Однажды по телевизору показывали знаменитый советский фильм «В бой идут одни старики». Ленка вдруг оживилась, она тоже знала историю про давнее харьковское ухаживание Леонида Быкова за молодой артисткой Идой Шевяковой. «Поди, поди позови Идею Алексеевну, пусть с нами, как следует, посмотрит».
Я обрадовался удобному случаю навести мосток, ибо после случая с той злополучной десяткой, чувствовал, что между нами пролегла зона тягостного непонимания. Чувствуя себя почти таким же хорошим, как в тот момент, когда повел мамашу за сапогами на рынок, я привел ее в нашу комнату, к значительно лучшему телевизору, чем тот, что был у нее, удобно усадил, смотри, мол, наслаждайся.
Во все те моменты, когда на экране появлялся Леонид Быков, мы с Леной любопытствующе косились на Идею Алексеевну. Она была внимательна, серьезна, кажется, в ее лице высвечивалось нечто сверх того, что бывает просто при просмотре хорошего кино, какой–то интимный оттенок. Быков появлялся на экране все время, но по поводу того, что я высмотрел в мамином лице, я так и не смог сделать внятного вывода.
Когда все закончилось, она спросила, как называется кино. Я ответил, внутренне прищуриваясь. Мама вздохнула, поднялась с дивана и сказала со смесью назидательности и обреченности в голосе.
— Да, сынок, сейчас такое время, что только одни старики и идут в бой, а молодежь только курит на дискотеке.
— Почему же только курит, еще и танцует. — Мрачно возразил я.
— Вот–вот, а ты все шутишь, тебе все равно. А надо что–то делать.
С некоторых пор я обратил внимание, что мама полюбила прогулки. Сначала я обрадовался, все–таки не будет одна сидеть перед телевизором с куском докторской колбасы. Как водится, и в нашем доме и в соседних хватало старушек, уже давно по–хоронивших своих старичков, доживающих век в семействе сына, дочки, или в коммунальном одиночестве. Когда они не сплетничали на скамейке перед домом, они делали это прогуливаясь парочками асфальтовым дорожкам между домами. Вполне умиротворяющее зрелище. Я решил, что мама снизила уровень своих интеллектуальных запросов и готова поддерживать беседы о домашнем консервировании, давлении и т. п. Ком–пания вещь великая. Но я рано обрадовался. Однажды мне понадобилось ее срочно отыскать. Не много, не мало звонила та сама харьковская Анька Кулишенко, чьи дочери залетали к нам время от времени. Чувствуя свою вину за не слишком радушное к ним отношение, я решил — исправлю впечатление о себе. Тем более настроение было подходящее, непонятно почему благодушное и даже игривое. Я сказал старинной маминой подруге, что ужасно рад ее слышать, и, конечно, же помню о ней. Мама столько о вас… Целый альбом фотографий, где они на репетиции, и на площади Дзержинского, «в таких шляпках», а с ними двое мужчин в длинных пальто и оба в очках. Один высокий, а другой…«Да, да, это Севка и Зорька». Да, слышал, мама рассказывала. А особен–но мне нравятся те фотографии, где они, такие молодые дурачатся в каком–то харьковском парке, притворяются, будто собираются съесть огромные клубничины нарисованные на щитах, что стояли на клумбе. Тетя Аня хохотала, я чувствовал по голосу, что она очень довольна. «Да, были, что ж, тогда молодые, а теперь вот разные хвори–болезни. Я тебе свитер свяжу». «Спасибо».
— А где она, ну, Идочка сейчас?
Я сказал, что гуляет, «прописан моцион», но сейчас я за ней — это быстро — сбегаю. Минут через десять можно будет перезвонить.
Во дворе мамы не оказалось. Значит на пруду. Он располагался сотне метров за ближайшими домами, несомненное богатство нашего микрорайона. Обведенный аккуратной асфальтовой дорожкой, обсаженный тополями, липами, где было место и для стариков, и для рыбаков и мирных собак. Пара выпивающих компаний курлыкала в собирающейся вечерней тени в тылу гаражей. Я очень быстро обошел его кругом, с каждым шагом все более удивляясь, что ни на одной из скамеек мамы не обнаруживаю. Где это она у меня «гуляет», со своими «больными ногами». Вышел на улицу Короленко, потом, на Олений Вал, заглянул в оба продуктовых магазина. Не найдя ее и там, за–волновался. Что это еще такое?! Но не успел впасть в панику, смотрю, вот она. Идет по Большой Остроумовской под ручку с какой–то незнакомой мне молодой особой. Судя всего, по направлению к дому. Вот оно, значит, в чем дело, Идея Алексеевна среди молодежи ищет себе союзников и собеседников. Всегда вокруг нее вились какие–то «хлопцы» и «девчата», всегда она старалась сбить какой–нибудь самодеятельный коллектив, заварить что–нибудь похожее на те харьковские милицейские капустники. Не хочет стареть душой Идея Алексеевна, а легче всего этого избежать, находясь рядом с подрастающим поколением. Мы с Ленкой, для нее уже пожалуй что и староваты. Особенно, я. Сорок лет, язвенная болезнь, цинизм. От капусты у меня изжога.
Я подошел вплотную к интересной паре.
— Ну, что ж ты мам меня пугаешь?! Бегаю, вот ищу, а ты…
Девушка обрадовано на меня поглядела.
— Вы кто, вы сын?
Ей ответила Идея Алексеевна, вздохнув.
— Да, это сын. — Можно было подумать, что она уже не видит во мне смысл своего существования.
— Очень хорошо, ваша мама, кажется, заблудилась. Я смотрю, аж, вы знаете, у стадиона «Знаменских», она не она, а это она. Я ее помню, она раньше часто бывала у нас в конторе.
— Я не заблудилась. — Сказала мама и, высвободив руку, которую все еще сжимала девушка, пошла у дому, благо он был буквально в двух шагах.
— Спасибо большое. — Кивнул я девушке, виновато разводя руками.
— Я работаю в бухгалтерии.
— Да? — Это информация не казалась мне в этот момент очень важной. — Спасибо вам большое…
— Знаете, вы бы зашли, как–нибудь.
Я посмотрел вслед маме, как раз заворачивавшей за угол, стараясь при этом, отвечать девушки хоть сколько–нибудь заинтересованной улыбкой, хотя никак не мог все же уразуметь, что ей от меня надо.
— Конечно, я постараюсь, загляну. В бухгалтерию?
— Да. Это здесь, сразу за больницей.
— Да, да. А-а, вас как зовут.
— Это не важно.
— А, ну да. — Кивнул я, хотя предложение конторской девушки стало для меня совсем уж непонятным. — Хорошо, я загляну.
— Только поскорее, а то время идет. — Она развернулась и пошла себе обратно по Большой Остроумовской.
— До свидания, спасибо вам.
Когда я вбежал домой, мама разговаривала по телефону. Стоя, высоко подняв подбородок, как будто отвечала на какой–то официальный звонок.
— Я все, конечно, помню. Только не в этом сейчас дело. Мы не можем отвлекаться и разбрасываться. Надо собрать остатки всех сил в кулак. И терпеть. А помощи ждать неоткуда, полагайтесь только на свои силы. До свидания.
И положила трубку.
— Кто это звонил, твоя Анька?
— Да.
— А-а, а зачем ты с ней так?!
Мама грустно улыбнулась
— А как же иначе, сынок, время–то какое, иначе и нельзя. Расквасится человек, и все, пиши пропало, выпал из рядов.
— Послушай, это же Анька твоя Кулишенко, лучшая подруга, ты ведь сама…
— Ничего ты не понимаешь. — Сказала мама, и зашаркала на кухню. Я догнал ее.
— Погоди, ты, может быть, не понимаешь, это Анька, из Харькова.
— Сам ты из Харькова. — Сказала спокойно мама, отрезая кусок колбасы. Это меня на секунду сбило, потому что я вправду родился в этом городе. Но отступать я не хотел.
— Погоди!
Я бросился в ее комнату, рассчитывая на альбом со старыми фотографиями. Фото выпускного курса ХГУ, капустники в Доме Милиции, поедание нарисованной клуб–ники, скетч «На старой даче», ария из оперы «Запорожец за Дунаем». Это было непостижимо, но альбом не находился. Здоровенный, тяжеленный. Потом выяснилось, что Ленка взяла его, чтобы что–то придавить.
Мама стояла в дверях комнаты, отхлебывая чай.
— Это что, обыск?
— Что ты несешь! — Рявкнул я, но тут же сообразил, что это… и продолжил вкрадчиво. — Анька, Ку–ли–шен-ко, по–дру–га. Месяц назад у нас была ее дочка, с мужем, с сыном. А, вот. — Я увидел на краю журнально–обеденного столика «Скандал в Клошмерле» и в подробностях пересказал маме всю связанную с этим названием историю. Она слушала внимательно, отхлебывала, откусывала от бутерброда, потом вдруг сказала.
— Можешь ее забрать себе. И еще вот эту.
Она поставила чашку на телевизор, полезла в щкаф, где у нее хранились запасы ниток, иголок, пуговиц — напоминание о своем портняжестве и моем портвейне — и положила по верх французского романа толстый сиреневый, в серебре том. Это был «За–кон Божий».
— Забирай.
Я повертел книжки в руках.
— А что ты делала на стадионе?
Она только улыбнулась.
— Там такие ребята. У них все впереди.
Несколько дней после этого случая прошли нормально. Мама спокойно, без каких либо возражений выслушала мои увещевания насчет того, что ей опасно отлучать–ся из дому одной, она может заблудиться, не дай Бог попасть под машину. Лекарство надо регулярно принимать, иначе ведь она сама знает, что будет «кома». Этого слова мама всегда боялась, с того самого момента, как ей объявили про диабет. Она кивала, показывала флакончик с манинилом, подтверждая, что прекрасно понимает серьезность положения.
