— Мы вас не лечим. То есть, никогда еще не было…
Устюгов растерянно спросил:
— Как не лечите? Но ведь я болен, мне плохо.
На это врач смешалась, зачастила словами, из которых можно было понять, что он ее не так понял, что она другое сказать хотела. После этого она встала и приказала Устюгову измерить температуру. Пока он сидел на стуле с градусником, молоденькая доктор ходила вдоль окна и теребила стетоскоп, щеки ее были красны. Температура оказалась низкой — всего тридцать семь и восемь. Врач посмотрела градусник, потом долго выслушивала грудь и спину младшего сержанта, стукнула по нему костяшками пальцев, посмотрела горло и даже прощупала живот. После выписала рецепт и, протянув ему, сказала, что он сильно простужен, что на ночь нужно выпить горячего молока с медом и содой и попарить ноги. Сказав это, она попрощалась.
— До свидания, — машинально ответил Устюгов, — а справку?
Женщина окончательно растерялась:
— Мы не даем солдатам справок. И потом… Почему вы пришли к нам? У вас свои врачи есть.
— Мы здесь в командировке, наш врач в отъезде, мне нужно справку, что я болен.
— Это невозможно, мы не даем таких справок солдатам, — женщина чуть ли не плакала, и в ее глазах стояла просьба: «Оставьте меня в покое со своими глупостями».
Наконец до Устюгова дошло и он испугался:
— Как не можете? Я ведь не бюллетень прошу. Раз я болен, так напишите, что болен.
— Да не могу я, не имею права. Мы не обслуживаем солдат, — в голосе врачихи хорошо были слышны молящие нотки, — давайте я схожу к главврачу и узнаю. Я недавно здесь работаю, может быть, что-нибудь путаю.
Услыхав про главврача, Устюгов поспешно сказал:
— Нет, нет, главврача не надо.
Женщина подозрительно поглядела на него и встала из-за стола. Устюгов вконец перепугался, что все может сорваться из-за такой ерунды, и тоже вскочил. Женщина напряглась и сделала шаг назад. Тогда младший сержант в отчаянии от того, что на глазах рушатся все его надежды, умоляющим голосом сказал:
— Послушайте меня, я вам сейчас все расскажу. Не уходите.
После этого Устюгов рассказал докторше все. Все, что было написано в том письме, которое комбат сжег в печке. Женщина слушала, поначалу явно принуждая себя к этому, потом недоверчиво, потом оторопело, а к окончанию рассказа с ужасом в глазах. Когда Устюгов закончил, она молча взяла листок со штампом поликлиники, написала на нем и тут же прочла вслух: «Справка дана Петру Устюгову в подтверждение того, что он действительно болен ОРЗ и нуждается в постельном режиме».
— Напишите что-нибудь другое, — попросил Устюгов, — и температуру побольше поставьте.
— Но у вас ОРЗ, — возразила доктор, — я уверена. А температуру как же я могу поставить другую? Это невозможно.
В кабинет вошла медсестра, и Устюгов, схватив со стола справку, поспешно выскочил в коридор.
Во дворе «Сельхозтехники» шла суетливая работа — уже недели три как со всего района для ремонта свозили сюда колесные трактора. До этого, в разгар уборки, в мастерских почти ничего не делали, занимаясь мелкими работами и хозяйственными делами. Теперь каждый день в кузовах грузовиков, своим ходом и на буксире, в мастерские поступала уработавшаяся за лето техника. Трактора ставили в ряды, постепенно заполняя ими весь двор, и штабные машины были вынуждены огибать эти шеренги.
Устюгов пролез в дыру забора и огляделся. Штаб был виден в прореху тракторного ряда. На крыльце и возле дома никого. Вячик взбежал по ступенькам и вошел в штаб. Опять пусто. Можно идти. А вдруг следователь еще не приехал? Устюгов посмотрел на часы — без пяти двенадцать. Должен быть на месте. Младший сержант сделал шаг, и тут земля дрогнула под ним, а трактора едва заметно качнулись. Сразу подступила тошнота. Устюгов прислонился к забору и прикрыл глаза. Голова кружилась, и в довершение ко всему у него действительно заболели правый глаз и висок. Тяжко было и на душе от мысли, что уехавший без него шофер непременно передаст Любе об отказе Устюгова ехать к ним. И она, конечно, решит, что он ее бросил. От невозможности тут же сообщить ей, что все это неправда и что он скоро приедет к ней, а после демобилизации заберет ее с собой, стало ее очень жалко. А вместе с ней стало жалко и себя.
Тошнота улеглась и Устюгов открыл глаза. Во двор въезжал очередной МТЗ, группа партизан шла из столовой в сторону казармы, Хронический дежурный выскочил из штаба и побежал в парк.
Устюгов оторвался от забора и, сначала пошатываясь, но потом все быстрее пошел к штабу.
Он распахнул дверь и с ходу налетел на Ильку. Тот стоял на карачках и тер тряпкой пол. Как только за ним раскрылась дверь, Илька вскочил и вытянулся, прижав руки к бедрам. Но когда увидел Устюгова, то его испуг перешел в бурную радость и тут же снова в испуг.
— Петька, — зашептал он, увлекая старшего друга обратно на крыльцо, — что ты наделал? Мы тебя искали по всему городу.
— Все в порядке, — ответил Устюгов, — так и задумано. Что это тебя до сих пор не сменили?
Илька всхлипнул и сдавленным голосом сказал:
— Я теперь всегда, каждый день буду в наряды ходить. Комбат сказал. Говорит, за себя и за своего дружка. А Устюгова я, говорит, за самоволку в дисбат отправлю.
— Кишка тонка, — усмехнулся Устюгов, — следователь приехал?
— Приехал. С утра в штабе сидит, — Илька судорожно вздохнул, — а сегодня комбат как закричит — это кто тебе швабру дал? И своим этим тоже — кто ему швабру дал? Мерзавцу и так служба медом кажется, пусть руками моет. Если, говорит, увижу, что Гарипов без дела сидит, вас буду гонять. А Чекмарев, когда проходит мимо, если никого рядом нет, обязательно ударит. А лейтенант все лыбится и обзывает по-всякому. Начпрод гарнизоном пугает, говорит, что такую мне службу в части устроит, что я… — Илька не договорил и заплакал. Сквозь слезы пробубнил: — Зачем ты только связался с ними. Я тебя просил, а ты…
Дверь открылась и на крыльцо вышел Вячик. Увидев Устюгова, он нахмурился и быстро сказал:
— Илька, иди в штаб, сейчас комбат приедет.
Илька было повиновался, но Устюгов остановил:
— Куда? Марш в казарму. Ты вчера наряд отстоял.
Илька встревоженно оглянулся на Вячика, но Устюгов так цыкнул на него, что Илька бросил тряпку в угол и весело побежал в казарму.
Вячик хмуро глядел в доски пола. Потом кивнул Устюгову, сбежал по ступенькам и зашел за угол. Устюгов не спеша пошел следом. Вячик ждал его, нервно теребя ремень.
— Что ты наделал? Ты хоть понимаешь, понимаешь? — громко зашептал он.
— Да не трясись ты, — отмахнулся Устюгов, прислоняясь к стене. Он тяжело и часто дышал, — и не шепчи. Не боюсь я комбата. Голова у меня что-то… Кажись, и впрямь заболел. Да черт с ним, вот дело сделаю, а тогда и поболеть можно.
— Какое ты еще дело собрался делать? — с жалостью в голосе спросил Вячик.
— Есть одно. Да и тебе оно, вроде, не чужое, — Устюгов усмехнулся и приложил ладонь ко лбу, — ух, как горит. И в голове, точно внутри колокола. Славка, ты был внутри колокола?
— Что у тебя за дело?
— И я не был. Но там в точности так же, как в моей голове. А дело мое такое — пойду сейчас к следователю и буду иметь с ним дли-и-инную беседу.
— Какую беседу, дурик ты безмозглый, — зашептал Вячик. Стукнула дверь и за углом на крыльце послышалось сразу несколько голосов — офицеры вышли покурить. Вячик испуганно оглянулся и зашептал тише: — Не тот это следователь. Понимаешь — не тот. Не получал комдив твоих рапортов, я сегодня разговор слышал, перехватил Самохин рапорты. Следователь по другому делу приехал. По несчастному случаю. Помнишь, «Урал» с дамбы сорвался? Недостающие документы приехал забрать. Самохин помчался в город к гражданскому прокурору, вернется и следователь сразу уедет. Про тебя он и не знает. Ох, Петька, что будет?
— Не тот следователь, — растягивая слова повторил Устюгов, — а чего ты весь какой-то, — он улыбнулся Вячику и того от этой улыбки передернуло, — чего ты весь… Не пойму я тебя, Славка. Белоусова понимаю. Новожилова понимаю. Самохина понимаю. А тебя… Ты не обижайся, Славка, ты мужик хороший, но вот объясни, вроде ты за меня, а вроде и нет. Не понимаю.
Внезапно Вячик как-то странно вздрогнул, отскочил от Устюгова и, крикнув на ходу: «Комбат едет!», кинулся в штаб.
Устюгов медленно повернулся лицом к дороге.
— Комбат едет, — раздельно и задумчиво произнес он, — не тот следователь. — Он отошел от стены и его слегка качнуло. Поднял ладонь ко лбу, но, не донеся, опустил руку, — комбат едет, — повторил он и двинулся вперед.
А впереди слегка дрожали и покачивались в дымке шеренги тракторов. Из-за них выскочил «козел» и теперь тоже трясся и вздрагивал на кочках, быстро увеличиваясь в размерах. Звука его двигателя не было слышно из-за непонятного и омерзительного шума, шедшего со всех сторон, но в особенности откуда-то сверху. Небо заметно потемнело, все стало вдруг необычайно тусклым. Подуло холодом.
