Он провел рукой по затылку, вокруг шеи, ему казалось, что-то душит его.
«Злой дух поймал меня в свои силки».
И он вспомнил о зайце, который отгрыз себе лапу.
Он тяжело вздохнул, поднялся, взял лампу. И хотел бы, сжав волю в кулак, тоже грызть свое тело, лишь бы вырваться на волю. Он направился уже к себе, но, проходя мимо двери в кухню, увидел, что мать сидит там на своем обычном месте, а рядом с ней прикорнул Антиоко.
— Почему мальчик еще здесь?
Мать повернулась к сыну, но с ответом не спешила. Ей не хотелось начинать разговор, она охотно прикрыла бы Антиоко своим передником, лишь бы Пауло не задерживался, поскорее ушел к себе в комнату. Она уже обрела веру в него, но тоже невольно думала о злом духе и о том зайце.
Антиоко открыл глаза. Он отлично знал, зачем задержался здесь, несмотря на уговоры матери священника идти домой.
— Я здесь потому, что моя мама ждет вас.
— В такое позднее время и по гостям? — вмешалась мать священника. — Иди-ка лучше домой поскорей, иди и скажи, что Пауло устал и навестит вас завтра.
Обращаясь к мальчику, она смотрела на Пауло и видела его застывший взгляд, который он вперил в лампу, видела, что ресницы его дрожат, словно крылья ночной бабочки, порхающей возле огня.
Антиоко поднялся, опечаленный.
— Но ведь мама ждет. И думает, что дело важное.
— Будь оно важное, он уже был бы у вас. Иди, иди домой.
Голос у нее был резкий. Пауло посмотрел на нее, и в его глазах внезапно зажегся недобрый огонек: он понял, что мать боится, как бы он опять не ушел, и ощутил глухое недовольство.
Он резко опустил лампу на стол и махнул Антиоко:
— Идем к тебе.
В коридоре он все же обернулся:
— Я скоро возвращусь, мама, не запирайте дверь.
Она не шелохнулась, но, когда они вышли, открыла дверь и последила за ними: они пересекли залитую луной площадь и вошли в остерию, где еще горел свет. Только тогда она вернулась в кухню и села ждать, как накануне ночью.
Она с удивлением заметила, что не опасается появления прежнего священника. Все это приснилось ей. Однако в глубине души она не была уверена, что призрак не вернется и не спросит, заштопала ли она ему носки.
— Да, я их заштопала, — громко сказала она, имея в виду носки, которые починила для своего сына. И поняла: если призрак появится опять, она не растеряется и сумеет договориться с ним.
Все было тихо и спокойно в селе, залитом лунным светом. В окошко видна была блестящая листва деревьев на скале, и казалось, что каждый листик испускает серебряную искорку. Небо приобрело молочный оттенок, аромат пахучих кустарников заполнял дом. Мать тоже обрела спокойствие и, уже сама не понимая почему, не страшилась больше того, что ее Пауло мог еще быть подвластен греху. Она вспомнила его дрожащие, как у готового расплакаться ребенка, ресницы, и ее материнское сердце преисполнилось наконец сострадания: «Почему, господи, почему?..»
Она не решалась задать себе этот вопрос, но он лежал в глубине ее души подобно камню на дне колодца. Почему же, господи, Пауло не мог любить женщину? Все могут любить, даже слуги и пастухи, даже слепые и осужденные в тюрьме, почему же ее Пауло, ее дитя, один он не может любить?
Однако жизнь вновь вернула ее к реальности. Она вспомнила слова Антиоко, и ей стало стыдно, что она оказалась глупее мальчика.
«Самые молодые священники первые захотели жить вдали от женщин, свободными и целомудренными».
И ее Пауло был сильным человеком. Он ни в чем не уступал своим далеким предкам. Он не станет плакать, нет. Его ресницы не дрогнут и будут сухими, как у покойника. Он был сильным.
«Это я впала в детство».
Да, ей казалось, что она постарела лет на двадцать за этот долгий день, преисполненный волнений. Каждый час приносил ей какой-нибудь удар, каждая минута вонзалась ей в душу, подобно тому, как лом каменотеса вгрызался в твердые валуны там, за скалой.
Многое стало ей теперь ясно и представлялось не таким ужасным, как вчера. И она вспомнила Аньезе, которая смотрела на нее гордо, скрывая свои чувства.
«Она тоже сильная и сумеет все держать в тайне».
Мать медленно засыпала огонь золой, чтобы ни одна искорка не могла выбраться наружу и перекинуться на что-нибудь лежащее рядом, потом отправилась запереть дверь, так как знала, что у сына всегда с собой имелись ключи. Она шагала решительно, словно хотела, чтобы сын услышал эти твердые шаги, хоть и находился далеко, и понял, что она уверена в нем.
И все же она хорошо сознавала, что эта ее уверенность не была столь твердой. А что вообще прочно в нашей жизни, боже милостивый? Даже горы, даже фундаменты церквей и те непрочны, потому что землетрясения могут разрушить их. Так и она — хоть и была уже уверена в своем Пауло и в самой себе, но при этом у нее все же оставался некоторый страх перед тем неведомым, что могло произойти. И она опустилась на стул в своей комнате, думая, что, наверно, было бы лучше, если бы она не запирала двери.
Потом она встала и принялась развязывать тесемки передника, но они так запутались, что в конце концов терпение ее иссякло.
Надо было обрезать тесемки, и она пошла искать ножницы в корзинке для рукоделия. А там свернулся котенок, он согрел своим телом мотки ниток, стали теплыми и ножницы, и ей показалось, что они словно ожили в ее руках. Но она тотчас же положила их на место. Нет, не нужно резать узел. Подойдя к лампе, она стала распутывать его и постепенно все-таки развязала. Она вздохнула и начала раздеваться, аккуратно складывая одежду на стул, но прежде достала из кармана ключи и разложила их рядом на ночном столике, и они походили на доброе семейство на отдыхе. Так учили ее хозяева: порядок, во всем должен быть порядок. И она все еще повиновалась старым приказам.
Она снова опустилась на стул в своей короткой рубашке, которая открывала ее ноги, казавшиеся деревянными, и зевнула — зевнула от усталости и покорности.
Он вернется и, увидев запертую дверь, поймет, что его мать нисколько не сомневается в нем. С сыном нужно было обращаться только так — выказывая ему полную уверенность. И все же она прислушивалась, не так, как накануне ночью, но прислушивалась.
Она сбросила туфли, поставила их рядом — две дружные сестры, которые и ночью должны быть вместе, и продолжала молиться и зевать. Она зевала не только от усталости и покорности, но и потому, что нервничала.
О чем он будет говорить с матерью Антиоко? Эта женщина не пользовалась хорошей репутацией. Она занималась ростовщичеством, говорили также, что и сводничеством. Мать задула свечу и, смочив слюной пальцы, потушила фитилек и легла в постель. Но не смогла расслабиться.
Ей почудились шаги в комнате сына. Опять явился призрак? Жуткий страх, что он бросится к ней в постель и овладеет ею, помутил рассудок, кровь застыла в жилах, а потом хлынула к сердцу, подобно тому, как бунтующая толпа лавиной устремляется по улицам города к площади. Но она тут же взяла себя в руки и устыдилась своего испуга, вызванного конечно же беспокойством о ее Пауло.
Нет, она не хотела, не желала больше следить за его поступками. Она должна сохранять спокойствие, должна оставаться вот так, как сейчас, в темноте, в своей комнатке служанки. Она улеглась поудобнее, укрылась одеялом, заткнула даже уши, чтобы не слышать, возвращается он или нет. Но где-то в самой глубине души она все равно чувствовала, что он не вернется, чувствовала, что кто-то насильно увел его, как уводят танцевать человека, несмотря на его сопротивление.
Однако она была уверена в нем. Рано или поздно он сумеет освободиться. Кроме того, она же была тут, под одеялом, и ведь не спала. И ее не покидало ощущение, будто она все еще теребит запутанный узел на своем переднике, решив развязать его.
Глухой шум в ушах казался ей гулом толпы, собравшейся на площади и еще дальше, в долине, — гулом множества людей, которые на что-то жаловались, и смеялись, и пели, и плясали. Ее Пауло был среди них. А где-то высоко-высоко кто-то нежно играл на лютне. Наверное, глядя на танцующих людей, это играл сам господь бог.
Мать Антиоко весь день думала о том, что могло послужить причиной появления священника у нее в доме, но всячески старалась скрыть, что ждет его. Может быть, он собирался укорять ее за ростовщичество и за кое-какие другие занятия. Или же придет из-за того, что она, только для лечебных целей, одалживала людям за небольшое вознаграждение святые мощи, доставшиеся ей в наследство от родственников мужа. А может, тоже хотел взять денег взаймы для себя или для кого-нибудь еще. Так или иначе, когда ушел последний посетитель, она подошла к двери, сунув руки в карманы, полные тяжелых медных монет, и посмотрела, не возвращается ли хотя бы Антиоко. Он возвращался в сопровождении священника. Вот они пересекают площадь — две черные фигуры, освещенные луной.
