документы. В приюте оказалось, что Анджелу и Эвелину зовут Лена и Женя. И что в комплекте с ними предлагается восьмилетний мальчик Иван, носящий с девочками ту же фамилию — Лапезо. Тетка вернулась из разведки обескураженной — ну ладно б двое детишек, так три! Но бабушка стукнула ладонью по столу и сказал:
— Берем всех! Где три дятёнка — там и четыре.
Четвертым в этом ряду уже год как стоял Ольгин внук Василий.
В своих словах бабушка раскаялась сразу же, как только дети Лапезо перешли в нашу собственность. Они начали орать, драться и крушить мебель. Бабушка, привыкшая к тишине и порядку, схватилась за голову и стала пилить тетку, чтобы та отдала «этих чертей» обратно в приют. Тетка уперлась рогом: дети — не босоножки, которые купил, поносил и вернул из-за оторванной подошвы.
— На хрен ты взяла этих детей?! — вопила бабушка.
— Но, мама, это же была твоя идея!
— А чего ты меня слушалась? Я ж в маразме!
Это был первый и последний случай, когда бабушка признала за собой право на ошибки. Через неделю после оккупации дома детьми Лапезо ее хватил инсульт. Еще через три дня она умерла в больнице, не приходя в сознание. Сегодня тетка нет-нет, да и скажет:
— Хорошо, что мама до этого не дожила. Ее бы сразу хватил удар!
Как будто удар не хватил бабулю еще год назад. Зато теперь она мирно покоится на Зайцевском кладбище, а потому не видела, как дети Лапезо сломали парник и смеха ради перебили в нем все стекла в мелкие дребезги. Или как они играли в гостиной, поджигая спичками выпущенный из баллончика лак для волос. И как разодрали в клочья кресло. И… и… и… Этих «И» за полгода накопилось — до звезды. Но самое главное: дети Лапезо оказались совершенно не годными к эксплуатации. Это такой хитрый производственный брак, который сразу, как ни крути вещь, не заметишь. Но если попросить их прополоть клубнику, они выдерут всю, оставив на грядке сорняки. Если попросить подмести полы — заметут мусор под коврики. Единственное, что они хорошо делают — это кушают. Поэтому мы с теткой вламываемся за пятерых. И — о чудо! — нам это не в тягость. Потому что, как оказалось, дети чужими не бывают, и мы к «этим чертям» здорово привязались.
* * *
Но это теперь. А тогда…
Тогда я получила от тетки душераздирающее письмо с обещаниями обязательно повеситься, если никто не придет на помощь. Ольга, родная сестра моей матери, — натура эмоциональная, а потому склонная к преувеличениям. И в принципе, было понятно, что вешаться она будет в самом крайнем случае. Да и с чего бы? Ну да, ситуация была не из легких, но не критичная. Помимо привычных хлопот по хозяйству, а бабушка держала хозяйство вплоть до самой смерти, на Ольгу обрушились похороны и приемные дети. Дети дрались, куры в прохудившемся курятнике несли мороженые яйца, козы некстати расплодились, а у бабушки три дня на захоронение. Ольга села к компьютеру и разослала позывные SOS по всей родне. Родня отреагировала по-разному. Кто-то отмолчался, кто-то сослался на работу, кто-то посоветовал Ольге искоренить хозяйство и сдать детей обратно в приют. А я… Я в очередной раз крушила свою жизнь, а потому была свободна.
В каждой песочнице бывают такие девочки, которые строят и строят бесконечные ряды куличиков, и мальчики, которые обожают давить куличики ногами. Страшно подумать, что было бы с трудолюбивыми девочками, если бы не мальчики. Девочки перелопатили весь песок в ровные кучки и посходили бы с ума от тотального сбоя программы. Если рассматривать жизнь с этого ракурса, то мне определенно повезло. Потому что во мне сидит и девочка с совочком и мальчик в крепком ботинке. Женское начало отстраивает личную жизнь, быт и карьеру, а мужское давит все на хрен при первом же удобном случае. Я выходила замуж и разводилась, уезжала в эмиграцию и возвращалась, строила хорошую карьеру и бросала ее ради э… да просто так бросала, потому что надоело. Теткино письмо застало меня посреди очередных руин: я только что закончила большой проект и отправила к черту мужа. Олег проявил себя стойким мужиком и далеко не ушел — снял комнату неподалеку. Коммунальный быт действовал на него угнетающе, а потому он заходил ко мне то помыться, то облегчиться, то в тишине потрудиться. И почти всегда засиживался допоздна. А потом, ну не переться же в ночи — страшно подумать! — на соседний переулок! Мы — люди взрослые и цивилизованные, не умеем вместе жить, но умеем расставаться. Олег тихо-мирно оставался ночевать в соседней комнате. А утром мы с упоением предавались скандалу из-за не завинченного колпачка и высохшей за ночь зубной пасты. Если кто-то думает, что колпачок от тюбика зубной пасты — не повод для скандала, он просто не был женат. Если кто-то решит, что я преувеличиваю, пусть просто поставит правильное масштабирование. Конечно, кому-то для взрыва страстей нужны причины повесомей — разбитая машина, например, или спущенная на косметику зарплата. А мы в нашей провинции и колпачку рады. За колпачок цепляются крошки на столе, за крошки — немытая посуда, и пошло-поехало. Страстей и бурных объяснений на день. А вечером, глядишь, уж снова поздно и дождь, и холодные кровати по разные стороны жилой площади.
Существуют разные способы борьбы с нежелательной реальностью, но я предпочитаю бегство. Поэтому теткино письмо оказалось как нельзя кстати. Я бросила дом, кота и цветочки в нем на милость победившего экса, села в поезд и через одиннадцать часов уже катила чемодан по промерзшей земле моей маленькой родины.
Орша. Когда-то это слово нравилось мне, как ложка сладкой рисовой каши. Если долго катать его во рту, оно теряло смысл и тогда оставалось только его раскатистая округлость — Оррр-шшша. Я проводила тут лучшие дни в своей жизни — каникулярные. И теперь, пробираясь в жидком рассвете через подтаявшие сугробы, я вдруг почувствовала, что приехала на каникулы. Где-то далеко в туманном прошлом остались тюбики зубной пасты, московская работа и питерская депрессия. А в будущем светился густой туман. Для Орши не существует прошлого и будущего, в Орше царствует вечность.
* * *
Я не была на бабушкиных похоронах. Мой приезд выпал на пятый день после ее смерти. Впервые в жизни бабушка не вышла навстречу на собачий лай и не заобнимала до ломоты в костях, а чинно встретила фотографией на буфете, перед которой на блюдечке лежала пара карамелек и стопка с молоком. Но в то же время бабушка никуда не исчезла. Она растворилась в своем старом доме — в его запахе, в шкафу, набитому истлевшим добром, и в быту, заведенному по ее правилам полвека тому назад. Ее посмертное присутствие было настолько явным, что я встала на пороге, не решаясь пройти дальше. А Ольга сказала: «Проходи, чего встала? Жить будешь за шкафом», и мои каникулы начались.
Наш совместный быт напоминал ситком, в котором что ни день — то новая серия. И даже если бы я этот ситком не проживала, а придумывала, я не смогла бы подобрать персонажей лучше, чем это сделала жизнь. Итак, по порядку.
ДЯДЯ ОЛЯ, моя родная тетка — 53 года. Красивая, моложавая, длинноногая и близорукая. Генерал нашего Теремка и наследник бабушкиных традиций. Отдает приказания и шумно возмущается, если что не так. Криклива, но жалостлива. Наорет, потом раскаивается. Прощения не просит — у бабушки так не заведено. А если кто-то обижается на ее ругань, искренне недоумевает — она ж не от злости, а так, для порядка…
