Лена сдержанно улыбалась, наблюдая за нами.
Повелев наконец своим чадам ложиться спать, мы с Леной ушли в кухню.
— Хоть изредка вспоминают, что у них есть отец, — сказала моя жена.
Она уже не злилась, не укоряла меня — так, бормотала привычные слова.
— Сегодня и ты вспомнишь, что я у тебя есть.
— Что за настроение?
— Отличное!
— Слава богу. А то у меня все время сердце сжимается. — Лена села, будто мгновенно лишившись сил, но тут же вскочила и засуетилась: — Ты ужинал? Я сейчас разогрею…
4В понедельник утром возле бюро пропусков меня ждала Роза Младенчева — «брильянтовая» дама. Туалет ее резко отличался от того, который я видел несколько дней тому назад в редакции, и сейчас я даже заколебался, она ли это. Ни цыганской прически, ни заколок с бриллиантами, ни серег. Волосы гладко зачесаны и собраны в пучок. Лицо посеревшее, неспокойное.
Милиционер в дежурке, приподнявшись из-за стола, высунул голову в окошко:
— Товарищ Хантов, вас ждут! — И показал на нее взглядом.
Я остановился, она подошла ближе. Я соображал: я с ней не знаком. Допустим, она знает меня со слов своего приятеля — только имя, разумеется, а что он мог сказать обо мне, едва ли отгадаешь…
— Вчера в первом районном управлении мне велели обратиться к вам, — сказала посетительница.
Я ничего не поручал районному управлению.
— По какому поводу?
— У меня украли украшения.
Вот это неожиданность, подумал я. И пригласил:
— Проходите.
В кабинете я снял плащ, достал из сейфа драгоценности, обнаруженные в канаве под машиной, и стал раскладывать их на столе. Младенчева облегченно выдохнула:
— Мои!..
— Чего-нибудь не хватает?
— Нет.
— Чем докажете, что они ваши?
— На бо́льшую часть из них моя мать сохранила кассовые чеки.
Только после этого я попросил ее сесть.
Хотелось курить, но мне казалось, что эта женщина курящая, и угощать ее сигаретами не хотелось. Пожалуй, я слишком ощетинился в ее присутствии, только почему? Я и сам не знал.
Из объяснения Розы Младенчевой следовало, что в четверг вечером она надевала кое-какие из этих украшений. В пятницу до обеда была дома, потом поехала на дачу, где отмечали день рождения матери. Домой возвратилась к обеду в субботу, захотела сменить колье и две брошки и заметила отсутствие драгоценностей, которые держала в большой коробке на туалетном столике в своей комнате. Она представления не имеет, кто мог ее ограбить. К ней иногда приходили две студентки — они знают, где лежат драгоценности, но она не допускает мысли, чтобы девушки могли их взять.
— А есть у вас знакомые молодые люди, которые знают, где хранятся ваши ценности?
Она покачала головой.
— Ни одного? — настаивал я.
— Ну… один мой приятель. Приходил ко мне. Но он такой… Вообще не видит, есть на мне украшения или нет.
Похоже, она заметила насмешку в моем взгляде, потому что спросила:
— Вы что, не верите?
Можно было ответить, что не верю, но я лишь спросил:
— Могу я узнать, как зовут вашего приятеля?
— Тони Харланов. Пожалуйста, не думайте, он такой человек, он…
— Я не сомневаюсь ни в нем, ни в ваших подружках. Не исключено, что кража совершена их приятелями, о существовании которых вы даже не подозреваете.
— Да, понимаю.
— Ваш друг или кто-то другой из ваших знакомых был с вами на даче?
— В пятницу приехал Тони — поздравить маму. На обед не остался, сказал, что спешит в редакцию.
— Извините, забыл спросить, как вас зовут.
— Роза Младенчева.
— И вы студентка, насколько я понял?
— Да.
— Где-то я встречал вашу фамилию, но не могу вспомнить.
Она не дала мне времени для отгадывания и поспешила ответить:
— Вероятно, из газет.
По тону было ясно, что ее фамилию можно увидеть, едва развернешь газету.
— Мне надо посмотреть, откуда похитили драгоценности.
— Пожалуйста.
— Удобно прийти к вам сегодня в пять часов?
— Буду вас ждать.
5Вошел Ваклев, спросил, кто это.
— Новая подружка Тони Харланова. Драгоценности ее. Их украли, по всей вероятности, в пятницу вечером.
— Из прежних подружек Тони я успел кое-кого разыскать. Например, первую школьную любовь. Ты ее выслушаешь? Она здесь.
— Пригласи.
Ваклев впустил худенькую молодую женщину, довольно высокую, с бледным лицом и коротко подстриженными каштановыми волосами. Ее тонкие губы были сжаты, точно у человека, который серьезно чем-то озабочен, прозрачные ноздри трепетали. Женщина не употребляла косметики (может быть, это теперь было модно), но на меня произвело неприятное впечатление ее мучнисто-белое лицо.
Предложив сесть, я сказал, что мы вызвали ее не на допрос — просто хотим знать ее мнение о Тони Харланове. Мы понимаем, что для нее этот разговор может быть неприятным, и поэтому еще раз просим нас извинить.
— Не извиняйтесь, для меня все уже в прошлом, — остановила меня женщина.
Горечь, с которой она произнесла это, не убедила меня в том, что все для нее в прошлом, но я промолчал.
— Мы с Тони вместе закончили школу. И я, и другие девочки… ну, скажем — сохли по нему. Красавец, умница, он был секретарем комсомольской организации в нашем классе. Но потом его сняли — за то, что перестал собирать комитет, все дела решал единолично. После собрания мы пошли ко мне домой. Я сказала, ему надо смириться с тем, что произошло, а он стал обзывать всех в классе простофилями, безмозглыми тупицами, которые не смогли оценить своего руководителя, пусть и самого низкого ранга… Говорил так, будто все эти простофили собрались в моей комнате. Он так разошелся, что стал пинать стулья, разбил графин, а потом — рюмку об пол, вдребезги. В комнате у меня жил попугай хозяйки, он верещал со страху, и Тони погнался за ним. Я бросилась в ужасе на кровать, чтобы не видеть, как беснуется Тони, но, даже зажав уши ладонями, слышала топот его ботинок. Когда топот прекратился, я подняла голову. Ужас!.. Перья, кровь на полу… Возможно, я была чересчур сентиментальна, но я снова расплакалась. Тони подсел ко мне. «Не плачь, — успокаивал он меня. — Я куплю другого попугая. Сам не знаю, как это получилось. Просто я не в себе». Лицо у него было постаревшее, измученное. В тот вечер он остался у меня. После этого я целый месяц ходила со следами его щипков и объятий. Простила ему и это, и мы не расстались. Вместе приехали в Софию. Но здесь он скоро меня бросил… Водил дружбу с «дочками», как их называли тогда и как называют теперь. Тони их часто менял. Сейчас вот снова прилип к дочери какого-то большого начальника…
6К драгоценностям на столе я положил складной нож, который мы нашли в канаве под машиной. Приказал привести Жору Патлаку.
Он приветствовал меня, точно старого приятеля.
— Добрый день, начальство! Что за выставка?
Ему нельзя было отказать в самообладании. Во всяком случае, он его демонстрировал. В этой комнате, впрочем, мне доводилось видеть и более талантливых артистов. Пригласив его сесть, я положил на стол несколько фотографий.
— Это отпечатки твоих пальцев. Я изъял их из твоего дела. На рукоятке ножа и некоторых украшениях обнаружены точно такие же.
— Ошибочка вышла, начальник. Я эти цацки не трогал — я их вообще не видал.
— Отпечатки доказывают, — твердил я, — что вещи были в твоих руках. В суде придется отвечать, откуда они у тебя. Здесь была владелица драгоценностей. «Цацки», как ты говоришь, украдены в пятницу вечером. Возможно, сделав это, ты пришел к Тоди и попросил их реализовать. Более вероятно, что ты их стащил уже в его квартире… Как бы то ни было, тебе придется объяснить, где ты был в пятницу вечером — между шестью и девятью часами, — я помедлил, — …это то самое время, когда задушили Дашку.
— В среду! — закричал Патлака. — Я видел ее в последний раз в среду вечером!
— Ты побывал в тюрьме, — гнул я свою линию, — знаешь законы, сам можешь оценить ситуацию. Наказание за кражу — одно, а за убийство — несколько иное, верно?
— Поймите, ни то, ни другое…
— А ты подумай. Если не признаешься в краже, тебя обвинят в убийстве.
Я приказал милиционеру увести его. Жора что-то хотел сказать, лицо его налилось кровью, глаза помутнели — верно, так он выглядит, когда «расправляет мускулы»… Милиционер уже пропустил его в дверь, а я недоумевал, как же это так — он уходит, ушел уже, не признавшись! — когда дверь без стука распахнулась, и Патлака влетел обратно в комнату.
— Хорошо, гражданин Хантов. Ну, из квартиры Тоди я убежал через балкон и спрятался в канаве. Будете писать?
— Нет.
— Прошу вас! — умолял он. — Скажите на суде, что я признался во всем… еще в Тодиной квартире.
— Ого!
