Стоя с ребенком на руках, я растерянно озирался. Что делать? Сказать, что она мне не жена и что я даже не знаю, мальчик или девочка у меня в руках, — мне самому придется плохо: привлекут к уголовной ответственности. Я чувствовал себя совершенно беспомощным и, почти плача, бормотал:
— Как же мне быть? Куда я его отнесу? — Но тут сам испугался своих слов. На меня все смотрели с нескрываемым отвращением. Одна из сотрудниц колко заметила:
— Испортил жизнь молодой женщине, ну и терпи, дурачина. Твой грех…
А другая успокаивала:
— Не расстраивайтесь. По закону грудные дети должны оставаться у матери. Пусть ваша жена чуточку остынет! Все равно материнская любовь скажется. Сама заберет от вас ребенка.
Совершенно подавленный, я поплелся из загса, чувствуя, что у меня подгибаются ноги.
Беспомощный, с ребёнком на руках, я бродил из конца в конец по многолюдной улице. Изредка я поглядывал на малыша и поправлял пеленку, чтоб она не закрывала ему лица и не мешала свободно дышать. Соска выпала изо рта малютки. Слышалось его легкое дыхание, иногда он забавно чмокал во сне. Вот он раскрыл свои глазки, похожие на черные бусинки. Зрачки беспокойно забегали, беленькое нежное личико начало кривиться, морщиться в гримасу. Ребенок заплакал. Наверно, он проголодался.
Что делать? Не носить же голодного малютку по улице, пока он вырастет и найдет своих родителей! Плач ребенка вернул мне самообладание.
Ведь ребенок-то не виноват!
Прижимая к груди младенца, я решительно сел в трамвай и поехал домой.
Ребенок вел себя крайне беспокойно. Он отчаянно кричал.
Один из пассажиров заметил:
— Дайте ребенка матери, братец, пускай чуточку покормит.
— Здесь нет его матери, — ответил я.
Вмешался другой:
— Как это неразумно — оставлять мать дома и разъезжать по улицам с грудным ребенком.
— Мать больна. Я ездил взвешивать ребенка, — солгал я.
Редко где бывают такие рассудительные люди, как в трамвае. Одни сочли меня глупцом, другие видели, что мне трудно возиться с младенцем, и жалели меня. Мой сосед в раздражении встал с места и ушел. Между двумя пассажирами разгорелся спор. Один говорил: «Ребенку полезно плакать, глаза будут черными», а другой возражал: «Нет, плакать вредно, если много плакать — на глазу будет бельмо». Когда дело уже дошло до перебранки, пришлось сойти с трамвая…
Наконец я добрался до дома и робко вошел во двор. На веревке, протянутой между кухней и террасой, сохло белье. Старушка-мать, присев на корточки, стирала что-то в тазу. Увидев в калитке меня с ребенком па руках, она подумала, что я привел какую-нибудь из своих взрослых сестер.
— А, опять привел гостью? — добродушно заворчала она. — Кто же идет? Саври? Рахбар? Или детишек брата ведешь? Вот уж божье наказание! Любишь ты гостей! Можно было бы поменьше носиться с ними. Опять я не кончу стирки…
Ребенок у меня на руках снова расплакался. Мать, продолжая стирать, попыталась утешить маленького:
— Ну, миленький! Ну, малюсенький! Ну, мой внучо-ночек! Не плачь, не плачь! Вот сейчас твоя бабушка вытрет руки, хорошенький мой, возьмет тебя.
Старушка стряхнула с рук мыльную пену, поднялась и взяла у меня младенца. Я растерянно молчал.
— Что это ты, сынок, туча тучей? — принялась допрашивать мать.
Я не отвечал.
Матушка вырастила на своем веку целый десяток детей. Иногда она говорила:
— Да, сынок, у иных сила в костях, а у иных в мясе: слава богу, у меня сила в костях. Если бы она была в мясе — разве я вырастила бы вас всех?
До сих пор я ничего не понимал в ее простых словах. А теперь…
О мать, отдавшая мне свою молодость! О мать, не смыкавшая ради меня глаз целые ночи напролёт! О мать, перенесшая столько страданий в ночи прошлого и дождавшаяся наконец светлого дня! Кто в мире умеет любить больше матери? До сих пор я не сумел сочинить стихи, которые сравнились бы с твоими песнями над моей колыбелью!
Моей матушке тогда было ОЗ года. Ее жизнь цеплялась за сучки в чаще темных лет прошлого. Ее глаза всю жизнь тревожно всматривались в глаза ее детей: и острота зрения ее притупилась. Она не признала ребенка, но думала, что держит в руках одного из своих внучат.
— Матушка, — сказал я, — угомоните крикуна. Его мать долго не придет.
Старушка принялась меня корить:
— Не сидится тебе спокойно, сынок! Зачем ты взял младенца у матери и притащил сюда? Что я ему дам? И сестрица твоя хороша — не дорожит своим ребенком. Ей и заботы нет: «Будешь, мол, здоров, созреешь, от жара остыть сумеешь!» Эх, отгуляет время молодости, может, научится любить детей.
А ребёнок не переставал кричать. Старуха забыла и меня, и стирку. Укачивая ребенка на руках, она старалась его утешить. Но голодного малютку ласками не успокоишь.
Мать передала мне ребенка, а сама открыла сундучок, вынула две-три миндалины и истолкла в ступе. Потом смочила кипяченой водой, завернула в кисейную тряпочку и дала младенцу сосать.
Как раз тогда и у моего брата, и у младшей сестры были новорожденные. Старуха не знала, который из этих двух у нее на руках. Ребенок успокоился, но немного погодя опять заплакал. Прошло часа два, и мать вновь стала меня бранить.
— Что ты за человек? Зачем ты лишил ребенка матери и шатаешься с ним?
— Мама, сказать правду? — пролепетал я. — У него… у него нет матери. Сколько ни ждите — не придет. Это… мой ребенок.
— А? — переполошилась старуха. — Ребенок? Твой? Что ты говоришь, дурной? Откуда у тебя ребенок?
— Раз я сказал, что мой, значит, мой. К чему столько вопросов? Возьмите его и воспитывайте.
— Опомнись! Что ты говоришь? В мои годы — из меня посмешище строишь, сынок? Чей ребенок, я спрашиваю?
— Я же сказал — мой — и кончено, — заупрямился я. — Мой ребенок. Вы его будете воспитывать. Растили же меня и моих братьев. Так и его вырастите. Больше ничего!
Сначала матушка не поверила. Потом, увидев, что я стою на своем, запричитала:
— Да и что же я теперь буду делать? Пригнул ты мою честь к самой земле! Я-то тебя всем расхваливала. И люди-то с моих слов уважали тебя. Заслала сваху к твоей тетке. Сговор состоялся. А ты с какой-то первой встречной шашни завел, да еще принес в наш дом приблудного ребенка. Какой стыд! Ведь меня знают и в махалле, и на гузаре. Как мне смотреть людям в лицо? Я так ждала, что в старости жена моего второго сыночка будет меня покоить, будет мне помощницей. Пусть тебя накажет дух покойного отца! О, бог мой!
— Не лейте попусту слез, мама! Я и хотел вас порадовать. Да мать ребенка умерла после родов. Она… она была бы вам хорошей невесткой.
— Да скажи же, наконец, кого ты взял? Из хорошей семьи? Мать умерла, говоришь? Сейчас пойду. Надо навестить родных… Где они живут?
Ребенок заплакал. Старушке уже некогда было со мной препираться — внучонок был голоден. Она вытерла концом своего платка слезы, бросилась к младенцу и распеленала его:
— Мой миленький, да ты мокрешенек!
Я искоса взглянул на голенького малютку. Это был пухлый беленький мальчик. И вдруг у меня в сердце началась борьба между досадой и теплотой, между жаждой мести и нежностью.
Будьте свидетелями, товарищи, это дитя будет моим сыном!
Первые дни моя мать не испытывала нежности к малышу и с большим недоверием кормила его молоком, которое приносили дети из Дома ребенка. Но с каждым днем ее привязанность к «внучонку» росла. И вскоре я уже услышал, что она кричит сестренке:
— Кумри! Да возьми же братца! Бедняжка надорвался от крика. Поноси его, покуда я испеку лепешки. Я сейчас приду сама.
А младшего моего брата уговаривала:
— Вставай, Абдугани! Вставай, мой хороший мальчик! Сбегай пораньше! Принеси молока для маленького, а то будет жарко, и молоко скиснет, пока донесешь.
Я уже мог быть спокоен за малыша.
Говорят: «В доме, где дети, — пет скуки и сплетен». Мой «сын» стал забавой для всей семьи. Младшие братья и сестры не спускали его с рук и с увлечением играли с ним. Вернувшись с работы, я брал мальчика на руки.
— Ну, посмейся, маленький. Как ты смеешься? — говорил я ему.
Итак, дома все сошло хорошо. Но со стороны я слышал вечные упреки и порицания. Тетка, та решительно отказалась выдать дочь за меня замуж.
— Пусть аллах уберет его, такого шалопая. Путался ваш Джура кто его знает с кем. Притащил в дом незаконнорожденного. Такому разнузданному я дочери не отдам. Моя дочка, что свежий бутон, что ясный месяц…
Все знакомые смеялись надо мной.
— Ну, как, Джура? Вырос сыночек? — спрашивали они при встрече.
Я смотрел на них вызывающе и отвечал:
— Слава богу.
Старший брат заявил:
— Кончено! Ко мне чтоб Джура не ходил. Такого брата мне не надо.
А старшая сестра совсем расходилась:
— К чему, мама, вам обуза па старости лет? Пусть Джура заберет ребенка и растит где хочет. Провались он! Недаром говорят: «Вскормишь сироту ягненка — сала поешь, воспитаешь сироту мальчишку — горя нахлебаешься». Вон каким здоровым вы выкормили брата, а никто не видел, чтобы он принес вам хоть щепотку наса.
